Лопоухий щенок любит вкус молока, А не крови, бегущей из порванных жил. Если вздыблена шерсть, если страшен оскал, Расспроси-ка сначала меня как я жил. Я сидел на цепи и в капкан попадал, Но к ярму привыкать не хотел и не мог. И ошейника нет, чтобы я не сломал. И цепи, чтобы мой задержала рывок. Мельница — Песнь Волка
Исполненный самых противоречивых чувств, Властош всё же постарался сохранить на лице спокойствие, подавить в себе сгусток неприятного страха, поселившегося в сердце. Страха липкого, кусачего и очень противного. Охваченный смятением, волшебник встретился взглядом с пронзительными чёрными глазёнками канцлера. В них вспыхнула давно затаённая угроза и, как показалось магу, доля ликования. Двое вооружённых гвардейцев встали по бокам от советника. Позади Властоша, между тем, собралась толпа с косами и серпами в руках. Верный управляющий загородил собой пана. В молчании люди ожидали дальнейших действий Лихслава и его охраны. Чародей открыл было рот, желая объясниться, но тут… посреди поля раздался выразительный голос, распоровший напряжённую тишину: — А у нас — как всегда: раскрасилась клевета в махровые цвета! Властош первым резко обернулся на недовольный возглас. По тропинке к толпе, напоминая курицу-наседку, неуклюже бежала Палашка. Глаза её полыхали удивлением, руку она приложила ко рту, а головой качала так быстро, что даже кучер, восседающий на козлах, испугался, уж не оторвётся ли она? — Шо же ты несёшь, окаянный?! — кухарка бросилась к Ивашке, подняла его с колен. Отведя хлопца как можно дальше от канцлера, влепила хорошую затрещину. Иваша вскрикнул, замахнулся на старушку, но подбежавший дядька Макар заломил ему руку за спину. — А ну дай-ка понюхать! — Палашка повела носом, учуяла запах спиртного, скривилась и на всё поле зычно закричала: — Вот же ж, зараза! Люди добрые! А люди добрые, да вы только гляньте на этого дурня! Опять пил, не просыхая! Фу, позор на наши головы, позор всех крестьян господина Вишнецкого и — прямо перед такими важными гостями! Граф, почтенный, не слушайте этого лодыря! Он ведь такой молодой, а уже на свинью стал похож! Позорище! Тьфу ты, тебе токмо пятачка и не хватает для более полного сходства! Палашка всплеснула руками. Кучер, лакеи и стража, растерянно переглянувшись, вдруг засмеялись, а вместе с ними подхватили хохот и невольники пана. Смеяться старались на манер слуг королевского прихвостня — то есть так, чтобы выглядело правдоподобно. И только Лихслав оставался серьёзным. С недоверием он оглядывал всех по очереди. Он никак не мог понять, соврал ли насчёт заговора и Искусницы Ивашка. Множество вопросов вертелось у канцлера на языке, но задать их он даже не успел: Палашка, буквально затыкая рот слепому, спешно уводила его под локоть с поля. — Врать и клеветать — не цепом махать, верно?! — с укором вещала она. — Ух, дармоед! От тебя одни неприятности! Дождёшься, драть как Сидорову козу Яков тебя будет! А ну, пшёл вперёд! Мужики, айда сюды, помогите! К кухарке тотчас рванули несколько крепких бородачей под командой дяди Макара и подхватили еле державшегося на ногах Ивашку. Анфиса тоже подбежала к ним, молчаливо решив проводить своего возлюбленного до хаты. Крестьяне быстро увели Ивашку. Канцлер же повелел Палашке остановиться и подойти к нему. «Только не выдавай страха, милая, — взмолился про себя пан. — Продержись, душа моя, придумай что-нибудь…» — Кто такая Искусница, старая? — вцепившись и слегка тряхнув повариху за плечи, вопрошал Лихслав. — Что это за девчонка, о которой проболтался ваш пьянчуга?! Отвечай королевскому канцлеру, немедленно! — Да полно вам!.. — Нянюшка осенила себя знамением Единого. — Ей-богу, неужто не слыхали? У нас в народе так вышивальщиц хороших зовут за искусные работы! — выпучив глаза, отвечала она. Крестьяне, все как один, кидали выжидающие взгляды на пана. Властош смотрел перед собой. Лицо его не выражало никаких эмоций, но в душе бушевал ураган. В думах возникала неприятная картина эшафота, путь к которому был близок. Палашка продолжала выкручиваться: — Это — самая чудесная наша работница была, ах, видели бы вы её, земля ей пухом! Настенькой звали! А шо уж у Ивашки с головой плохо, всем давно известно! — Вядома! — встрял молодой, ещё неженатый крестьянин в белой, точно январский снег вышиванке. От волнения он постоянно поправлял свою соломенную шляпу, нахлобученную прямо на лоб, и старался звучать как можно убедительнее. Лихслав внимательно принялся слушать, но сразу же скривился от мелодичного южно-восточного языка земель Белоречья, так непохожего на родной ему язык. — Стольки пиц не кожны зможа! Помешался зусим так нясе усякую околесицу! А Насця запрауды хороша была, добрая дзеука, искусницей мы яё усе прозвали за труды изящные! Глянув на хозяина поместья, Мицка (так звали того парнишку) заметил, как Властош Ладович опустил ресницы в знак благодарности. Маг продолжал обнимать Заринку, та уже успокоилась, и вместо рыданий теперь слышались только приглушённые всхлипы. — Была, говорите?.. — в вопросе Лихслава зазвучало недоверие. Он обернулся и кинул острый взгляд на пана, но помещик стоял, печально опустив голову. — Так, утопла ведь девочка! — продолжала Палашка. — Упокой, Господи, её душу, ой так пана нашего невзлюбила, так невзлюбила, шо отказала ему, (на этих словах губы Лихслава скривила злая насмешливая улыбка), а потом свихнулась. Взяла она — да и утопилась в болоте нашем, в лесу, глупа-ая! Кухарка закрыла лицо руками, разрыдалась похлеще Заринки. Делала она это так натурально, так мастерски, что даже Властош ей поверил! «И почему она согласилась работать у меня кухаркой? — с удивлением подумал волшебник. — При правлении князя могла бы стать настоящей актрисой!» Следовало самому сделать ход в этой шахматной лживой партии, и Вишнецкий внёс свою лепту — с досадой прикрикнул на кормилицу: — Немедленно прекрати распускать нюни! Утопилась и утопилась! Что ж теперь, рыдать каждый день, старая?.. Никто не видел улыбку Пелагии из-под рук, которыми она закрывала лицо. Нянюшка, видимо, вошла во вкус, раз рыдания усилились втрое. Оксана с Олешкой, вырвавшись из толпы, рванули к поварихе, утешающе погладили по спине, приговаривая: — Тётя Палаша, да не переживайте вы так, с вашим-то хворым серцем!.. Так не можна! Лихслав ощутил, как что-то внутри него неприятно защемило. Это «что-то» напоминало доселе забытое… кажется, оно называлось состраданием. Но, тотчас отогнав в сторону ненужные чувства, он с недоверием поглядел на Вишнецкого и уточнил, взаправду ли померла эта Настасья. — Померла и по делом! Мне её даже и не жалко, — холодно выдал пан. К слову, он был уверен, что случись такое на самом деле, Настасью бы действительно не пожалел. — Но коли вы так интересуетесь, мы можем пройти на болото, вы нырнёте туда и, если, даст бог, не утонете, отыщите труп этой девки, дабы убедиться, что моя кухарка не лжёт. Нырять в болото, даже подходить к нему близко советник категорически отказался! Властош мысленно усмехнулся, выпрямился и взял равнодушно-усталый тон. — Может, мы всё-таки пройдём в овин за золотом, господин Вольцейховски? — спросил он. — А потом — и в мой кабинет. Понимаете, у меня дел по горло, и вы… Я не хочу вас задерживать из-за какой-то печальной истории. Канцлер колебался. Его будто что-то удерживало. Он был в сомнениях по поводу услышанного. Но, видя смертельно-усталые лица собственной прислуги, графу нестерпимо захотелось уехать из владений Вишнецкого, да — как можно скорее. — Ладно, пойдёмте, — зло бросил Лихслав. — Чёрт с вами, полупан. Но знайте: я всегда начеку и за всем слежу. Не переходите границы дозволенного… Не играйте с огнём. — Я спокойно живу в своём имении, господин. Поверьте, мне приключений и здесь каждый день хватает, вон, от несчастной любви девки топятся, думаете мне лишние проблемы нужны? Лезть при моей-то нелёгкой жизни ещё и во дворцовые интриги… — Властош горько посмеялся. — Ох, прошу, избавьте! Убедительно слагает. Лихслав ухмыльнулся, поправил пенсне и сел вместе со стражей в карету. Лакеи тут же взобрались на запятки. Яков запрыгнул в седло гнедого коня, Властош — вороного. — Продолжайте работать, жнецы! — прикрикнул чародей и едва заметно бросил быстрый, одобрительный взгляд на крестьян. Он дал понять — люди всё сделали правильно. Палашка с облегчением выдохнула. На сей раз, обошлось. Как только экипаж отъехал на достаточно большое расстояние, кормилица сына Лады подняла взор на чистое небо. «Всемилостивый Боже, пожалуйста, помоги! — молила Пелагея. — Пусть этот негодяй покинет наше село сегодня же. И защити Властоша от его интриг. Не дай погибнуть, да прости ему все грехи, ибо виновен во многом!»***
Мало солнца проникало в темничное окошко, несмотря на утро. Пленница, свернувшись комом от холода, спала около стены, на соломе, которой положить побольше явно поскупились. Ночью уснуть Настя не смогла. Онемевшие руки и ноги натирало железо. Пол темницы был грязен, мокр. Резко пахло сыростью и плесенью. Настю вскочила от шороха. Приоткрыв глаза, она смутно смогла разглядеть как нечто большое с хвостом, жадно грызло подол её сарафана. Девочка вскрикнула: — Ах! Уйди! Голодная крыса не испугалась, лишь подскочила поближе, забралась узнице на колени, оцарапала коготками кожу. — Пошла прочь! — в страхе Искусница вскинула руку, и с пальцев её слетели искры. Колдовство получилось спонтанным, и тут же отняло силы. Волшебные угольки попали крысе в глаза, с тонким писком она умчалась во мрак. Анастасия, сдерживая рыдания, забилась в угол, прижав колени к подбородку. Подумать только, она отогнала зверёныша, который просто проголодался, как и она. Чувство голода терзало изнутри, хотелось пить. Настя знала: пан не позволит принести ей ни еды, ни воды, правда, может, в последний момент и проявит милость, убивать Искусницу не входило в его планы. По крайней мере — не сейчас. Вновь что-то зашуршало во мгле. Настасья начала вспоминать оборонительные заклятия, и с ужасом осознавала — пан не успел обучить её им. У неё был шанс. Она его упустила. И сама загнала себя в клеть. — Опять ты? — воскликнула Настасья как можно громче во тьму. — Вон пошла! Не подпущу! Не боюсь я тебя! — Ишь горластая, разоралась. Не подпустит, прогоняет. Из собственного насиженного места и прогоняет, тьфу! Анастасия от изумления даже привстала. Ей не могло послышаться: крыса говорила! Или это был кто-то другой? Приглядевшись, девочка различила нечто чёрное, почти сливающееся со стеной. Живое! Оно взаправду двигалось! Несомненно, существо было живым, судя по двум ярко горящим красным глазам, глядящим на пленницу так же пристально, как и она — на него. Ни хвоста, ни длинных зубов. Нет, это не крыса. В страхе от необъяснимого Настасья сжала в кармане обережную материнскую куклу. Похожее на паука, круглое пушистое создание вылезло на освещённое место, семеня короткими лапками. В двух верхних лапках держало оно золотую косу Насти, отрезанную паном. Вместо приветствия или вопроса, касаемого происхождения необычного существа, у Насти слетело с губ иное. — А вы знаете, что брать чужое — нехорошо! Она хотела, чтобы голос звучал твёрже, но от нехватки воды пересохло горло. Чёрный некто издал смешок. Прищурил глазки-угольки, фыркнул: — Коль отрезал господин чародей в наказание волосы, значит уже тебе не принадлежат. Теперь это моё! — существо любовно прижало к себе косу, качая, словно новорождённого ребёнка. — Волосы Искусницы — какая в них сокрыта сила! Золотом пропитан каждый волосок-колосок, няма-няма, вкуснотища. Самые сладкие чары таят в себе волосы волшебников и их кровь. Духам редко когда такая возможность выпадает — полакомиться сладеньким. — Духам? Так и вы… — Подземчик, очень приятно. Что зенки вылупила? Али не ясно? Если бы я жил в усадьбе меня бы звали домовым или дворовым, хотя логичнее бы подошло «надземчик». Но так, как я живу здесь, в темнице, по соседству с этими вот, — чёрный шарик засеменил к одной из крыс и почесал её за ушком. Крыса не испугалась, напротив, ласково пропищала. — То и зовут меня Подземчиком, духом подземелья. Так что не обессудь за волосы, но они теперь мои. Подземчик быстрым движением юркнул в маленький проход в стене, утащив с собой косичку. Настя испугалась, что он бросил её одну здесь навсегда, но — нет! Вскоре обитатель темницы вернулся, и лапки его на сей раз были пусты. — Тебя за что колдун сюда посадил? — Подземчик прошмыгнул тенью и присел возле Насти. Наконец-то можно было с кем-то перемолвиться словечком! Искусница устало прислонилась к стене. Согнув ноги, вновь обхватила их ноющими от кандалов руками и, положив на колени голову, произнесла: — За дерзость наказал. Не покорилась его воле. Свободу люблю! — О, видимо, слишком любишь, ежели даже косу отрезал. Какой позор! Нет страшнее для колдуна наказания — волос своих лишиться. В них часть силы чародейской течёт. Волшебники не ради красоты отдают предпочтение длинным кудрям. — Не знала… — Ладно уж, не кручинься, отрастут, особенно у Искусников магия быстрее рвётся наружу, чем у простаков. Просто, я был поражён! Сюда редко кто попадает! Пан не такой злобный как его покойная жена: Лунья частенько оставляла гнить здесь ни в чём неповинных крестьян. — Забавно, значит, есть люди хуже Властоша, вернее — были? — Были, и до сих пор бывят! Бывут! Ну, ныне живут вернее, во, хорошее слово. А его дедушка — ух! — Сколько раз ещё будут меня стращать его дедом, — устало выдохнула Анастасия и добавила с горькой усмешкой: — Властош Ладович, видимо, и впрямь, в него пошёл, раз хотел отвести меня в пыточную, прежде чем бросить сюда. Горящие красные глаза-угольки в изумлении уставились на узницу. — Пыточную?! Он сказал про пыточную? Отродясь здесь, в этих стенах, не слышал таких угроз, не слышал ни истошных криков, ни хруста костей, ни свист плети, ты чё?! Ещё со времен Луньи, этой мерзкой панны, вот она — да, любила поиграть с жизнями, которые ничего для неё не стоили. Или, к примеру, взять того же дедулю пана, вот духи кажут, что у него в имении, как раз, и была пыточная, да чё-ё там! Она и сейчас есть, как пить дать!.. Настасья слушала удивлённо, приоткрыв рот. Выходит, Властош приврал, он не собирался её мучить, просто запугивал? Получается, Властош и впрямь не такой изверг, каким он ей представляется… Господи, ну как же всё сложно! Настя оцепенело смотрела в пустоту, а Подземчик добавил: — Пыточная и впрямь здесь есть, да только со времён похорон Луньи пылью обросла. А высшей мерой наказания пан только прялку применяет, да и то — в крайних случаях! — Опять вы заладили про неё! Что страшного может быть в прялке? Реакция пленницы рассмешила духа. Ответил он неоднозначно: — Увидишь, ежели господину Вишнецкому дорогу перейдёшь! — Уже давно перешла. Он ошибся насчёт меня, я не избранница Сварга. Не справлюсь с этой силой, не могу! Я не смею обучаться у человека, причинившего мне столько боли! Мой отец теперь в мышиной шкурке бегает, мельница уничтожена… — Пф, нашла, о чём горевать! — прыснул Подземчик. — Поверь, ему мышонком гораздо легче живётся теперь, чем человеком, а зная, что творится в Славении, неплохой такой вариант отжить своё в шкурке грызуна. Ух, этот король и его советник!.. Эти новости дошли даже до нас, духов! А когда тревожат уже и нас, то это означает только одно — ка-тас-тро-фу! Ещё же он там сейчас, наверху, за златом приехал, чую-чую эту вонь, мы, духи, умеем чуять… — Канцлер Лихслав тут? — всполошилась Настасья. Цепь, удерживающая её у стены, отчаянно зазвенела: так резко вскочила пленница и дёрнулась в сторону выхода. — Ну да… Э-э, а ты чё? Посадили — так и сиди! Ежели скучно, давай поболтаем о жизни, времени у нас много! У меня, так, вообще: вся вечность впереди! — Некогда мне болтать! Ты ведь — дух этого подземелья?! — Ну-у, — Подземчик недоумённо почесал затылок, если таковой у него вообще имелся, — э-э… да. — И колдовать, значит, можешь? — Ну-у, да… — существо никак не могло понять, что же хочет от него добиться узница. — Тогда, ты можешь освободить меня от цепей и открыть дверь! У Подземчика от подобной наглости чуть не выпали глаза. — Ищи другого дурака, — резко ответил он. — Но мне надо, прошу! Советник знал моего отца, они с королём помогут мне! Я верю, они не лишены сострадания! — А-а-а! — Подземчик издал вопль, взбесила духа девчонка не на шутку. — Да, они тебя на лоскутки порвут, дурёха! Ничем власть государственная от власти панов не отличается! Опомнись! Ты ж волшебница, пусть и глуповатая… — Я умоляю! Я не боюсь ни пана, ни деда его, ни советника, ни короля, я просто хочу найти выход отсюда, хочу сбежать от всех этих ужасов! — Из огня да в полымя, выходит… Хех. Так, я тебя не держу, Анастасия-Искусница. Кандалы и дверь сама сможешь открыть, я участвовать в этом не собираюсь. Не хочу, чтобы мне от пана потом влетело! А ты и сама можешь справиться. Поколдуй немного, а я полюбуюсь, хе-хе! Смех Подземчика пронёсся по темнице. Где-то во мраке по полу юркнули две крысы. Настасья ощутила, как в душе, где-то в грудной клетке, разгорелся огонь ненависти, вспыхнуло дикое желание освободиться. Может, и вправду стоило действовать по-другому? Как успел научить её Властош. Кажется, он говорил, что надо колдовать с верой? «Ну что же, я верю… Я, правда, верю!» Лоб девчонки покрылся каплями пота, хотя в камере стоял могильный холод. «Я открою кандалы ключом своей веры! Я справлюсь! Давай же!..» Не зря волшебник отрезал Настасье локоны — буквально перекрыл поток чар. Магия ещё теплилась в сердце, но достать из сосуда заветную силу было непросто. Настасья кривилась от боли. Чувствовала, как трясутся пальцы. С ладоней срывались слабые искорки, в голове звенело, сердце стучало молотом, по жилам разливалось нечто горячее, и Настасья отчего-то была уверена, что это не кровь. Прошло десять секунд, пятнадцать… Она почти сдалась, как вдруг раздался щелчок. Тяжёлое железо само собой упало на пол с тонких девичьих запястий и ноющих лодыжек. Крысы, засмотревшиеся на пленницу, испугались солнечного света и пища, разбежались по углам. Подземчик, не ожидавший такого, присвистнул. Настя поражённо поглядела на цепи, потерла затёкшие, натёртые до крови руки. — Эй-эй, ты не увлекайся, узница! — охваченный волнением, выпалил Подземчик, видя, как самодовольно улыбающаяся Настя бросилась к двери. — Мне ж достанется, глупая! Я пошутил насчёт того, что ты можешь сама уйти отсюда! Он попытался её остановить, но девочка грубо отпихнула духа в сторону. Дверь не поддавалась одному только желанию её открыть, как вышло в прошлый раз с кабинетом чародея. Но теперь отступать Настасья не собиралась. Во тьме ей привиделось слово, написанное на глаголице. Она не знала, что оно означает и почему так резко возникло в голове, но, подчиняясь интуиции, неуверенно прошептала: — Отвожич… Дверь распахнулась. Выход был прямо перед Настасьей. Осознав эту неприятность, дух взмолился перед девочкой, ласково попросил вернуться в камеру, но Настя и не думала подчиняться. Уже никому. — Ну, Властош Ладович, теперь вы мне не помеха! — молвила с уверенностью дочь мельника. — А научиться управлять своей силой я смогу и без вас! С последними словами пленница упорхнула прочь из каморки, захлопнув за собой дверь так, что задела несчастного Подземчика по его чёрному носу.***
Они сидели за столом в кабинете чародея, оставив стражников за дверью. Неприязнь между паном и королевским советником висела воздухе невидимой тенью и читалась довольно открыто. Властош старался держать себя в руках, а вот советник не пытался скрыть отношения к магу: презрительно кривился на любые его слова, хмыкал. Едва вошел в кабинет — с отвращением оглядел шкаф со стеклянными дверцами, в котором находились склянки, жабьи шкурки и рыбьи замаринованные глазки, книги по магии, а также черепа с воткнутыми в них толстыми чёрными свечами. Властош давно не пользовался всей этой атрибутикой. Теперь она служила лишь украшением кабинета, и волшебнику было даже забавно, что многие гости пугались одного только вида. У колдунов есть вещи и пострашнее кожи земноводных! И, по правде говоря, это — его дом, его шкаф, в конце концов, его стиль… Уважение к хозяину дома никто не отменял! Каждый человек должен иметь при себе уважение к тому, кто открывает тебе дверцу своего жилища. А волшебник, если и использовал жабьи шкурки с рыбьими глазками, то весьма редко, в каких-нибудь тёмных заклинаниях, однако надобность такая случалась не часто. Канцлер считал по-иному. Любая вещица казалась ему угрозой, а тень от неё — уродливым монстром, готовым ожить и напасть. — Мда, какой гадостью вы занимаетесь тут, Вишнецкий. И с гордостью хвалитесь этим, — пробубнил себе под нос Лихслав, не сводя презрительного взора с пана. — Моё ремесло — не гадость, господин Вольцейховски, это — во-первых, — сохраняя умиротворение на лице, молвил чародей. — Во-вторых, я не распространяюсь о собственных знаниях на каждом шагу и спокойно живу у себя в имении. Ну, и наконец, в-третьих: выбирайте выражения, ибо вы находитесь в моём доме. Властош сделал паузу, а потом добавил, стараясь говорить как можно убедительнее: — То, что вашу сестру Елению по ошибке умертвил неумелый колдун, с которым она связалась, не значит, что теперь следует предавать уничтожению весь магический мир разом! Это глупо. Вы ведь взрослый человек, должны понимать, что делаете. И мне искренне жаль вашу сестру. Чародей с состраданием поглядел на недруга. Любой бы поверил серьёзному выражению лица и печальным глазам пана. — Но предавать гибели других детей, — продолжал он, с укором качая пепельной головой, — невинных детей, не следует. Хотя бы, — с уст сорвался едкий смешок, Властош поглядел куда-то ввысь, — подумайте о заповедях Божьих. Иначе потом каяться будет поздно. Лихслав не нашёлся в ответе, только продолжал прожигать чародея угрюмым взглядом, в коем читалось: «Что мне — Бог, и что мне ты, колдун?.. Ни религия, ни магия меня не остановят. Ах, мне бы только повод найти, повод при свидетелях… Хоть какую-то зацепку! Обвинить бы и — на эшафот… Любопытно, знаешь ли ты о закрытии последней школы, в которой крысёныши обучались глупым фокусам?» Господин Вольцейховски зря сомневался: пан был в курсе. — Собственно говоря, я надеюсь, вы меня поняли. Вот вам за Злату Злотенко, дочь Якова, — с расстановкой молвил хозяин поместья. Он достал из ящика стола кошель и звоном монет вырвал советника из заоблачных мечтаний о мести. С небрежностью полетел кошель канцлеру. Сложно описать, как округлились глаза советника, как задрожали его морщинистые руки, когда он ощупал толстый, щедро набитый золотом мешочек. — Хе, как вы всё-таки цените подобных себе, полупан. Готовы за них таки-ие деньги отдать, — протянул он с кривой улыбкой. Властош чувствовал закипающую от злобы кровь. Хотелось, если не убить Лихслава, то избить до потери сознания. Помещик опустил глаза и увидел, как на собственных руках, сжимающих край стола, от напряжения вздулись вены. Лихслав не прекращал насмехаться, но понимая, что может перегнуть палку, всё-таки умолк. Спрятав мешочек в карман мундира, он вдруг поинтересовался: не слышал ли пан каких-либо новостей из внешнего мира? Зря господин Вольцейховски сомневался и в оном: разумеется, пан всё знал. — Нет, не слышал, — в раздражении откликнулся Властош. — У меня своих дел хватает, но, чтобы ещё и за политикой страны следить — о прошу, избавьте! Новости приносят нестерпимую головную боль. Сейчас Властош понимал: он не смеет даже упоминать о закрытой магической школе. Ведь, если канцлер узнает о том, что чародей в курсе, он может догадаться и об учениках, примкнувших к нему. Это станет смертным приговором будущему Славении. — Что, совсем ничего не слышали? — слегка удивился Лихслав, подозрительно вглядываясь в омрачённое тенью лицо пана. Сейчас оно было непроницаемым. Казалось, кроме тихого гнева на нём ничего уже не могло отразиться. — А что, я, собственно, должен был слышать, господин Вольцейховски? Или вы мне хотите что-то поведать? Я весь внимание. Канцлер отрицательно покачал головой с растущими на ней редкими рыжими волосиками: — Нет. Ничего особенного, просто поинтересовался… Ну, что же, думаю моя прислуга золото уже погрузила… Но… Как насчёт выплаты мне самому? — Лицо Лихслава выражало какое-то звериное беспокойство, впрочем, так было всегда, когда он упоминал про деньги. — Всё-таки, я проделал долгий путь и уже успел наслушаться от вас дерзких речей. Я требую возмещения, господин Вишнецкий. Чёрная неодолимая злоба почти поглотила чародея. Тем не менее понимая, что не должен терять самообладание, из последних сил он улыбнулся графу. И, если бы улыбкой можно было убить, канцлер в тот же миг рухнул бы бездыханным. — У вас хороший аппетит, советник! — Верно-верно, полупан. Но то ли ещё будет! Поверьте, осталось недолго, скоро многое поменяется. — Лихслав коротко засмеялся. — А покамест, платите-платите. Иначе, не приведи бог, с вашими друзьями-шляхтичами может произойти что-то нехорошее… Страшная догадка об исполнении угрозы советника в жизнь, блеснула в уме чародея. И хоть Волховские помещики слыли волшебниками, не обладали они такими силами, как Властош или его дед… — Вы так за них радеете, — продолжал ядовито советник, — так переживаете за чародеев. Дань из волшебной пшеницы — ваш откуп за все грехи перед Боженькой. А помнится мне, раньше вы деревню славенскую всю пожгли, когда перешли на нашу сторону в войне… «Сука, заткнись! Не смей напоминать! Из-за вас я потерял в том огне девочку-Искусницу, что могла всё изменить. Несчастная успела свести счёты с жизнью, когда увидела плоды моих деяний. А парнишку закололи илантийские псы на моих глазах. Я не успел спасти… Ну ничего, и впрямь осталось недолго, — вторил мысленно пан. — Я предал Славению, перешёл на вашу сторону, но я не сдался в том, чтобы найти шанс искупить вину перед Богиней. Я нашёл ещё одно творение Сварга и Славьи. С помощью Анастасии мы расхлебаем кашу, которую вы заварили, лишь бы эта дура поняла… И первым, кого я казню, окажешься ты, Лихслав, а затем — убийца моей матери. Кем бы он ни оказался, я вырву ему сердце собственными руками. Не пощажу!» Маг выдохнул, выдвинул шуфлядку, достал ещё один мешочек с золотом и с резкостью положил звенящий кошель прямо перед носом канцлера. — Прекра-асно, — Лихслав с жадностью смотря, облизнул губы. Подбросил несколько раз мешочек на ладони, с наслаждением заглянул в него и добил Властоша словами: — Повезло твоей ведьме-травнице, такой дружок есть. Готов заплатить за всё! Даже, за то, чтобы её просто не трогали. Эх, жалко, девка хороша. Прежде, чем сжечь её, я бы чуток позабавился. Знаешь, ей бы понра… Договорить канцлер не смог: ледяной холод, внезапно пронзивший его острыми льдинками, впился в каждую клеточку тела и застрял в горле колючим ёжиком. Поначалу Лихслав не понимал, что происходит. Он не мог встать и не мог оторвать застывшего взгляда от чародея, смотрящего на него так же пристально. В лице Властоша не дрогнул ни один мускул, тонкие губы искривила недобрая ухмылка. В глазах Властоша, сверкающих, будто январский снег, Лихслав увидел свою смерть… Пан, спокойно, не шевелясь и не отводя взгляда, спросил: — Знаешь, что с тобой будет, если ты тронешь Мару? Рот Лихслава открылся в немом крике. Канцлер прижал руку к груди. Ему казалось, что сердце сжали сотни ледяных пальцев и принялись вытягивать каждую жилку. Властош продолжал сверлить врага холодным взором. — Что вы… Нет, нет… Ах! Что вы делаете? — хрипел советник, с ужасом глядя, как руки покрываются гусиной кожей, а затем их, в прямом смысле слова, покрывает лёд. — Это будет больно… Очень, — чародей просиял безжалостной улыбкой. — Стража!.. — шипел граф сквозь ледовитую боль, терзающую горло, но никто не приходил. — О, кричите хоть во всю глотку, не услышат, — усмехнулся Вишнецкий, про себя отметив, что не зря наложил на кабинет чары, которые поглощали любые громкие звуки. Гвардейцы стоят у двери, но они не слышат. Мысленно он продолжил растягивать удовольствие, усиливая действие зимнего заклинания. Если перестараться, можно было с лёгкостью убить человека. Лёд замораживал органы, сковывал кровь, точно реку в ноябре. Лихслав дрожал, пальцы покрылись коркой льда, волосы и ресницы — инеем, сердце забилось медленнее. Вокруг стало настолько холодно, что стёкла пенсне советника не выдержали и треснули. — Умоляю, не надо… Я не трону, клянусь, клянусь… умоляю, — еле слышные слова с паром вылетали у канцлера изо рта, в котором обледеневшие зубы отбивали чечётку. — Мороз, словно кинжал, заточенный до бритвенной остроты, искромсает тебя изнутри… — молвил Вишнецкий, равнодушно глядя на корчащегося графа. — Крик застрянет у тебя в глотке, лёгкие лопнут, но ты даже не сможешь захлебнуться собственной кровью, потому что она застынет… Чародей не слышал своих слов: настолько его захлестнула ненависть, что он совсем позабыл о контроле. В какой-то момент, когда советник свалился со стула, Властош опомнился. Потянул пытку ещё несколько секунд и наконец отвёл взгляд. В истерике советник забил по полу обледенелыми ногами. Тёплые слёзы брызнули из его крохотных глаз, пенсне упало с покрасневшего носа. Властош встал из-за стола, обошёл его и, шурша подолом чёрной мантии, опустился на колени перед лежащим на полу Лихславом. — Ох… Ну, что же вы так, господин Вольцейховски, править Славенией хотите, а к зимушке нашей славенской ещё не привыкли. Она вас быстрее убьёт, чем это сделают яд или нож «верных» вам людей. Канцлер с ужасом поднял на мага взор, потянулся к треснувшему пенсне, но пан оказался проворнее. Взяв нужную вещицу, провёл над ней сияющей рукой, и стёклышки вновь стали целыми. — Держите, граф, как новенькое, — протянул пенсне Властош. Дрожащими руками тот взял свою вещь, чувствуя, как тело медленно восстанавливает нормальную температуру. — Вы за это ответите… Я припомню… — За что отвечу? — притворно удивился пан Вишнецкий. — Я ведь ничего вам не делал, любезный мой друг. Даже ваши драгоценные очки целы. Никто и не подумает ничего, никто ничего не слышал и не видел. В чём же вы меня обвиняете? Ах, вы ещё дрожите, вижу… Да, осень наступила, холода возвращаются! Жалко мне вас, ну что ж, так и быть, горячий чай гостю мы обеспечим, перед тем как вы поедете обратно, — пан негромко посмеялся. Лихслав вскочил, отпрянул от волшебника, словно от прокажённого. — Не стоит. Я уезжаю сейчас же! Но помните мои слова, пан! Я не люблю много раз повторять. Сидите у себя в поместье и не рыпайтесь! Слышите?! — Конечно-конечно, — покорно кивнул маг, поднялся на ноги и тихо, серьёзно добавил: — Но только и вы не забывайте моё предупреждение, господин Вольцейховски. Какая настанет в этом году зима, зависит только от вас. Не мутите воду, не идите против волшебников и наших богов, это плохо закончится. С последними словами Властош тепло улыбнулся королевскому советнику.***
Настасья бежала со всех ног, хотя это давалось ей с большим трудом: голод, жажда и боль сказывались при каждом движении. Приходилось останавливаться для передышки. И всё же, она быстро нашла выход из подземелья, а там и вышла в кухонный флигель, в котором могла ориентироваться. Дворня заметила грязную девчушку в изодранном сарафане, но не смогла даже догнать: Настасья рванула прочь к лестнице, сбив по пути мальчонку-поварёнка. Примчавшись на третий этаж, где, как она чувствовала, находился советник, Настя замерла. Прямо перед дверями кабинета стояли королевские гвардейцы. Выглядели они устало и всем видом показывали, что вряд ли готовы оказать помощь, если таковая потребуется, и уж тем паче — какой-то крестьянке. Охранники канцлера о чём-то между собой перешептывались, хихикали и даже не обратили внимания на застывшую в конце коридора босую девочку. Зато, её заметил кое-кто другой. Настасья хотела было окликнуть солдат, но не успела: сзади возникла крепкая мужская фигура и зажала рот шершавой ладонью. Быстро притянула к себе, скрыв пленницу за стеной из вида стражей. Настасья попыталась вырваться, крикнуть, но — тщетно. Человек, от которого несло табачным дымом, до боли сжал девушке запястье и втолкнул её в ближайшую комнату. Стараясь не наделать много шума, осторожно закрыл за собой дверь. — Не ори, глупая, — шепнул в ухо брыкавшейся Насти мужчина, и она узнала этот голос, он принадлежал управляющему Якову. Настасья, всё равно, упорно продолжала извиваться в цепкой хватке, стараясь вырваться и закричать, но Яков вдруг со всей силой сжал ей горло. — Настя! — раздался мальчишеский голосок в уголке комнаты, и девочка, слегка обернувшись, разглядела сидящего на диване Данилку. Мальчонка молитвенно сложил руки, со страхом взирая на разъярённого управляющего. — Заткнись! А ты, пташка… — приказчик крепче придушил застывшую от страха Настасью. — Только пикни… Убью! А может, сначала твоего названого братца… Пан поймёт, ничего. И даже простит мне, поверь. Настя прикрыла мокрые от выступивших слёз глаза, понимая, что побег сорвался. Воздуха совершенно не хватало, и она перестала брыкаться. Хватка чуть ослабла. Кивок послужил знаком того, что, не станет сопротивляться. Сделав последнее предупреждение, Яков отпустил девочку. Настасья закашлялась. К обессилившей пленнице подбежал Данилка, заключил сестрицу в объятия, принялся целовать её чуть дрожащие руки. Он легко позабыл об их последней ссоре и обиды не держал. — Настёнка, милая! Ты была в темнице, я узнал сегодня… Твоя коса… Неужто, Властош Ладович прогневался? Настюш, не кричи только, прошу тебя, молю! Придя в себя, Настя как-то безнадёжно поглядела на мальчика. — Для начала, ты помолчи, хлопец, — грозно велел Яков, а сам шёпотом поинтересовался, каким таким образом узница выбралась. — Вашему господину лучше знать, — с ненавистью откликнулась та, ласково обнимая Данилку. — Я ведь — Искусница. И отрезанные локоны мне не помеха. Я до сих пор могу колдовать. И с вами справлюсь. — Надо же, какая уверенность, — ухмыльнулся Злотенко. Взгляд его упал на нож, лежавший на столешнице около вазочки с фруктами — угощением для Данилушки. Настя выдержала паузу, затем негромко добавила: — Зря вы пану служите. Использует он вас. Он — жестокий человек. Я просто хочу свободы. Отпустите нас с Данилкой… — Этот жестокий человек спасает моё невинное дитя из их лап, — Яков указал большим пальцем на дверь позади. — Потому не смей оскорблять пана, девочка. Король тебя на куски разорвёт, если, конечно, Лихслав не сделает это первым. А у господина Вишнецкого есть хоть небольшой шанс на справедливость. Настасья не слышала, решила зацепить за больное: — Крестьяне обмолвились, дескать, вы верующий человек. Но вы предаёте свою веру перед Единым. Вы знаете, что держать человека супротив его воли — тяжкий грех! — Единому всё равно, предаю ли я его. Он знает только одно — я не предаю свою Родину. И человека, не раз выручавшего меня и мою семью. Я сейчас уйду, но только попытайся что-то сделать! Убью. Обоих! Для подтверждения угрозы приказчик схватил со столика около стены ножик для фруктов и выставил перед собой. — Сами себе противоречите, — горько усмехнулась Настасья. — Пан вас самолично уничтожит, если со мной что-то случится. — Лучше — он, чем король со своими пешками, — прозвучал твёрдый ответ. — Сидите здесь тихо. Отвечаешь за неё, малец. Без глупостей, дети, без глупостей… Яков попятился, вышел из жилой комнатки и запер за собой дверь на ключ. Настасья с обречённым видом присела на край обитого бархатом дивана. Бесполезно… Всё бесполезно! Она даже не в силах встать, чтобы сражаться за право свободы, голова идёт кругом, жарко… Она попросила напиться. Данилка молниеносно рванул к столику у стены. Из хрустального графина налил в бокал чистую воду, а затем, расплёскивая её по полу, принёс подруге. Та пила долго, с жадностью. Утолив жажду, заключила Данилушку в объятия и расплакалась, прося прощения. Данилушка долго не обижался. И решил выдать самый главный секрет, какой передала ему покойная Лисавета. — Помни, — сказал он, — что бы ни случилось, я и твои родители всегда будут с тобой. Даже — в мыслях. Как моя мама. Она не мертва. Она со мной. Так, и мы все у тебя в сердце. Он вдруг призадумался, понимая, что надо немного приободрить сестрицу. — А ты есть хочешь? Настя опять кивнула. Больше всего на свете ей хотелось перекусить. Радостный Данилка подбежал к столику, взял двумя руками вазочку с фруктами и притащил Насте. — Яков Миколыч не так уж сердит. Он угостил меня фруктами, глянь, какая вкуснятина! Они слаще, чем мёд! Только не ешь вот эти жёлтые дольки. Это — ананаска! — Ананас… — отстранённо поправила Настасья, смутно вспоминая, что когда-то читала о заморских яствах. Из всех виденных ей на картинках диковинках, она и Данилка пробовали только илантийский виноград. — Да, вот оно, как ты сказала. Воистину, отвратительная кислятина эта ананаска! Только паны могут лопать такую дрянь! Настасья спорить не стала.***
На негнущихся дрожащих ногах советник спешил покинуть кабинет Властоша. Оттолкнув по пути управляющего, он миновал дверь, ведущую в комнатку с запертой в ней Искусницей. На радость Якова, канцлер ничего не услышал и не замечал. Гвардейцы, как оловянные солдатики из старой иностранной сказки, следовали за своим «полководцем». — Яков, ступай за мной, проводим Его Светлость до кареты, золото уже погрузили! — приказал колдун, также появившись в коридоре, но приказчик, отведя господина подальше, на ухо в двух словах объяснил ему, что случилось. Волшебник успел скрыть изумление за невозмутимым видом. Волнение было отнюдь не пустым, в любой момент Лихслав мог что-то заподозрить о «живой-мёртвой» Насте. Но тот, попросту остановился и принялся со злостью глазеть по сторонам в ожидании чародея. — Мы ещё долго будем здесь стоять? — громогласно спросил он. — Выведите меня уже из вашего проклятого поместья, здесь сплошной лабиринт! Властош про себя поблагодарил Высшие Силы за то, что Яков подоспел вовремя, и Настю никто из людей короля не заметил. Потом встревожился: девчонка непредсказуема, могла в любой момент подать голос. — Я вас сам провожу, господин Вольцейховски! — окликнул пан. Повернувшись к приказчику, громко велел: — Яков, ступай к этой прачке и лично проследи за тем, чтобы она наконец постирала мою рубашку. Пока я не приду и не увижу воочию, не отходи от этой негодницы. Живо! — Слушаюсь, пане, — управляющий низко поклонился, прекрасно разобрав задание Властоша. Впрочем, пана он всегда понимал с полуслова. И воистину, за «прачкой» нужно было следить глаз да глаз! — Пане, а Злата?.. На тихий вопрос Властош едва заметно кивнул, прикрыв глаза, давая управляющему понять, что с его дочерью всё будет хорошо, и скоро её отпустят. — М-да уж, а у вас, полупан, все прачки такие неумёхи? — ядовито ухмыльнулся пришедший в себя Лихслав, когда Яков скрылся в тени коридора. Советник с паном пошли вниз по лестнице. Стражники, следовавшие за ними, тихонько перебрасывались острыми словечками. — Нет, только избранные, — сорвалось с уст мага, и больше, к огромному счастью, Лихслав ничего не спрашивал. Так, в напряжённом молчании, они вышли на двор, дошли до экипажа. Пан верхом на Дамане проводил канцлера до самого барьера. Заяц-оборотень сопровождал людей уже в лесу до прохода во внешний мир. — Ещё встретимся, Вишнецкий. Может быть, даже раньше следующего августа заеду к вам! — бросил напоследок советник, потерявший былой страх у магической стены. Волшебник смолчал. «Заедешь, я тоже чувствую, — мелькнуло в мыслях Властоша. — На свидание со своей смертью заедешь». Едва карета миновала барьер, чародейская брешь в куполе замкнулась.***
— Этот идиот Ивашка подводит меня уже не в первый раз! Если бы не Пелагея, я бы погиб, — говорил Властош, когда, взбешённый, как чёрт, возвратился в усадьбу. Управляющий, встретив пана в коридоре третьего этажа, предложил продать Ивашку, но маг отказался, ссылаясь на болтливость молодого человека. — Похоже, Яков Миколыч, у меня нет другого выхода… — горько засмеялся помещик. Картина ближайшего будущего Ивашки нарисовалась у обоих сразу. — Пан, вы его, что же?.. — А ты как думал?! Другим хоть не повадно будет. Прялка моя уж верно паутиной заросла! Ничего, сегодня вечером использую её! И покажу заодно моей ненаглядной, как она работает, пускай перед Заклятием увидит, на что я могу быть способен, если довести. Видно, только страх в силах её образумить. Приказчик, словно бы не услышав последней фразы пана, перескочил на другую, более волнующую его тему: — А девку Иваши Анфису? Что вы с ней сделаете? Она ненавидит Настасью. — Знаю, но она пыталась остановить своего дурня, а жаль, что не получилось. Я — не зверь Не трону девку. Просто, продам, дабы глаза не мозолила. Властош призадумался, кому бы можно было безопасно сбыть, — именно безопасно, а не выгодно, — невольницу Анфису. Ибо, она тоже имела характер мстительный и об Искуснице знала не меньше остальных. — Продам девчонку моему другу из нашей Шляхты, — уверенно проговорил Властош. — Мирону. — Орловскому что ли? — Да, ему. Он — хороший товарищ, верный, как себе доверяю. Если бы он не договорился об отсрочке королевского оброка золотом… Последние свои гроши отдал, вечно в долгах, как в шелках… Знаешь, я даже не продам: подарю! Эта злая девка ничего не стоит. Ни гривны, ни рубля! А, он уж пусть сам разбирается, что с ней делать. Яков помолчал-помолчал, хотел было что-то сказать, но возражать не стал, выбросил из головы мысли о пане Орловском, Анфисе и уже почти покойном Ивашке. Его интересовала главная их с Властошем проблема. — Я всё решил по поводу неё, — ответил маг. — Заклятие Забвения и — дело с концом. Хоть, рваться к родным прекратит, которых, уже, считай, и нет… Глупая девчонка! На что она надеется? Что я найду и расколдую её папашу или, может быть откопаю могилу матери, убитой неким безумным паном?! Или, мельница чудом заново сама себя построит из пепла?! Каким местом думали Высшие Силы, когда одаривали магией Искусников это недоразумение?! — Ну, вероятно, они были немного навеселе. — Не до шуток, Яков! И так, чуть было не сошёл с ума. Лихслав довёл, едва не заморозил насмерть проклятого индюка, а эта к нему за помощью побежала, ха! Побежать к тому человеку, который при первой возможности лишил её батюшку работы, уму непостижимо! Что за дура! Дура! — Ну-у, не без вашего участия выгнал, пане… Я знаю подлинную историю, поведали. Не стройте из себя святого, не лукавьте. Властош одарил Якова гневным взором, но ничего не сказал. Его помощник часто любил говорить правду в лицо. Пан лишь скрипнул от раздражения зубами и быстрым шагом направился в комнату, где была заперта девочка, по пути позволив себе от души выругаться. … Встретили Властоша Ладовича отнюдь не испуганными взорами. Настя сидела рядом с Данилкой и, кушая персик, смело, со злостью смотрела на вошедшего шляхтича. Тот спохватился быстро, нахмурился. — Фруктами наслаждаемся? Может, ещё пломбир принести вам, госпожа оборванка? — от его голоса у детей пробежали мурашки. — В темнице, вижу, не особо понравилось? Настасья молчала, и от её лютого взора Властошу стало не по себе. — Злотенко! Управляющий заглянул в комнату из коридора. — Яков, у нас есть живая вода? — поинтересовался пан. — Никак нет, господин. А, позвольте полюбопытствовать, зачем вам живая вода? — Да вот, убить эту прелесть хочу, желательно несколько раз, испробовав самые разные способы. А затем — воскресить, она ведь мне нужна. Потому и спрашиваю о живой воде. — Боюсь, пан, бутыли живой водицы вам не хватит. — Это — почему? — Не насладитесь. Властошу невольно пришлось согласиться. Устало вздохнув, но чуть успокоившись, он придвинул к дивану стул и устроился напротив Данилки с Настей. — Что же мне с тобой делать, замарашка?.. — размышлял он вслух, внимательно оглядывая дочь мельника. Девчонка за время пребывания в темнице замарала платье и отрезанные до плеч волосы. Но при том она всё ещё оставалась довольно милой на личико. Настасья продолжала молчать, понимая, что просить отпустить её на свободу — занятие бессмысленное. И тут прозвучал вопрос, который вызвал в девушке неподдельное изумление: — Скучаешь по отцу? Всё так же желаешь вернуться к старой жизни? Данилка не успел удержать Настасью от правдивого ответа. Именно в тот миг, когда Властош услышал «Да», он чётко, бесповоротно принял решение. — Ну ничего, недолго скучать осталось, очень скоро ты забудешь и маму, и отца, и всю свою прошлую жизнь, и даже, как ни прискорбно — Данилушку, — горькая насмешливая улыбка тронула губы Вишнецкого, посмотревшего на ребёнка. Настю, услыхавшую такие вести, пробрала дрожь. Страх вновь начал душить несчастную с новой силой. — Что? Нет, это невозможно… Нет! — Поверь, это лучший выход. Особенно, после тех твоих воспоминаний, которые я видел. Тебя нужно избавить от боли, милая… Приблизившись к бледнеющей, точно поцелованной смертью, девочке, чародей произнёс: — Знаешь, я думал, что на Искусницу нельзя наложить заклятие, любое, начиная от превращения в зверя с помощью моего колечка и заканчивая всякими страшными чёрными чарами. Но, всё это сделать можно с лёгкостью, даже стереть твою память! Достаточно просто на некоторое время блокировать в тебе магию, перекрыть, скажем так, воздух. Тогда, ты станешь беззащитна перед любым действием со стороны другого волшебника. Видишь, всё оказывается так просто! Спасибо моей библиотеке, выручила. Догадки оправдались. Властош, наслаждаясь собственным триумфом, искренне рассмеялся. Анастасия боялась посмотреть на него. Верить, что он способен и на такое ей не хотелось! Пан, однако, решил её «утешить», вновь заявив, что этим действием лишь заглушит боль и тоску по родным, хотя истинная причина скрывалась в другом, все это прекрасно понимали. Ведь, учить девочку магии, зная, что она в любой момент попытается сбежать и вернуться к прошлому, было практически невозможно! — Нет, вы этого не сделаете, не посмеете, — неуверенно пролепетала Настасья. Данилка крепко сжимал её в объятиях. Крестьянский мальчишка понимал: больше он никогда не сможет обнять человека, который будет думать, что он, Даниил, для него совсем чужой. — Сделаю, — холодно отрезал пан. — И — прямо сейчас. Блокировка волшебного дара слегка неприятная, придётся потерпеть, но другого выхода нет. Это даже не приворот, милая моя. Это нечто более интересное. После Заклятия для тебя появится только один родной человек, которому ты будешь всецело доверять. Человек, к которому ты станешь относиться, словно к родному отцу. Догадываешься, кто? — Властош победно подмигнул обмирающей от ужаса Настасье. — И хоть у меня такой расклад событий не вызывает восторга, но всё же, это — лучше, чем постоянно жить с тобой в тревоге, ожидая очередного неповиновения и подвоха. — Нет… Не посмеете, не сделаете… — Посмею, душа моя. Сделаю. Не сомневайся. И он не шутил. Данилка, осознавший это, наконец отпрянул от Настасьи и, не сдерживая рыданий, бросился господину в ноги. — Пожалуйста, не надо! НЕ НАДО, ПАНЕ! — заревел он во всё горло, захлёбываясь в слезах. — Она ведь мне — как сестрица, Властош Ладович! Это нечестно… П-п-пожалуйста! П-прошу-у!.. — В Данилушке за долгое время проявился настоящий ребёнок, вспыхнула доселе затаённая детская невинность и жажда справедливости. Мальчик тряс пана за руку, целовал её, умолял, клялся, что сделает всё на свете для своего господина, но волшебник оставался непреклонен. Он даже не посмотрел на мальчишку, вопящему от горя и боли — Данилка умудрился содрать себе кожу с острых коленок. Властош стойко выдержал. Никак не отреагировав на мольбы, кивнул управляющему. Яков тут же схватил мальчика за шиворот, оттащил его подальше. — НАСТЯ! — Данилушка… Настасья честно пыталась вырваться, царапалась, билась, пробовала применить магию, но безуспешно. Страх — главный враг для любого волшебника. В конце концов, обессиленной Настасье пришлось сдаться и последовать за тёмным чародеем. Глаза слепили жгучие слёзы, сердце бешено билось. Хотелось кричать, но она молчала. А вот горестный плач Данилки в ушах звенел ещё очень долго…