Отчаянная, горькая тоска
Песчаной бурей пронесётся мимо.
Проснулся мир со смертью у виска,
Но день изменит всё неотвратимо.
Нет, не мираж сияет впереди,
Не морок дальних призраков пустыни!
Проснётся мир с надеждой на груди,
И это будет правильно отныне.
Елена Вашкевич «Городские сны»
Минуло три дня. Известие про казнь Ивашки со скоростью пожара распространилось по селу. К рыдающей более от горя, нежели от боли после порки Анфисе, люди не особенно проявляли сочувствие. Большинство и мысли в голове не держали — идти утешать главную вражину. Одна лишь Оксана не смогла равнодушно смотреть на мучения девушки и поспешила помочь ей хотя бы доковылять до дома. В тот же миг сердобольная Оксана получила от невольницы грубый пинок, сдобренный смачным ругательством. Появившаяся среди двора Аннушка увела Оксану подальше. Офицерская дочь не желала видеть, как помогают той, что могла предать ради выгоды. На сей раз, Анфису настигла высшая справедливость, так считала Анна. Но — надолго ли?.. Властош казнил не ради всеобщего блага, но ради сохранения в тайне собственных планов и личной безопасности. Единственное, чего не понимала Аннушка: почему Вишнецкий не отправил на тот свет вместе с Ивашкой его ненаглядную? Рано или поздно, его милосердие плохо обернётся. Анфису отпускать во внешний мир опасно. И для Властоша, и для самой невольницы. Так размышляла Аннушка, под локоть уводя Оксану. … В первые же часы людям отдали чёткий и строгий приказ: ни слова не говорить о прошлом Настасьи до Заклятия. Вишнецкий мягко намекнул про пресловутую прялку, ожидающую болтливого смельчака. Зная такое условие, идти наперекор и рисковать никто не решился. Настасья сама довела Властоша до таких действий, это признали многие. Печалились, разве что, ставшие близкими друзья Анастасии — Аннушка, Оксана с Олешкой, Савва и дядя Макар с тёткой Пелагеей. Остальные отнеслись ко всей этой истории холодно. Что уж там, при своих проблемах и повседневных заботах они ещё должны волноваться о судьбе чужой девочки, которую от силы знают едва ли не больше седмицы?! Вот глупости! А вот, Данилушку крестьяне жалели. Узнав о содеянном паном, мальчонка разрыдался, заперся в сарае и просидел в нём сутки без еды. Вишнецкий велел не трогать мальца, дескать, пускай все слёзы прольёт до последней капли, а там уже полегчает. И впрямь: легче-то стало, но явно не пану, на которого Данилка при каждой встрече косился взглядом волчонка. Зверёныша, доселе дремавшего в глубинах детской души и готового разорвать, казалось бы, такую неподвластную дичь. — Вы ответите за ваше колдовство, — в сердцах обронил Данила. — Я не прощу вам этого! Слышите? Не прощу! Гнев мальчишки не утихал, и тогда пан с грубостью схватил его за руку. Сурово оказалось предупреждение для Данилушки. — Скажешь девчонке лишнего — не поздоровится, хлопец. Выпорю! — За правду не секут, Властош Ладович. — Данилушка говорил спокойно. Страха перед чародеем у него не было, только слёзы неприятно щипали глаза. — А я не вру и говорю правду. Вы поступили подло… — Во благо поступил так, хлопец. Так будет легче всем. Во всём виновата лишь Настенька. Виновата только она. Ни ты. Ни я. Никто. Только она. К сожалению, Настасья и разум — две несовместимые вещи, но что поделать… Именно потому я обратился к чарам. Ну, а тебя, да, она не вспомнит. Не обессудь, Данилушка. Так будет правильнее. Вытри слёзы да ступай к Пелагее Агафоновне. Узнай, очнулась ли моя… — маг сделал паузу и, словно стараясь распробовать новое слово на вкус, договорил: — … Воспитанница. После Заклятия Анастасия не очнулась. Она лежала в постели без чувств, и это очень тревожило Вишнецкого. — Коли умрёт, смерть будет на вашей совести, — точно прочитав мысли чародея, серьёзно произнёс Данилка. Выпалив это, он убежал восвояси, не дожидаясь ответа от пана.***
— Злодейка-Огневица не отпускает бедную девочку уж третий день. Такое печальное известие услышал от кормилицы Властош, а вскоре и сам убедился в правдивости её слов. Настасью Пелагея велела отнести в свою комнатку и просидела с больной три дня. В себя Настя не приходила, очей не открывала, с постели не вставала. Госпожа Смерть, несомненно, блуждала где-то рядом, томясь в ожидании, но пока что Ей равнодушно приходилось взирать на бьющуюся в судорогах хворую, смотреть пустыми глазницами, как жертва ворочается из стороны в сторону и бормочет бессвязные слова. В трудно различимых фразах не только Смерть, но и пан услышал упоминание имён мельника, его супруги и слово «отец». — Очень странно… Она должна была забыть их, — задумчиво протянул Вишнецкий. Рука коснулась мокрого лба Анастасии, и колдун сразу отдёрнул её: возникло ощущение, будто он тронул раскалённый докрасна прут. Сидевшая подле пана Палашка ярости скрывать не стала. Исполненный укоризны взгляд обжёг чародея. Девчушка на грани жизни и смерти, а он, видите ли, переживает, что заклинание не сработало! Властош старался на нянюшку не глядеть. Раздумья нарушил управляющий, подкравшийся к пану. — Да погодите вы, господин, причитать. Вероятно, ваша волшба не проникла до глубины души, — прошептал Яков Миколыч. — Слыхал я, дескать во снах и в бреду зачарованный человек может помнить моменты своей жизни, даже стёртой из памяти… Властош удивлённо уставился на приказчика. Пока что, ему пришлось согласиться с таким предположением. Но — только пока. В конце концов, чародей сам ещё не проверил, какой стала Анастасия после ритуала. Для него девчонка представляла собой нечто сродни испытанию. Удивительно, но она оказалась своим собственным испытанием на прочность и — наказанием для пана за все его грехи. Хотя, было в Настасье и такое, что могло восхищать и ужасать одновременно: стойкость, фанатичное упорство и отстаивание своих интересов. Настасья — не кусок мягкой глины, Властош прекрасно это понимал. Не всякий сможет слепить из неё податливого человека, пригодного для каких-либо целей. Но она — и не свеча, которая начнёт плакать восковыми слезами, стоит лишь поджечь фитиль. Нет, Анастасия другого сорта. Словно и не для деревенской жизни рождена. Она — вольная птица с личным мнением и ослиным упрямством, дарованными свыше, видимо для того, чтобы свести в могилу ни одного зажиточного колдуна-помещика! Но какой она станет после Заклятия, как только болезнь, взявшаяся из ниоткуда, уйдёт? Можно ли будет обучить её, выковать из неё оружие, необходимое пану для борьбы и победы? Или она останется такой же несносной дерзкой девчонкой, какой и была? Отнюдь не даром, но наказанием от Бога для господина Вишнецкого! — Степана позови, он за дверью ждёт — тихо попросил шляхтич управляющего. Якову пришлось похлопотать, чтобы привести в усадьбу из леса его Хранителя, зайца-оборотня, знатока в делах, связанных с порчей и хворью. За верные подсказки проводнику пообещали трапезу со Скатерти-Самобранки. Степан отказывать не стал. — Что ты думаешь про это? — спокойно, стараясь не выдать истинных чувств, спросил у оборотня Вишнецкий, когда тот зашёл в комнату. Оборотень деловито осмотрел бесчувственную Настасью так, точно был профессионалом врачевания, затем коснулся губами к горящего лба девочки. — Не рано ли в лоб целуешь? — Я определяю, насколько всё плохо, пан. — И — насколько?.. Заяц юлить не стал. — Ну-у, всё плохо. Даже хуже. Яков шумно выдохнул: — Ох, это и без тебя было понятно, болван! Вздохнула тяжко Пелагея Агафоновна, а Степан, как ни в чём ни бывало продолжил: — Вы где-то ошиблись в Заклятии, пан, видно, что-то не так прочитали или перевели. — Я сам составлял Заклятие! — Ну, сочинитель из вас — так себе… — Выражения выбирай, с паном беседу ведёшь, — осадил смельчака Яков. Степан лишь плечами пожал, почесал длинные уши. — Ежели слушать меня не хотите, я могу уйти и без трапезы с Самобранки, всё равно отношения с этой сударыней давно не заладились. Но, ежели хотите и узнать что-то, то, наверное, может быть, я могу и остаться, ежели, конечно, вы хотите или… — Да говори уже! — не выдержал Властош. Степан вздрогнул, умолк. Принюхался. Засияли золотом его глаза, стоило ему обвести взором помещение. Он узрел Её… — Смертушка здесь стоит, ожидает. Вишнецкий даже со стула привстал. — Только попробуй солгать… — Да, с чего мне вас обманывать, пан? Я говорю то, что чую. И вижу. И впрямь: если бы находившиеся в комнатке люди видели воочию Смерть, то столкнулись бы с весьма странной картиной. Смерть озадаченно приподнялась с краешка постели больной, молитвенно сложила костлявые руки в немой просьбе о том, чтобы не догадались, как спасти умирающую и не лишили тем самым её, Смерть, работы. С лютой злобой Она покосилась на Хранителя, а тот нахально ей улыбнулся. Этот заяц принадлежал к Светлым Силам, служителем Тьмы его не сделать, да и обереги из серебра защищали. — Хотите спасти Анастасию, найдите лекарство. В наших лесах оно не растёт. Дайте, на ушко прошепчу, чтоб кое-кто не услышал. Степан ещё никогда не говорил так серьёзно. Ни Пелагея, ни Яков не препятствовали, дали пройти к Вишнецкому. Оборотень прошептал название дивного растения тому на ухо: — Горечавка, пан. Искусницу отвар из корня этого цветка враз на ноги подымет. Смерть не слышала, но корчилась ещё больше с досады. — Здесь такая трава не растёт, — задумался Властош. — Тогда, вспомните о том, у кого она есть. И Палаша, и Яков взглянули на пана. В их умах возникло только одно имя. — Мара?.. — прошептал Вишнецкий. Заячий рот расплылся в хитрой улыбке. — Именно. Она самая, господин. И вы лучше знаете, что делать. Судьбы тропинки витиеваты, с них трудно свернуть, а клубочек волшебный ведёт вас правильно, хоть и через испытания. — Степан, довольный собой, выпрямился, выдохнул и затараторил вдруг в привычной манере: — Ну что ж, я свою работу выполнил, теперь попрошу отвести меня на свидание с Самобранкой! Властош махнул рукой, и сенная девушка, стоявшая в тени, поспешила увести Степана в столовою. Обещание, данное ему, господин выполнил. Хранитель лесной был прав. Исцеление подвластно только знахарке, самому Властошу браться за лечение Настасьи своими методами — гиблое дело, только хуже будет. Нужно ехать! Да, и сам чародей внезапно понял, что хочет встречи. Помимо травницы следовало заехать к Мирону Орловскому, живущему на окраине Вишнёва — обсудить важные дела, подарить несносную Анфису. Более в собственном имении держать эту девку пан не собирался. Говорят, несколько дел одновременно не переделаешь, но Властошу это особым препятствием никогда не казалось. Седых прядей прибавлялось, зато, работа была сдана в срок. — Экипаж прикажи готовить, Яков. Завтра с утра выезжаем, — сухо сказал пан. Злотенко покорно кивнул, но перед выходом решил уточнить. — А, коли девчонка умрёт, господин? Нельзя её так вот оставлять без еды и воды, не выдержит. Ещё неизвестно, насколько дней затянется наша поездка, раз вы желаете наведаться к пану Мирону. Яков говорил дело. Жизнь Анастасии висела на волоске. Маг обернулся к молчаливой нянюшке и заметил на пухлом лице её блестящие слёзы. Пелагея могла заменить бабушку любому, даже абсолютно чужому человеку. Но что она нашла в Настасье? Почему так беспокоилась за неё?.. Впрочем, ныне это было не так уж важно. Властош закрыл глаза. Прислонился к стене, откинув голову, призадумался. Ночную тишину нарушали стоны пылающей жаром Настасьи и дыхание Смерти над её головой. Что делать? Как ему её защитить? Она без чувств, она не спит… Спит. — Сон… — прошептал в пустоту волшебник, и очи его распахнулись. Догадка блеснула молнией. Конечно же! Слишком простая формула, наконец-то, без подвоха! Настроившись, сконцентрировав в себе всю магию, Властошу удалось вызвать из пустоты вещицу, о которой он вновь позабыл. Гребень феи Стеллы. Дивная вещь, способная навести чары сна, но вместе с тем и задержать болезнь, отсрочить встречу с госпожой Смертью. Вишнецкий повертел в пальцах гребень. Лишь бы всё получилось. Подойдя к Насте, наклонился и воткнул в обрезанные кудри гребень. Жар Насти спал не сразу, но всхлипы и бормотания прекратились. Прошло мгновение, и девочка погрузилась в царство грёз. Недомогание её больше не тревожило. Магия феи обеспечит Искуснице беспробудный сон до того самого момента, пока Властош не вернётся и не вытащит из волос колдовской гребешок. И Яков, и Пелагея оценили идею. — Есть ещё от моей свояченицы польза, — чародей облегчённо выдохнул. «Она не только не умрёт, но и будет чувствовать себя под моей защитой, — думал он, смотря на свою спящую игрушку. — Баловать подарками не собираюсь, но создать уют смогу. Мне важно взрастить из неё истинную Искусницу, потому на время я должен буду взять на себя роль учителя или даже… Отца? Строгого, но справедливого… Боги, как ужасно это звучит! Нет, с условием, что её характер после Заклятия поменялся и то, — только на время! Ведь, когда она станет мне не нужна, я… смогу смело сбросить маску» — Всё хорошо, родной мой? — послышался тёплый голос няни. Вишнецкий медленно повернулся. Улыбка тронула его губы. — Всё просто прекрасно, нянюшка! Не знаю, сколько нас не будет, верно, седмицу, но постараемся вернуться быстро. — Я напеку за ночь пирожков вам, шоб с голоду не померли. С картошкой, мясцом и повидлом. Заверну их с собой… Властош согласно кивнул, поцеловал Палашу в щёку и воодушевленный затеей, выскочил из комнаты так быстро, что ненароком задел плечом погрустневшую Смерть. Последней даже не хватило сил, чтобы замахнуться косой, прервать ещё одну жалкую жизнь. Нет, сегодня явно был не Её день.***
Ничем не примечательная, но удобная карета для господина Вишнецкого, скромная и без излишеств была подана с первыми лучами солнца. Следовало отправиться в путь как можно раньше: дорога была не близкая. До Мары-то относительно недалеко, но вот до Орловского в родные края ехать предстояло около восьмидесяти с половиной вёрст — чуть больше двух суток. Властош встал рано. Его разбудил жуткий могильный холод, прокравшийся в покои поместья с улицы. Подойдя к окну, шляхтич увидел расползающийся по земле молочный туман, из которого с любопытством выглядывали налитые золотом верхушки деревьев. Спросонья маг не сразу осознал, почему так резко настала осень и принесла с собой настолько пронизывающие холода. В дверь постучались. Робко переступая с ноги на ногу, в комнату вошла Аксенья. С того рокового дня после наказания, она старалась не говорить с паном без надобности, не смотреть ему в глаза и не попадаться ему. — Доброе утро, Властош Ладович. Вот, умыться вам принесла… — только и пролепетала девчушка. Вишнецкий, не поднимая на крестьянку взгляда, утомлённо потёр пульсирующий болью висок. Выспаться чародей не успел. … С неохотой подставляя ладони под льющуюся воду из графина, принесённого Аксеньей, промывая заспанные глаза, Властош заметил, что руки дворовой девушки дрожат тревожнее, нежели раскрашенные осенью листья за окнами. «Боится меня, — промелькнула мысль, — и правильно делает… Помнит, видать, как обжигают розги. Жаль, Настенька не научилась мне так подчиняться». — Отчего дрожишь, душа моя? Вопрос был неприкрытой насмешкой. В конце концов, и её, новенькую служанку, не обошла стороной новость о жестоком решении господина казнить такого же, как она, обыкновенного дворового. Рыжая девочка знала про судьбу Ивашки, но следовала советам Аннушки и всеми силами старалась не показывать страха перед паном. Ладно, порка — обыденное дело, привычное всем, удивляться здесь нечему, но — казнь! И вправду, верна поговорка, что яблочко от яблони… Аксенья понимала: чувства следует держать под уздцы. Будет бурно реагировать, со слезами и первобытным ужасом на лице — раззадорит на злорадство внука Криоша ещё больше. На ядовитый вопрос Аксенья надтреснутым голосом ответила: — Х-холодно очень, п-пане, оттого и трясёт всю-ю… Впрочем, она даже не соврала. Властош, наконец, отогнал последние остатки сна. Уже хотел что-то сказать, возразить, но девочка прервала его, продолжив тихо, и на сей раз, испуганно рассуждать: — Не могла осень за одну ночь так резко настать, всего лишь начало Вересня… Эт-то Госпожа С-смерть лютует, как говорил м-мой покойный барин Лев Лазаревич… — Смерть? — переспросил Властош, насторожившись. В детстве он много слышал от простых людей историй про мавок, бесов, упырей и прочую нечисть. Особенно народ обожал рассуждать на каждом шагу про чертей, Дьявола-Аспида и его невесту госпожу Смерть, обязательно осеняя себя знамением Единого и плюясь через левое плечо. Ходили пугающие слухи, мол, Смерть, когда ей воспрепятствовали забрать жертву, может сильно рассердиться и наслать холода раньше положенного срока, а когда совсем зла — и вовсе поменять времена года так, как ей заблагорассудится… Смерть у чародеев-язычников имела много ликов и носила ещё одно имя. Богиня Тьмы и Холодов Маренья. Имя редкое, почти забытое. Страшно было упоминать его всуе, призвать ненароком невесту Аспида никто не желал. — Забавно… Если верить во всё происходящее, Настенька и впрямь была на грани… Аксенья чуть не переспросила слова Властоша, паром слетевшие с его губ, но вовремя остановилась. Между тем, чародей, отвлёкшись от неприятных мыслей, приказал принести ему шерстяной плащ, подаренный Марой Васильевной. Дворовая мигом выбежала из покоев, Властош наскоро переоделся. Да, без помощи слуг. Да, он сам считал, что пан — отнюдь не король и сам вполне самостоятельно может напялить на себя рубаху и штаны. Однако, если бы в покои нелёгкая принесла его дедушку, Вишнецкий-младший нашёл бы отговорку, вроде «так быстрее, у крестьян-то руки не из правильных мест растут». К счастью, в покои кроме Аксеньи, принёсшей шерстяной плащ, никто не входил. К тому моменту чародей успел надеть поверх блузы чёрную тунику, окаймлённую серебристыми узорами. На пояс повесил кинжал; на шею — кулон в виде козерога, пристально смотрящего куда-то в пустоту кровавыми глазками-рубинами. Светло-седые волосы Властош Ладович забрал в хвост по последней дворянской моде, но лоб при том опоясал расшитым бисером очельем — их было принято носить ещё со времен древних славенских колдунов. Дорожную суму пан перекинул через плечо. Взял в дорогу самое необходимое: пузатый кошель, набитый монетами, изумрудный магический перстень, несколько склянок с зельями разных сортов… на всякий случай. Непредвиденное в поездке всегда случается, да ещё Оракул показал некоторые трудности. Властош, однако, не захотел делать расклад полностью, и не потому, что побоялся негативного предсказания карт, нет, просто времени оставалось слишком мало. Он торопился. Собравшись, с усталым видом глянул волшебник в зеркало. «Удивительно, — думал пан, смотря на себя, — природа одарила благородной внешностью, но душу изуродовала тьмой. В какого монстра я бы мог превратиться, если бы не мама?.. Или Мара?.. Как далеко я могу зайти?..» Властош глядел в отражение и невольно представлял стоящую подле себя ведьму. Он соскучился по ней. Пора, наконец, было это признать. — Скоро всё закончится, девочка моя, скоро закончится, обещаю… Волховские семьи больше не будут жить в страхе, ни один волшебник или волшебница. Искусница решит наши проблемы, — шептал он куда-то в пустоту. Яркий лучик проснувшегося солнца пробился сквозь шторы и ослепил на мгновение глаза Властоша, разогнав мысли о светлом будущем. Чародей отвернулся от зеркала, осмотрел комнату, проверяя, забыл ли он что-нибудь или нет. В довершении, дабы не замёрзнуть, накинул поверх туники согревающий шерстяной плащ и скрепил его у горла заколкой-фибулой в виде сияющего солнца. Несмотря на ясную сентябрьскую погоду, госпожа Смерть из-за испорченного настроения наслала северные холода. Присев на дорожку, как советовали крестьяне, живущие по приметам, Властош выдохнул и вышел из спальни.***
— Побойся своих богов языческих, негодная ты тряпка! — верещала Пелагея на всю обеденную, стуча кулаком по Скатерти-Самобранке. В руке она держала глубокую тарелку, доверху набитую свежеиспечёнными пирожками. Самобранка болезненно охала, но спор с Палашей не прекращала. Ранняя ссора произошла из пустяка — Самобранка начала утверждать, что готовит вкуснее, и Властошу с его людьми будет лучше взять в дорогу её еду, нежели «стряпню Палаши». В столовой собирались люди, с интересом наблюдая за происходящей сценой. Один из них, кучер Осипка, бородатый низкий мужичонка, воспользовался моментом: Палаша не заметила, как он, подкравшись, схватил со стола стопку вишнёвой наливки, красующуюся на скатерти, и залпом осушил. Привкус оказался слишком пряным, не для его желудка. То ли дело, горилка с лучком и сальцем! А тут — вино панское, настолько приторно-сладкое, что и перебить такой противный вкус нечем. — Совести у тебя нет! — доносился издали голос поварихи. — Может, вы не заметили, Пелагея Агафоновна, — в свою очередь продолжала борьбу Самобранка, — но у меня не только совести нет, но ещё сердца, глаз, и носа! — Во-во, оттого понятно, почему ты так готовишь! Ты даже не видишь и не ощущаешь, что за блюдо на тебе появляется. Да, ещё — без сердца! Как же без сердца-то можно стряпать?! — Я готовлю с помощью волшебства. — А я с помощью рук! Выкуси, бестолковая! Дворовые, стоявшие поодаль, перебросились смешками. Осипка, заприметив на Скатерти ещё один стаканчик с прозрачной жидкостью, потянулся, схватил и выпил. Но тут же фонтаном выплеснул изо рта, обратив на себя внимание всех. Там оказалась обычная вода. — Ах, ты окаянный! — Палашка, моментально позабыв о споре со скатертью, отложила тарелку с пирожками, подбежала и принялась колотить кулаками Осипа. — Ах ты ж, шишига нечестивый! Думал, видать, шо водка там! За выпивку он взялся, люди добрые, ему каретой управлять, а он пьёт с самого утра! Бес ты! Свинья! Осипка, казалось, и не чувствовал побоев от гневной кухарки, настолько лицо его, уже покрасневшее от лёгкой наливки, было невозмутимо-спокойным. Он улыбался. Очнулся, только когда дверь распахнулась и по столовой пронёсся звучный голос пана Вишнецкого: — Осипка! — Я, пан! — Ты карету заложил?! — Так вот я-я… Э-э, я-я как раз… Маг поморщился от запаха наливки, долетевшего до него даже с большого расстояния. Выпивать крестьянин любил так же, как Яков — курить свою люльку. — Да не сюда надо было закладывать, — Властош раздражённо щёлкнул себя за ухом, — а карету! Дурень… — А ну живо во двор, Осип! — прогремел Яков, влетевший в трапезную. — Не то так угощу тебя молодыми прутьями, что разом о стопке водке позабудешь! А то, може, и похлеще чего — за плеть возьмусь, не поскуплюсь! Осипка, шатаясь сразу исчез, опасаясь угроз приказчика. Последний поклонился пану и дисциплинированно отчеканил: — Экипаж готов, Властош Ладович. Властош обернулся и оценил уже собранного в дальнюю дорогу Якова. В отличии от кучера, у которого из одежды имелась рубаха, порты да лапти, Яков предстал перед народом в тёплой одежде, с добротными кожаными сапожками на ногах и шпагой, висящей на поясе. На сияющую лысину, чтоб не мёрзла, он нахлобучил треуголку, отороченную серебряным кантом. — Иду, — Вишнецкий собрался было выйти вслед за управляющим, но остановился и умоляюще-устало поглядел на Палашу. — Прошу тебя, милая, не пререкайся ты с этой стервозной тканью… У неё своё мышление. — Тогда, пусть не оскорбляет меня и не заявляет, шо я плохо, видите ли, готовлю. Прекрасно я готовлю, пусть зарубит себе это на но… Или шо там у неё? — У меня нет носа, Пелагея Агафоновна! Потому — не зарублю, не надейтесь! Едва сдерживал Властош яростный порыв накричать на обеих. Правда, пришлось передумать. На бессовестную скатерть ещё мог повысить голос, но — на кормилицу… Вишнецкий скрипнул от досады зубами, потянулся к появившемуся на столе бокалу наливки. — Эй-эй, Властош, что ты… Что ты дела… — Пелагея и выговорить более ничего не сумела, лишь смотрела, раскрыв рот, на чародея, демонстративно выпившего целый бокал вишнёвки залпом. Помещик, явно не желавший и дальше выслушивать бессмысленную ссору, осушил и второй бокал, а затем громогласно восхвалил Самобранку. — Что же ты!.. Да что ж ты творишь, окаянный… — Хорошо, пане? — даже не скрывая злорадства, спросила довольная скатерть. Волшебник улыбнулся, но в его сладко-горькой улыбке была фальшь. — Хорошо-о! — тут же он спешно выхватил из рук Палашки румяный пирожок и с блаженным стоном надкусил его. — М-м, вкуснотища-а, Палаша! Пирожки с картошкой — перший класс! Заверни нам всё с собой! Если бы у Самобранки имелись глаза, они бы округлись до размера чайных блюдец. — А… А почему?.. — По кочану! Вплоть до моего приезда не смейте пререкаться! Обе! Особенно ты, Самобранка! Знаю-знаю твой противный нрав! Я не желаю, чтобы в моё отсутствие здесь творилось чёрти что… Поняла?! Самобранка что-то нехотя пропищала, но согласилась. Палашка успокоилась, выдохнула. На глазах нянюшки выступили слёзы. Целую ночь она готовила пироги для своего мальчика и только сейчас поняла, зачем так усердно трудилась — в готовке и стремлении не оставить пана голодным заключалась вся её любовь, забота и ласка. — А вы, пан чародей, можете дать мне обещание? — Ой, да съем я твои пирожки, съем, не пере… — Не в пирогах дело, — Палашка печально склонила голову. Солнечные лучи осветили постаревшее лицо кухарки. Властош ласково коснулся её плеча. — Что с тобой, милая?.. Отчего ты так дрожишь? Пелагея, ничего не ответив, порывисто заключила чародея в объятия и заплакала во всю силу. Дворовые переглянулись. Некоторые сочувствующе, другие — с насмешкой. — Может, не поедешь никуда, хороший мой? — проглатывая со слезами слова, предложила Палашка. Выжидающе глядела она на волшебника мокрыми глазами. В груди Властоша резко защемило. Он одарил старушку доброй, на сей раз, вполне искренней улыбкой. — Тётушка, ну сама же всегда подталкивала меня свидеться с травницей, али запямятовала? А теперь вон как, не отпускаешь. Ты! Главная сваха Славении, видит Единый! — Властош залился мягким смехом. Пелагея, однако, погрустнела ещё больше. — Нет, неправильно ты меня понял. В Берёзовую Рощицу грех не отпустить, — начала оправдываться она, — но… к пану Орловскому, столько верст ехать… Так далеко… Так опасно. Предчувствие странное меня терзает, соколик мой… Сейчас магу больше всего на свете хотелось успокоить Пелагею. Или, по крайней мере, дать понять, что слишком сильно она себя запугивает. Случится гораздо более страшное, если он не поедет. — Что же тебе привезти из города Вишнёва? Знаю, далеко еду, но родные места как-никак. Тебе и звезду с неба достать не жалко. Что привезти, Палаша? Палаша задумалась. — Себя самого, соколик, привези, — произнесла она тяжёлым, исполненным мучительной боли голосом. — Живого и невредимого. На том и порешили.***
Спустя какое-то время на улице собрались люди провожать в дальнее путешествие пана и, возможно, попрощаться с Анфисой. В конце концов, не каждый день им доводилось видеть, как кто-то из крестьян Вишнецкого покидает поместье, переходит границу купола и знакомится со внешним миром! Нет, разумеется, Анфиса, как и остальные, знала и даже видела другие города, иную жизнь, но это было слишком давно. Редко, когда выпадал такой счастливый случай… Пока пан Вишнецкий беседовал с деревенским старостой дядей Макаром, поручая ему ответственность за хозяйство, а Осипка запрягал лошадь (своего вороного Дамана для такой дальней поездки Властош использовать запретил), народ скапливался у крыльца. И всё же, люди держались в сторонке от Анфисы. Утренний холод неприятно кусался, и босоногая невольница, не имея на себе ничего, кроме рубашки и сарафана дрожала подобно пожелтевшим листьям осины, растущей неподалеку. Согреться, растирая плечи, не было возможности: запястья девчонки Яков Миколыч крепко связал спереди, чтобы, как выразился пан, «не натворила ненароком лихих дел». Лицо её, некрасивое и по обыкновению зло смотрящее на окружающий мир, сейчас покрывала ещё более смертная бледность, чем раньше. Создавалось впечатление, точно Анфису хотели не продавать другому помещику, а везти на главную площадь столицы прямиком к виселице. Многие люди, хорошо знакомые с этой особой, откровенно говоря, не скрывали радости. Наконец-то клеветница и грубиянка перестанет мозолить им глаза! Наконец-то получит по заслугам! Другие считали, что дорога ей только одна — вслед за Ивашкой. Но… нашлись и светлые душой. Оксана подошла, молча накинула согревающий плащ на плечи Анфисы и, печально вздохнув, скрылась, не получив в ответ благодарности. Следом за ней к крестьянке приблизилась Аннушка. Да, та самая Аннушка, которая считала кару для Анфисы за правосудие. Но и ей сердце Творец создал отнюдь не из камня. Она протянула ей целебную мазь. Именно этим лекарством Палашка исцеляла исполосованные спины. — Авось она и тебе поможет, — молвила Аннушка, протягивая свёрток. — Держи. — Ложи в карман сарафана, — процедила сквозь стучавшие зубы Анфиса. — Не вишь что ли, руки у меня связаны! На довольно грубый отклик Аннушка не ответила, положила сверток в карман уже давно выцветшего платья невольницы. Затем ласково пожелала Анфисе лучшей жизни. — Она у меня будет, хах! — с воодушевлением заметила та, даже в мутно-серых пасмурных глазах, подобно молнии сверкнул оттенок безумства. — В отличии от тебя, дочь офицера! Помяни мое слово, я сделаю все, чтобы отомстить Вишнецкому! — Глупостью не майся, — Аннушка осторожно покосилась на господ, опасаясь, как бы те не услышали губительных слов. Наклонившись к уху Анфисы, зашептала: — Поверь, в Славении живут люди гораздо хуже Властоша. Тот же король или его канцлер. Я понимаю, каково тебе. Ты потеряла любимого… А я однажды потеряла свой дом. Отцовский дом и свободную жизнь. Да, пан не святой, я тоже не в восторге от его действий, и то, как он поступил с Настасьей, но… нам нельзя вмешиваться. Пока, по крайней мере, нельзя. Лучше довериться Всевышнему. Ему лучше знать, кого и когда наказывать. Анфиса хмыкнула, но смолчала. Не настало ещё время сучить кулаками и с пеной у рта доказывать свою правоту. Слишком опасно. Сейчас главное — выбраться за купол. За Анфисой в карету сел Яков, которому поручили не спускать с девчонки глаз. Осипка со свойственным ему молчанием поднял с земли кнут, забрался на козлы. Настала пора проститься с Пелагеей и Макаром. — На вас держится всё мое имение и люди, не забудьте, — напомнил Вишнецкий, не сумев подобрать других слов, не связанных с делами. Старики почтительно ему кланялись. С делами имения они справятся. Должны справиться. Им — не впервой. — В путешествие — только с молитвой. С Богом, — Макар обратился вовсе не к воспитаннику, а к кучеру. Осипа, карету и лошадей он осенил звездным знамением. Властош скептически ухмыльнулся: крестьянам, может, Единый и пособит в дороге, но вряд ли станет помогать волшебнику, который имеет обыкновение общаться на равных с нечистыми силами. Сев в карету, Властош счел нужным предупредить Анфису не делать глупостей. — Рот держи на замке. И, да… Когда будем проезжать мимо поселений, и если посыплются вопросы, а они, наверняка посыплются, то я для всех — пан Всеслав Верховецкий. Запомните. Яков с пониманием прикрыл глаза. Кивнула дрожащая Анфиса. Настали такие времена, что проще было назваться чужим именем. А уж если ты колдун, тем более — тёмный, то лучше вообще стараться избегать любых вопросов. И — людей, задающих их. — Трогай, Осип! По приказу Вишнецкого кучер хлестнул вожжами гнедую лошадь: — Н-но! Пошла, родимая! Экипаж тронулся с места.