«Когда накормишь убогого, считай, что себя накормил. Такого свойства это дело: данное нами к нам же вернётся»
Иоанн Златоуст
Он слишком боялся споткнуться и повторить участь своего деда, оттого всходил на белые ступени осторожно, придерживаясь за локоть Якова. Властош поднимался, сжимая зубы. Колокола на башне били с такой силой, что от их звона, казалось, голова вот-вот разорвётся на куски. На долю секунды Вишнецкий испугался. Что его ждёт за дверями Дома Божьего? Смерть или же прощение? Хотя… он ведь пришёл сюда не за этим. И всё равно, тёмного волшебника не покидало ощущение, будто идёт он не в храм, а на эшафот. — Может, повернём назад, господин? — предложил управляющий, но не настойчиво. — Та швея, о которой упомянула горожанка, справится куда лучше, чем этот ваш священник. Не нужно оно вам, поверьте. Маг покачал головой: — Нет-нет, он был рекомендован Палашей, а ей доверяю. Мы — быстро… Ты, главное, доведи меня до притвора по этой чёрто… — он едва сдержался, чтобы не выругаться. В Божьем месте, веришь ты или нет, а правило одно для всех: не ругайся и не хули ни Бога, ни Дом его. — По этой лестнице, — на выдохе договорил колдун. И Яков молча помог ему дойти. Когда чародей оказался в притворе храма, весь остальной мир вдруг перестал существовать. Из-под ног точно выбили опору; он едва не потерял равновесие, чувствуя на себе давящие взгляды сотен золотистых глаз, по его мнению, строгих и осуждающих. Но это горели отнюдь не глаза, а всего-навсего свечи, поставленные на позолоченные напольные подсвечники прихожанами за упокой или в благодарение Единому. Новую свечу, как раз, зажигала маленькая крестьянская девчушка, приподнимаемая матушкой за талию. Девочке в синем платочке, наверное, не было и пяти лет, так что, сама дотянуться она бы не смогла. День не воскресный, потому так мало прихожан, понял Вишнецкий и судорожно вздохнул. Девчушка отвлеклась от свечки и бросила на пана робкий взгляд. Кланяться ей мама не позволила. Здесь, в Доме Господнем все равны: и паны, и графы, и вольные крестьяне, и невольники. Поклоны совершались только Богу и священнослужителям. Такое правило чародея всегда и раздражало, не говоря уже о господине Криоше. Совладать с собой оказалось трудно. Властош затравленно обвёл просторное помещение. Пана окружали стены, расписанные фресками и висевшими на них старинными иконами. С икон строго впивались осуждающие взгляды ангелов и святых людей. Белоснежные массивные колонны взмывали куда-то вверх. Из витражных стрельчатых окон лился солнечный свет и радужными зайчиками раскрашивал деревянные скамьи для пожилых людей. Властош поглядел вверх. Потолок был расписан искусными художниками в виде звёздного небосвода, и в его сердце, на золотистом облаке восседал Господь, облачённый в белое. Властош не выдержал, опустил голову, посмотрел на многочисленные подсвечники с мерно мерцающими на них свечами, символизировавшими души людей. У входа в Алтарь волшебник заметил аналой с толстым рукописным фолиантом, лежащим на нём. Это была та самая Священная Летопись. Именно её на очередном богослужении открывали и начинали читать. Шляхтич шагнул вперёд, направляясь к самому углу. В нём, на позолоченном престоле сидела каменная статуя Бога. С того самого дня, когда много лет назад Власт с Ладой вбежали в это здание, ища убежище, он впервые подошёл к скульптуре и просил помощи, молился о маме и спасении от деда, но не получил никакого ответа. Богу было не до него. Зато, Властош хорошенько запомнил разбитую на части мозаику, поломанные подсвечники, бездыханного служителя, обмякшего на полу, и разлитое вокруг его тела масло лампады. Сейчас всё кануло в прошлое, и почти ничего не должно было напоминать о случившемся. Стены полностью побелили, иконы отреставрировали, мозаику восстановили умелые мастера, и когда-то выбитые тёмной магической энергией Криоша стёкла вновь вставили в оконные проёмы. И ладаном пахло, и веточками елей… Изысканные ароматы остались всё те же. В Доме Единого ничего особо и не поменялось. Его просто полноценно достроили да приукрасили. Хотя, надо признать, снаружи храм отличался скромностью. Символизм Властош понял давно: истинная красота скрыта внутри, в душе. «Не смотри на лик друга или врага своего, прежде всего смотри в его сердце» — гласила поговорка в одной из глав Летописи. Да, святую книгу чёрный колдун в юности читал. Она ему когда-то показалась забавной. Сегодня уже мало что помнил, но глядеть на этот инкрустированный драгоценными камушками фолиант, царственно лежащий на аналое, отказывался. Сглотнув колючий ком в пересохшем горле, маг отвёл взор и принялся выискивать священнослужителя. Чем быстрее он с ним переговорит, тем лучше. Возможно, Феован даже и не вспомнит его, ведь в последний раз он видел перед собой лишь семилетнего отрока! Не узнает. К тому же пан представится фамилией Верховецкого, не своей. Да, и разве он виноват в чём-либо перед этим Феованом? Убил отца звонаря не Властош, а его дед. Две прихожанки, мама с дочкой, кинули подозрительные взгляды на человека в чёрном, затем — на его слуг и поспешили выйти из храма. Кроме пана, приказчика и невольницы никого не осталось. Сам духовник явиться ещё не соизволил. Чародея терзало неприятное ощущение. Красота витражей и икон его абсолютно не интересовала, наоборот: она угнетала и не давала спокойствия, а белые стены буквально давили со всех сторон. Голова закружилась. Властош невольно шагнул назад, словно его мягко оттолкнули, запретив пройти дальше. «Успокойся, успокойся, здесь не так страшно, как было тогда, — мысленно сказал он себе. — Дедушка сюда никогда более не заявится. Убитого им духовника здесь уже нет… Ах, вот и, кажется, то самое место, где стояли мы с матерью в тот день… И где он потом лежал мёртвый со сломанной шеей…» — Пан, можно мне поставить свечку? Анфиса подала голос очень осторожно и едва слышно, но Вишнецкий дёрнулся так, словно его окатили ледяной водой. Постаравшись скрыть испуг, он ядовито осведомился: — Да неужто, верующей стала? И как странно: вроде, сказал тихо, а голос тотчас эхом отскочил от стен. Анфиса склонила голову, ответила: — После таких событий волей — не волей поверишь. Позвольте просто поставить свечу за упокой. — Ивашки, что ли?.. — Властош правой рукой обхватил левое запястье, выпрямился во весь рост, и вдруг страх перед неизвестным куда-то исчез, оставив место былой уверенности и ощущению силы. — Так, самоубийцам и казнённым не ставят свечки, дорогуша. Разве ты не знала? Ни каменной звезды в землю, ни отпевания, ни свечей. — Ну, почему же? — раздался позади бархатистый голос так внезапно, что колдун отпрянул и едва не опрокинул высокий подсвечник рядом. Молниеносно обернувшись, он увидел перед собой человека в белой рясе, с бородкой и длинными русыми, уже седеющими волосами, сплетёнными в тоненькую косичку. Лоб Феована перехватывало серебряное очелье со звездой посередине. И судя по многочисленным морщинкам, скопившимся вокруг сверкающих, но усталых глаз, выглядел он гораздо старше своих сорока лет. — Ну почему же, — повторил он. — Если казнили невинного, можно и помянуть. Возьми, дитя, и ступай, — духовник протянул Анфисе свечу, указал на невысокий столик в углу, служащий для поминовения. Властош жестом велел Якову не отходить от невольной. И приказчик нехотя поплёлся за девчонкой. — Вы — батюшка Феован? — уточнил волшебник. Священник кивнул. — Коль с миром пришли в Дом Божий для разговора, а не разрушать и убивать, как дед ваш, так извольте пройти в келью. Нам есть, о чём побеседовать, пан Вишнецкий.***
Анфису под присмотром Якова чародей оставил в храме, сам же не проронил ни слова до того момента, пока не зашёл в келью, расположенную в небольшой пристройке во внутреннем дворе. Переступив порог жилища, Властош по дозволению хозяина, присел за стол. — И как же вы узнали мою фамилию, батюшка? — спросил колдун, задумчиво обшаривая глазами келью. Комнатушка священнослужителя оказалась не слишком роскошной. Даже темничная камера в подземелье усадьбы Властоша была гораздо больше! Здесь же маленькая каморка с побелёнными стенами и крохотным решётчатым оконцем. Два светильника — один около кровати, застеленной пёстрым пледом, другой — на столике, и книжная полка, висящая над ним, хранящая в себе молитвенники. Света маловато, но всё более-менее видно. Привыкнуть можно. Рядом с кроватью, помимо тумбочки, Властош увидел прислонённый к стене аналой, на нём царственно возлежала Летопись. Святую книгу золотил крохотный огонёк лампадки, висящий на гвозде, над аналоем. «Как же ты тут живёшь, богомольник? Как здесь, вообще, можно жить?!» Не успел маг задать свой вопрос, как тут же получил ответ сразу на два, словно священник читал его мысли. — Мы ютились здесь вместе с отцом и моим старшим братом долгое время, но вы и ваш дед очень ловко избавили меня от такого соседства. А вас я узнал по вашим глазам, Властош Ладович, их я хорошо запомнил, — отвечал батюшка, наливая из самовара, стоящего на столе кипяток и, добавляя заварку крепкого чёрного чая. — Их трудно было забыть. Зелёные, сверкающие во тьме полуразрушенного храма глаза ребёнка, который, возможно, впервые столкнулся с такой жестокостью. — Не впервые, богомолец. — Да-а, — продолжал священник, не обращая внимания на слова чародея, — воистину, господин Криош прославлен не только в вашей семье. О нём когда-то молва шла по всей северной части Славении, что на границе с Навжьим лесом. Да, и сейчас, что-то мне подсказывает, слухи о его зверствах возрождаются из пепла, как птенцы Жар-Птицы из златых яиц. Помните народные сказки об этой дивной, исцеляющей любые недуги птице?.. Ох, вы, наверное, замёрзли… здесь, и вправду, бывает чуток холодно, так что берите чай, прошу, — Феован протянул гостю деревянную кружку, пышущую теплом. Ручка её была выполнена весьма искусно, в форме встающего на дыбы медведя. При взгляде на резную фигурку медведя, украшающую чашку, у Властоша сразу возникли ассоциации с Криошем и казнями медвежьим способом. — Чай довольно вкусный, — невозмутимо продолжал Феован. — С шиповником. Простите, сахара нет, слишком дорого для меня, потому и напиток терпкий. Зато, согреетесь и останетесь живы. В отличие от вас, я не привык подливать отраву. Властош с наигранной благодарностью принял в ледяные ладони чашку, но вот ненужные знания духовника его смутили. Он опасен, ибо в курсе о многом, но один вопрос — откуда столько знает?! — Вы в чём-то меня обвиняете, батюшка? — ухмыльнулся Вишнецкий. Изо рта дохнуло паром. Ранний осенний холод касается всего, даже храмов и келий. — Почему вы упоминаете меня в качестве врага вашей семьи? — Потому, что вы виновны, господин, — спокойно заявил Феован и присел напротив. Чародей негромко посмеялся, однако костяшки его пальцев заметно побелели. — Быть может, вы не знали, — продолжал священник, — но моего покойного брата звали Игнатий. Это тот самый служитель, что венчал вас с Луньей Грацианской. В убийстве нашего отца, батюшки Ристофора я вас ни в коем случае не обвиняю, сие преступление совершил ваш дед. Но меня печалит то, что вы пошли по его стопам, хоть были тогда молоды. Припоминаете, как всё было? Властош, побелевший, как стены кельи, сделал глоток горячего чая, но поперхнулся, обжёг нёбо и закашлялся. Духовник не отводил от него укоризненного взора. Когда-то эти глаза наполнились слезами: один раз, когда Феован увидел мёртвого отца и второй — узнав о смерти брата. И все эти убийства совершили паны Вишнецкие… — Вы помните? — повторил вопрос священник. Маг закрыл глаза и содрогнулся. Да, ту ночь он помнил хорошо… Темно. Сыро. Холодно до дрожи в костях. Двадцатилетний Властош с факелом в руках спускается по лесенке вниз, в подземелье своего нового поместья. Сегодня на их свадьбе с Грацианской невеста отпила вино из рук духовника и свалилась навзничь, задыхаясь и раздирая пальцами себе горло от боли. Отравили. Вишнецкий успел продумать всё до мелочей. Всё вышло идеально. И сейчас осталось сделать последний, самый важный штрих, чтобы самому не попасться в мышеловку, ведь на утро приедут люди самого князя Мирослава Радаславича. Они приедут судить и понять, виновен ли священник. Но до утра есть время. Молодому колдуну не особо хочется раскрывать собственную личность, не хочется отправляться на каторгу в лучшем случае, в худшем — на виселицу, потому надо избавиться от единственного свидетеля, дабы не проболтался. Он мог видеть, как Властош до начала церемонии подливает в вино жидкость из пузырька. — Ваше преподобие, вы здесь? — тревожным голосом спрашивает Властош, приближаясь к одной из камер. Чадящий факел он помещает в скобу на стене и смиренно ждёт ответа. За толстой деревянной дверью раздаётся кашель. Несчастный отец Игнатий. Простудился видно, сидя в этой темнице всего лишь полвечера. — Пан Властош! Ох, пан Властош!.. — Игнатий, выглядящий почти юным для своих тридцати лет, кидается к решётчатой крохотной створке темницы. — Я не виновен, клянусь вам! Я не скажу ничего, коль вы боитесь! Только прошу, не дайте им отправить меня на рудники! Моя работа — Господу служить! Я отпущу вам этот грех, только молю, не обвиняйте меня, не дайте им расправиться со мной… — Не кричите так, отец Игнатий, — колдун озирается вокруг и, прижимая палец к губам, достаёт ключи, чтобы отпереть камеру. — Княгиня Ярина имеет сострадание, но вот муж её строг. Увы, если она не отговорит его, вас не рудники ждут в случае обвинения, а шибеница. Невелика радость болтаться в петле священнослужителю, верно? Но я вас избавлю от такого позора. Выходите, — Властош со светлой улыбкой распахивает дверь, выпуская Игнатия на желанную волю. — Но как? Вы… — Идите вперёд, к выходу. По ступеням. — О, пан, благодарю! О, благодарю вас! — Игнатий целует руку молодого вдовца. Странно, отчего-то он ему искренне верит. Глупец. Или, возможно, Властош хорошо умеет играть роли и вживается в образ доброго спасителя по-мастерски, потому ему так легко поверить. Игнатий кидается к выходу по витиеватой лестнице. — Я никому ничего не расскажу, клянусь! — обещает он, оказавшись на самой высокой предпоследней ступеньке. Вишнецкий, оставаясь внизу, усмехается, и вдруг улыбка пропадает с его лица. В детстве он насмотрелся и выучил магические приёмы, применяемые для убийства. На манер дедушки он выбрасывает вперёд руку: горло духовника тут же сжимает невидимая сила. — Конечно же, ты никому ничего не скажешь, богомолец. Видимо, я очень поспешил травить эту дрянь при всех, когда можно было расправиться с ней таким вот способом. Лёгкие пути — не для меня, но я постараюсь исправиться. Ну, да ладно. Своё обещание я исполню. Я спасаю тебя от допроса, не исключено, что они применят и пытки. Так что, это даже лучше. Дело закроют, когда увидят, что ты мёртв. Неудачно поскользнулся на ступенях при попытке к бегству, как жаль, — Властош заливается негромким, но острым, смертельным смехом. — Нет, прошу… не надо, — Игнатий хрипит. Из последних сил он пытается вырваться, вот, только тёмная магия не даёт сделать и шагу. — Прощай, — с этим словом чародей со всей ненавистью, служащей подпиткой для убийства с помощью магии, резко поворачивает руку в сторону. Слышится отвратительный хруст сломанной шеи, а затем — грохот, когда тело кубарём катится вниз, по ступеням. Властош опускает руку. Странное чувство опять поселяется внутри. Второй раз в жизни он убил человека, но при этом даже не прикоснулся к жертве. Первой пострадала Лунья, но от яда, а здесь… магия. Как это… необычно. И какая до боли знакомая картина… Где-то он её уже видел… Волшебник хмурится, оглядывая тело священника в белой рясе, распластанное на ступенях. Точно! Он помнит, что ровно так же от руки его деда погиб в один день человек, и вот удивительно, но тоже — священнослужитель. Хорошо, что они даже не знакомы с этим Игнатием, думает Властош и сильно ошибается. Ему невдомёк, что он только что убил одного из сыновей покойного Ристофора, но — да, ладно. Пройдут года, и он обязательно узнает… Скрип двери, и тень, вошедшая в полутьму подземелья, подталкивает пана ринуться вверх по ступеням и прижать к стенке того, кто оказался случайным свидетелем. — Кто ты?! — буквально рычит Властош, вцепившись в одежду на груди неизвестного и оглядывая молодого мужчину, немного старше него самого. — Яков Миколыч, ваше благородие, — отчеканивает тот, глаза его расширены от страха, но отвечать он старается по существу. —Злотенко моя фамилия. Камердинер покойницы Грацианской, хотя думал, что стану управляющим, при моих-то знаниях… Так — нет, всё юному сопляку Ярмашу доверяла! Уж простите, но ваша покойная жена была очень несправедливой, да и вообще, характером — гадюка… Вот сестрица её, она другая, хотя тоже, честно признаться, такая тщеславная, просто ужас… Властош невольно соглашается со словами этого Якова, но вновь берёт суровый тон и вжимает слугу в стену: — А что ты видел, Яков Злотенко, камердинер, м?! Яков нервно глотает ком в горле. За спиной пана краем глаза видит мёртвого духовника. — Так, известно — что, пан Властош! Вы, видимо, пришли побеседовать с этим треклятым убийцей, косящим под святошу, а он, лиходей, вон как, вырвался, вы его не догнали и вот, собственно, э-э-э, кара свыше! Несчастный на ступенях поскользнулся, да шею свою тонкую свернул. Так ему и надо, душегубцу! Властош с надменной улыбкой отпускает хитреца. Умный. Недурно соображает. — Ты ведь сможешь сказать именно так, коль тебя спросят люди князя, свидетель? Яков кивает, прекрасно понимая, что означает взгляд его нового господина. — Отчего ж, пан, не сказать, коль это правда?! — Не хочешь ли быть новым управляющим усадьбы, Яков Злотенко? — предлагает неожиданно маг. — Ты не так глуп, а я ценю разумных людей. Услыхав такое, Яков низко кланяется, целует руку чародея и отвечает, что для него это огромная честь. — Ну что ж, значит, будешь. А вот юнца Ярмаша в камердинеры отправим. Нечего человеку с куриными мозгами делать на месте приказчика, а вот ты, Яков Злотенко, с полуслова понимающий. Если завтра всё выгорит, покажешь мне крестьян Грацианской да напомнишь, чтобы фамилия её отныне не звучала в этих стенах. Теперь тут хозяин — я, пан Властош Вишнецкий. Завтра в моём имении начинается новая жизнь! Лишь бы, всё выгорело… — маг говорит тихо, косясь на тело. Яков приближает губы к его уху и уверенно шепчет: — Выгорит, не беспокойтесь. Вас никто ни в чём не обвинит… — И вас до сих пор никто не обвинил! Почти никто не узнал! — донёсся голос священника Феована, разбивший воспоминание Властоша, точно хрустальный бокал на мелкие частицы. Вишнецкий поднял на духовника изумрудный, сияющий ненавистью взор. — Ловко вы провернули своё грязное дело, свалив убийство помещицы на невинного, и, не дождавшись суда, убили его, — говорил Феован, качая головой. — Я хотел тогда приехать как свидетель того, что мой брат невиновен. Игнатий заслуживал долгой мирной жизни, но в случае оправдания каторга ждала бы вас, Властош. И прежде, чем приехали хранители князя Мирослава, потом и сам князь с княгиней, да упокоит Господь их чистые души, вы решили действовать наверняка. Скажите, тогда это было ваше первое убийство? Что же вы почувствовали, когда убили его в точности, как пан Криош? Наверняка, вы получили удовольствие. Я право не знаю, честно. Но поместье, слуги Грацианской и независимая жизнь благодаря этому греху была вам обеспечена. Думаю, не радоваться вы не могли. Волшебник отставил кружку чая, прокашлялся в кулак и с гневом продолжил глядеть в серебристые очи духовника. — Если расскажете кому-нибудь, отправитесь на тот свет вслед за своими набожными родственниками, — процедил он сквозь зубы. Колдуна одолевало дикое желание спалить эту келью, храм и Феована заодно. А тот лишь слабо улыбался, опустив голову. — Иронично судьба расправляется с нашей семьёй через вас, Вишнецкие. Видно, Богу так угодно. Но смерти я не боюсь. К тому же, не переживайте. Сию тайну храню я четверть века и рассказывать мне её никому нет смысла. — Так зачем ты себя МНЕ выдал, глупец?! — почти сорвался на крик маг. Священник оставался спокоен, точно лёгкая рябь на море в штиль. — Приснилось мне задолго, что вы приедете, вот рассказать и решил, напомнить вам о содеянных злодеяниях. Мне часто снятся вещие сны. Думаете, откуда я прознал про то, что это именно вы Игнатия убили? Сам покойный Игнатий во сне мне и сообщил. Теперь я желаю лишь одного… — Извинений не дождёшься! Что сделано, то сделано. — Я их и не прошу. Лишь хочу, чтобы вы покаялись в грехах перед Единым. Вот — моя цель. Так будет легче. Вы скинете с себя тяжёлый груз и не дадите Господу покарать вас за содеянное. А он покарает, поверьте. Рано или поздно. Как вашего дедушку. Я помню, как он кричал, когда поскользнулся и сломал ногу на ступенях Божьего Дома. Это Единый… — Заткнись! — не помня себя от ярости, волшебник вскочил и ударил кулаком по хлипкому столу, так, что тот едва не сломался. Священнослужитель осенил себя звёздным знамением. Маг отшатнулся. — Вы, Властош Ладович, многое потеряете, если не покаетесь, — произнёс Феован и внезапно перешёл на «ты». — Ты ведь уже начал испытывать боль, разве не заметил? Девица по имени Варенька, которую ты едва не лишил жизни, тебе уже показала, что значит чувствовать боль. Да-да, не смотри на меня так удивлённо, я знаю. Не могу не знать. Она сказала, дескать, в твоей душе брезжит свет. Возможно, она права, но что победит, зависит только от тебя. Скажу только одно, то, что вижу, пан Вишнецкий. Ты потеряешь свой самый драгоценный бриллиант, но получишь взамен него новый, не менее важный, правда — не огранённый. А девочка-Искусница, которую ты отыскал и пленил, приведёт либо к возрождению, либо к гибели, всё зависит только от тебя. Хотя и от неё тоже. Выбирай правильный путь. Вот, что — главное. И не доверяй многим. Очень много врагов вокруг тебя вертится, как стая коршунов, готовых выклевать зеницы и сердце. — Закрой рот! Властош с ужасом глядел на Феована, непонятно откуда знавшего ещё и про Искусницу. Вскочив, пан возвысился над ним чёрной тенью, положив руку на рукоять кинжала. Задумался. Убить Феована означало потерять доверие Палашки, коль узнает, и привлечь к себе внимание всего Дубравного Погоста… Но — что тогда делать?! — Я пришёл к тебе не затем, чтобы выслушивать твои проповеди, богомолец. Я пришёл… — За платьем для своей якобы воспитанницы, — договорил улыбчиво духовник, чем ещё больше ввёл Властоша в ступор. — Увы, я давно не шью. А уж по заказам убийц — тем более. Ступай к Цветане, швее нашей. Она-то тебе и поможет. В тереме на отшибе встретишь там и её, и её мужа-плотника, и сына их Истина. Парнишка премудрый, он в силах изменить многое, как и твоя Настенька. Для Славении настаёт переломный момент. Книгу чёрную, что нашёл в пути, не смей потерять — великое Зло в ней скрыто. И Криоша берегись, как огня. А впрочем, ты успеешь познакомиться с Тьмою похлеще, чем та, что живёт в душе твоего деда. — Хватит! Мне надоели твои загадки! — чародей развернулся и быстрым шагом направился к двери. Здесь находиться он больше не смел. Это походило на муку. — Благодари своего Боженьку, что сохраняю тебе жизнь! Дурак я, что сохраняю! Чёрт с тобой! — Бог со мной, — парировал в ответ Феован. — Напоследок скажу: Настеньку береги аки зеницу ока и… Мару свою. Всякое может случиться… Вишнецкий недоверчиво окинул его взглядом и, в раздражении покачав головой, захлопнул за собой дверь с такой силой, что с потолка посыпалась штукатурка. Феован осенил себя звёздным знамением. Затем встал и потянулся к Летописи. Скоро предстояло отправиться на молебен.***
Он вбежал в храм с чёрного хода и увидел весьма интересную картину: Анфиса, опустив голову, читала молитву за Ивашу перед горящими поминальными свечами, на коленях поодаль стоял перед скульптурой Единого Яков. — Прости меня, коль делаю что-то не по Твоим законам, — услышал краем уха Вишнецкий. — Обстоятельства меня вынуждали и сейчас вынуждают так поступать. Прости все грехи, Боже, прости меня окаянного, прости, — управляющий буквально захлёбывался слезами, повторяя одно единственное слово и прикладываясь к холодной ступне Единого. Анфиса Властоша тоже не замечала и тихонько всхлипывала, глядя на печально потрескивающее пламя свечек. — Лялечку, супругу мою защити. И отроковицу Злату, доченьку мою убереги, молю, — договорил Яков и совсем вывел Властоша из себя. — Дочь твою я защищаю, а не Он, идиот! — голос мага разлился надрывным криком по храму. Анфиса зажала рот рукой и задрожала. Яков тут же вскочил с колен. — Идиоты! Больше ноги моей здесь не будет! Чёртов храм! Чёртов Феован! Будь он проклят! — Вишнецкий, казалось, с ума сошёл. Изумрудные глаза его почернели от бешенства, и он, подбежав да схватив с аналоя Священную Летопись, занёс её над горящими свечами ближайшего подсвечника. — СТОЙТЕ! — Яков ринулся через залу, крепко вцепился волшебнику в руку и не дал совершить святотатства. — Прошу вас, пане, пойдёмте, пойдёмте отсюда, — взмолился он, взял из пальцев Властоша книгу и вернул её на место, а потом добавил, что на них смотрят люди. Колдун, кривя от злости рот, огляделся. И — впрямь: трое прихожан забились в уголочек, уставившись на него как на умалишённого. Выровняв дыхание, пан сорвал остатки злости на Анфисе: схватил её и силой потащил за собой к выходу из храма. На крыльце он едва не споткнулся и чуть не полетел кубарем со ступеней… Благо, успевший вовремя Яков сумел подхватить его и спокойно довести до кареты.***
Властош походил на не выспавшуюся собаку, которую жадные хозяева умудрились ещё и не кормить около седмицы: кидался на всех, рычал, и каждая фраза со стороны задевала его хуже плети. А уж упоминание о храме и разного рода священнослужителях — тем паче! Яков бы мог упрекнуть пана в том, что «вот, поглядите, дражайший господин, я был прав, когда говорил вам не заходить в святое место», но — нет, Злотенко предпочёл молчать. За годы службы он набрался опыта общения с паном и предпочитал не реагировать на подобное. Властош — волшебник, но это не отменяет того, что он тоже живой человек и чувства ему не чужды. Пусть как следует выругается, думал приказчик, потом полегчает. И — впрямь. По дороге то и дело слышалось ворчание чародея и бранные слова с его стороны. Анфису, понятное дело, в карету не пустили, ей пришлось бежать позади босой, но крестьянка даже радовалась: хоть издеваться и вымещать зло на неё хозяин не станет. Шум города за окнами кареты не интересовал путников. Гораздо забавнее было слушать, что думает обо всех и обо всём «всезнающий» пан. Ругательства срывались с его губ ещё очень долгое время, потихоньку становясь тише. — Я убью её, — наконец, на выдохе договорил Властош. — Убью Настасью, если доеду до дома обратно. Чёрт! Зачем я, вообще, ради неё так стараюсь?! Ради чего или кого?! Для родной Славении, которая скоро задохнётся от правления этого жирного кабана, или моей матери, которая никогда не вернётся с того света?! Или, быть может, ради Волховской Шляхты, делающей вид, что её и меня не существует?! Скажи мне, Яков! Ну, чего ты молчишь?! — Да, — сухо прозвучало в ответ. — Что — «да»? — Простите. Да, пан. Властош взвыл. Приказчик полюбопытствовал, что так вывело из себя мага в беседе с батюшкой. Колдун исподлобья глянул и коротко ответил: — Он оказался братом того священника, венчавшего нас с Луньей. И про помещицу он тоже много знает. Этих слов оказалось достаточно, чтобы Яков сложил мозаику и понял, что к чему. Пан, опуская подробности, пересказал ему пророчества проповедника, больше напоминавшие бред сумасшедшего. — Ох, ну вот опять мы возвращаемся в старые времена, пане. Не думайте об этом, господин, авось всё обойдется, — сказал Яков, зная, что утешать он не умеет. Хотя было видно, как он насторожился. — Да-да, у нас же как, у славенцев: все на авось! В том и проблема, - отвечал Властош, горестно смеясь. Вдохнув, закрыл глаза и, запрокинув голову, облокотился о стенку кареты. Рука его сжала черенок метлы, да так крепко, что на тыльной стороне ладони проступили вены. Вот бы, оседлать помело сейчас и взмыть в небеса, полететь прямиком к Маре, безо всяких проблем и хлопот, без всяких свидетелей и исповедников! — Ё-ёлки-палки, — протянул чародей с лениво-уставшим видом: он, несчастный, вдруг вспомнил одну важную вещь. — Мара… Чёрт! Мара! Как я мог забыть? Только, не это! Ещё одна проблема на мою седую голову… — А что — Мара? — не понял управляющий. — Ей подарок нужно вручить, — выдохнул Властош. Висок его пульсировал болью, к горлу подступила тошнота: карету мотало из стороны в сторону, нещадно трясло. Увы, ровные дороги народ ещё не научился делать. И пройдут столетия — не научится. Тихо застонав, чародей протёр глаза. Отчего-то клонило в сон. — Это ж, какого лешего, ей подарок нужен? — Такого, Яков… такого. Второго числа Вересня у неё день Дара Жизни был, а я не поздравил, запамятовал… Она не напомнила даже! Наверняка, теперь так и жаждет меня обвинить, язва. — Властош не понял, что на него нашло, но злость плавно перешла в откровения. Волшебник в сердцах продолжал: — Вот представь, Злотенко!.. Приеду к Мирону, она там у него, жёнушку его лечит, уставшая, несчастная, ожидающая меня с собственными просьбами! Я её, видно, слишком достал. А сейчас приеду без подарка, и начнётся это: вот, мол, опять забыл, да? — он передразнил голос Мары. Яков подавил смешок, потому что вышло уж очень забавно. — «Совсем не дорожишь мной? Тебе от меня только помощь нужна? Используешь, как хочешь! Ах ты, сволочь такая-сякая!» — Это абсолютно… нормально, — с невозмутимо-спокойным лицом заявил Яков, чуть было не сказавший «верно», и быстро добавил, что каждый год сам забывает, когда у собственной жены день Дара Жизни. — В крайнем случае, она на вас наорёт, но потом успокоится. Ваша Мара, как пыхтящий чайник. С самого детства, либо бу-бу-бу, либо пых-пых-пых! — Как лаконично ты её описал, я просто поражён! Умеешь поддержать! — Ну, уж извините, господин, как могу, так помогаю. Просто… Вы не должны переживать о Маре, она — всего-навсего травница, имеющая в услужении одну девку-оборотня! Кто — эта знахарка, а кто — вы? Земля и небо! Имейте уважение к себе! — Нет, Яков, она со мной наравне… Наравне. — Но, крестьянка ведь! — Вольная, Яков. К тому же, знахарка. С самого детства я считаю её гораздо выше крестьянки. Она училась вместе со мной в Институте. — Но не закончила его. — А тебе ли не знать причины? Она — мастер травознания и отменный лекарь. И вылечила однажды от хвори саму княгиню Ярину, помнишь? Рассказывал ведь. Она в почёте. — Но писать и читать, заметьте, вы её научили, — парировал приказчик. — А она меня — полётам на метле, — в свою очередь сказал Вишнецкий. Властош остановил диалог. В глаза ему вдруг бросилась маленькая ювелирная лавка, примостившаяся между другими торговыми зданиями. Может, здесь он сможет подобрать хороший подарок для ведьмы? А потом и к швее отправится. Чародей велел остановить карету. С неохотой вышел, надеясь, что злоключения не свалятся как снег на голову ему ещё и здесь. Около экипажа едва держалась на ногах Анфиса. Невольница тяжело дышала и молила дать ей воды. Властош закатил глаза. Но, всё же, махнул рукой, давая Якову понять, что тот может подать девчонке флягу с водой. Мёртвая невольная вряд ли пригодится Мирону, рассудил пан. — Ждите меня снаружи, — велел волшебник и зашёл в лавку, под черепичной крышей которой приветливо качалась деревянная вывеска с изображением сверкающих рубинов. Переступив порог, он услышал звон хрустального колокольчика, подвешенного над дверью. — Доброго вам дня, почтенный! — толстый торговец, стоявший за прилавком, с улыбкой поклонился. Он успел оценить видневшиеся из-под шерстяного плаща узоры богато расшитой туники пана. Да, и дорожная сума показалась торговцу увесистой, большой, в ней будто что-то умещалось вроде… книги? Да, именно — книги. Думать об изысканно инкрустированном эфесе кинжала на поясе торговец вообще не хотел, лишь глаза его жадно блеснули. Такому господину грех не всучить самое дорогое, что имеется в лавке, подметил золотых дел мастер. — Доброго, ювелир, — холодно бросил Властош, даже не посмотрев на него. Прищуренным взглядом маг внимательно изучал украшения, лежащие на прилавке и на витринах за стеклом. Казалось, здесь со всех уголков Славении собрали различные драгоценные камни: и — дорогие, и более дешёвые, и в виде обыкновенных кривых камушков, и в виде искусных колец, ожерелий, кубков, столовых приборов и всего прочего. Такому богатству позавидовал бы сам король Леош! Он-то со своим безвкусным золотом понятия не имеет, как по-настоящему прекрасны славенские сапфиры, изумруды и малахит, добываемый в Кровяных Горах далеко-далеко, на восточной стороне. Проводят раскопки в поисках изумительных самоцветов страдальцы-каторжники, многие отдают жизнь в тех Горах, проливая и кровь, и пот, не выдерживая натиска непосильной работы, нескончаемых ударов плетью и постоянного голода, но зато результаты приводят купцов и богачей в восторг… Увы, многие не задумываются, каким трудом добыты украшения, не хотят понимать, почему Горы прозвали Кровяными… Властош тоже мало над этим задумывался. — Поглядите на мой товар, сударь! Вы ни в каком другом городе, даже в Славенске не найдёте более волшебных вещиц! — торговец демонстративно взял в руки сапфировое ожерелье и поиграл с синими камнями на свету солнечных лучей. Блеск драгоценностей заворожил бы любого простака, но не чародея. Он за свою жизнь видел и красивее. С равнодушным выражением лица Вишнецкий обходил помещение, залитое радужными пятнышками самоцветов. Он искал то, что подойдёт Маре, но пока не заметил. Всё выглядело вычурно, помпезно, хоть и впрямь красиво. И любая дворянская женщина оценила бы по достоинству каждую находящуюся здесь вещицу, не говоря уже о крестьянских девицах, которые могли только мечтать о подобных драгоценностях, но… точно не знахарка. Угодить ей всегда было тяжело. Властош, вероятно, связался с самой трудной женщиной мира! Пока торговец что-то предлагал волшебнику, кажется, время от времени даже снижал цену, видя безразличие посетителя, пан осматривал вырезанные из аметиста и кварца фигурки животных. — Весьма искусная работа, — наконец оценил он. Ювелир кинулся к нему и принялся торопливо рассказывать о том, как его подмастерье самолично вырезает эти фигурки из камней. — Охо-хо, я знал, что вам придётся по нраву! Он — парнишка умелый! — ювелир горделиво покрутил усами. — Такие фигурки мастерит, чудесник! Если вы ищете в подарок невесте, то вот такая рубиновая роза ей точно понравится, — мужчина указал на сверкающую алую розу, лежащую на бархатной подушке. Властош покачал головой. Нет. Мара любит живые цветы, не искусственные. И как она его каменное сердце до сих пор не отпустила, при её-то предпочтениях? Странная ведьма. — Невесте? — хмыкнул колдун, выпрямившись и, наконец, поглядев на торговца. — Что, я так молодо выгляжу, раз думаете, что у меня невеста есть? — Вы выглядите потрясающе, сударь! Сколько вам? Лет двадцать семь, восемь?.. Прошу прощения за мой бестактный вопрос! — Больше, — ухмыльнулся чародей, но настоящий возраст так и не назвал. — Ох, сколько бы не было, вы так молодо выглядите, что уверяю, вам бы очень подошёл вот этот перстень с яшмой. Гляньте! Пан с лёгким удивлением уставился на ювелира. Нет, его магическое изумрудное кольцо, пожалуй, самое лучшее в мире. Никакая яшма с ним не сравнится! А торговец — просто чудак. Вот, ведь врёт человек и не краснеет, вернее, льстит. Нет, волшебник взаправду часто выглядел красивым мужчиной, но сейчас уж точно — не потрясающим. Торговец назвал его так, чтобы он купил его побрякушки, не трудно догадаться. На самом деле, Властош сейчас выглядел холодным, злым, бледным, с мешками под уставшими глазами, раздражённым, желающим поспать, и в лучшем случае задушить кого-нибудь, попавшегося под горячую руку. Да, вот, хотя бы — этого торгаша: так хоть напряжение можно снять… — Вы такой красавец, господин… — продолжал распинаться тот. — Э-э, помещик, если не ошибаюсь? Пан слабо кивнул. «Интересно, ты можешь придумать что-то получше, чем вылезать из штанов ради продажи своего товара?» — подумал чародей. Лёгкая усмешка скользнула по его губам. Он сказал: — Та, про кого вы думаете, мне — не невеста, мастер, но хорошая подруга. Давайте так, коль найдёте для неё бусы, неброские и, в то же время, со вкусом выполненные, я куплю их. Найдутся ли у вас такие, м? Лицо торговца побагровело от гордости. — А то, как же! Найдутся! Найдутся! Только скажите мне, почтенный, волосы у вашей подруги цвета какого? — Как воронье крыло. Губы алые, нос с горбинкой. Глаза серебристые. — Скудненькое описание. Но пойдёт. Усатый уже вовсю рылся в закромах и что-то приговаривал. — Охо-хо, я, кажется, знаю, что ей придётся по нраву! Властош кисло улыбнулся. Маре угодить всегда было непросто. Ювелир порылся в шкатулках ещё немного и вскоре подошёл к пану, бережно неся на руках, словно новорождённого младенца, красное монисто — украшение из кораллов и серебряных монеток, сплетённое в десять рядов. — Корали? Властош заинтересованно склонил голову набок, рассматривая бусы и представляя реакцию Мары. Хозяин что-то болтал без умолку, опять упоминал своего лучшего подмастерья, создавшего эту красоту, но Вишнецкий не слушал. Он молчаливо отобрал из кошеля десять серебряных монет, отдал их ювелиру и, забрав ожерелье, довольный направился к выходу. Он купил то, что надо. Травница оценит по достоинству. Ювелир тоже был рад: пан заплатил ему вполовину дороже, чем стоили эти милые коралловые бусы.***
Вишнецкий не видел ничего вокруг себя, взгляд его был прикован к прелестному ожерелью. Корали завораживали. Он помнил только то, что почти бегом выскочил из лавки, слышал, как прозвенел колокольчик, хлопнула дверь, а потом он врезался во что-то твёрдое лбом и оказался на земле. Из дорожной сумы на дорогу, вымощенную булыжником, выпал чёрный магический фолиант; из рук выскользнуло монисто и рассыпалось на сотню алых бусинок. Чародей, потирая ушиб, приподнялся на локте и увидел перед собой лежащего в точно такой же позе худосочного парнишку со взлохмаченными каштановыми волосами, придерживаемыми бисерной тесемкой. Юноша точно так же потирал пострадавший лоб. — У тебя что, глаза на затылке расположены?! — с досадой воскликнул волшебник. Внимания на прохожих людей он не обращал, как не увидел и Якова, подбежавшего помочь ему. — Нет, у меня всё пока вроде в порядке, господин, — сказал парнишка, отряхивая пыль с кожаного жилета, надетого поверх белоснежной рубашки. Пыль попала и на края ворота, украшенного вышивкой. — Глаза у меня там, где надо, а вот вы, видимо, слегка гульнули сегодня, раз не заметили, куда идёте. Ничего страшного, не осуждаю, такое бывает. Но впредь, постарайтесь быть более внимательным. — Оборванец! — зло прошипел Властош, поднявшись с помощью Якова. Увидев, что ожерелье рассыпалось вдребезги, пришёл в ярость: — А теперь плати, мальчишка! Ты виноват! — Знаю, простите, — всё ещё потирая ноющий лоб, юноша встал на колени и принялся собирать с дороги каждую бусинку. Властош глядел на него сверху вниз острым взглядом, губы кривились от недовольства. Пан заметил, как выпавшая из сумки книга раскрылась перед незнакомцем, показывая исписанные глаголицей страницы. Юноша вдруг замер, засмотрелся на непонятные строчки в книге, и мир перестал для него существовать, о рассыпанных коралловых бусинках он, видно, тоже позабыл. — Что ты пялишься на чужие вещи?! — гаркнул на него Вишнецкий, схватил фолиант с дороги, отряхнул и положил обратно в суму. — А ну, собирай давай, живо! И плати деньги за испорченный товар. С тебя пятнадцать рублей! Юноша медленно поднял на пана взгляд. Властош вздрогнул. Глаза горе-парня имели весьма необычный, разный цвет: один отливал ореховым, почти карим с золотистыми крапинками, а другой был такой же зелёный, как изумруд в магическом перстне колдуна. Но юнцу такие цвета даже шли: на лицо и фигуру он оказался недурно сложен. — Пять, — проговорил спокойно парнишка. — Что? — с привычной насмешкой переспросил Властош. — Я сказал «пять», — вновь повторил хлопец. — Это монисто стоит пять, а не пятнадцать рублей. Не надо врать. Я бусинки все уже собрал, не беспокойтесь. И не набивайте цену, я-то знаю настоящую. — С чего вдруг? — С того, что я — подмастерье в этой лавке. Ответ поразил пана. Вот этот твердолобый мальчишка с растрёпанными каштановыми волосами и разноцветными глазами — таинственный помощник ювелира?! Да, быть того не может! Взлохмаченный цыплёнок слишком юный, неопытный! Озадаченный чародей даже заглянул обратно в лавку, подозвал торговца и спросил, так ли это на самом деле. — И-истин! — с укоризной в голосе протянул усатый ювелир, выйдя на крылечко. — Ну, как же так можно! Простите его, сударь, он сейчас всё исправит! Вот ведь, негодный мальчишка… — Истин?! — Властош занервничал. Он вдруг вспомнил о словах Феована. — Так ты — сын швеи вашей хвалёной? — Цветана, мамка моя, всё верно, — согласился парнишка. Поудобнее устроившись на коленях, начал собирать бусы, нанизывать их на нитки один за другим. Пока он старательно воссоздавал то, что порушил, успел поинтересоваться, зачем господину понадобилась его мать. — Ну, уж точно, не для замужества, — прыснул тот с угасающим раздражением. — Заказ у неё мне сделать надо. И лучше всего до утра, а потом переночевать. Где у вас в Погосте ближайшая гостиница? Стоявший рядом Яков укоризненно качал головой, выражая пану полную свою поддержку. Ещё Яков думал о том, что приход в гостиницу обычно у них ничем хорошим не заканчивается. Анфиса же засмотрелась на симпатичного парня, имевшего острые, какие-то больно благородные черты лица. А Истин, не отрываясь от работы, спокойно продолжал: — Ну, Цветана рукодельница, что правда то правда, только вот вольная, и живой человек. Не знаю, справится ли до утра. Вам придётся с ней поговорить. А насчёт постоялого двора, сударь, так вы не обольщайтесь. Вчера к нам купцы с Западных Земель приплыли, то бишь с Илантии, так все места и заняли. — А где ж нам комнату-то на ночь снять, ежели всё занято? — испугался Яков. — Не беспокойтесь. — Истин встал, выпрямился во весь свой высокий рост, оказавшись прямо наравне с паном и протянул тому готовое монисто, в точности такое же, каким оно было до рассыпания бусинок. — Держите, как новенькое. Сам его сотворил, сам его поломал, сам и починил, — Истин улыбнулся тонкими, но изящно очерченными губами. Властош осторожно взял ожерелье, осмотрел да положил в суму. — Я — пан Вл… Всеслав Верховецкий, — представился Властош, вовремя прикусив язык. — А я — Истин, сын Стефана и Цветаны, — в свою очередь сказал рукодельник. — Идите за мной, пан. Наш терем стоит на отшибе, но до него недолго. Конюшня для лошадки у нас тоже имеется, правда, самого коня нету, но для жеребцов гостей зато служит. Бодрой, подпрыгивающей походкой Истин направился вперёд по дороге, помахав мастеру-ювелиру. Властош с Яковом сели в экипаж и даже разрешили проехаться в нём до терема Анфисе. Весь путь до дома Истин насвистывал какую-то весёлую мелодию, а сам думал о переводе попавшейся страницы в рукописи колдуна. Только Искусники могли прочитать старо-славенский язык наоборот, и вот что, любопытно — парнишка сумел тоже.