И только имя твоё

Имя-то еще какое дурацкое. Ни дать, ни взять – ботанское. Андрей перетрахал всех Даниилов в универе, ботаников и нет, сокращая их имена на разные лады, но ничего особенного так и не почувствовал. Ни там тепла, разливающегося в груди, ни чтоб сердечко ёкнуло, даже банально – дурацкая метка на заднице никак не отзывалась. Он перепробовал всех, кроме одного. Занудного, вспыльчивого, дерганого – полный набор данииловости – Долонского. И все бы ничего, Андрей склонялся к мнению, что тот самый предназначенный ему судьбой Даниил появится в его жизни позже, когда придет время. Но проблема была в том, что этот конкретный Даниил, с завидным упорством ему не дающий, этот-то вот как раз Даниил ему, Андрею, ужасно нравился. Без дураков. Точнее, один дурак тут был, и дураком этим Андрей ощущал себя вот уже полгода, испытывая иррациональное душевное томленье и желание подкатить. Он прожигал его взглядом всякий раз, стоило им случайно – или чаще неслучайно – Андрей неустанно бегал от своего технического к его филологическому корпусу – столкнуться. Безрезультатно, с тем же успехом можно было вешалку взглядом раздевать. Приглашал – выпить, прогуляться, в кафе и в кино, в театр, Господи прости, даже в библиотеку, Господи прости дважды. И потрахаться приглашал, само собой. И никак не мог понять, почему ответом ему всякий раз служило твердое, с ноткой снобизма (удивительно, как вообще в такое короткое слово можно вложить снобизм, но Долонскому удавалось) «Нет». Андрей злился, зажимал его по углам, кричал на него, спокойного, а потом шипящего какие-то гадости в ответ. Это не помогало. Андрей рассказывал ему, как он его возбуждает и как он дрочит на него по ночам, да и не по ночам тоже, хочешь посмотреть и, может, присоединиться? «Спасибо, нет» – уже не со снобизмом, а вроде щеки порозовели слегка, да не разглядеть, ушел уже. Это не помогало тоже. В конце концов Андрей спросил прямо, чем он так нехорош, умирая от унижения, кляня судьбу, себя, Долонского, всех Даниилов мира разом. «Прости, но нет» – немного виновато, но снобизм, он снова был тут. И Андрей снова злился. А Долонский был убежден – Андрей Седов нахал. Андрей самоуверенный, наглый, легкомысленный, и думает только о том, как бы кого нагнуть. Он перетрахал пол-универа, и тех, кому выпало это счастье, было видно за версту, и ходили они с совершенно идиотскими улыбками. Даниила это раздражало дико, равно как и то, что намеков Андрей, шумный, настырный, вечно лезущий в его личное пространство, не понимал. Зато Андрей хорошо понимал, что судьбе, как и сердцу, не прикажешь. И смирился, с тех самых пор, как очередная девица в его постели обнаружила у него на заднице аккуратно выведенное имя. Мужское. Он тогда подскочил к зеркалу с воплем «Блять, серьезно?!», выкручивая шею в попытке убедиться, что это не шутка. Девица заливисто над ним хохотала, и в итоге Андрей засмеялся тоже, поражаясь чувству юмора судьбы. Парни ему тоже нравились, а вот имя – было дурацким. Долонский не был в его вкусе (как, впрочем, и все остальные Даниилы в его окружении, видимо, имечко не способствовало ни внешним данным, ни характеру), но, надо отдать ему должное, оказался весьма привлекателен. Казалось бы, ботан ботаном, а если присмотреться – даже в его дерганых движениях присутствовал какой-то надлом, даже, пожалуй, эротичный. Но Долонский в итоге, неcмотря на имя, несмотря на оказавшийся дурным характер – зацепил что-то в душе Седова, а чем – не ответил бы и сам Андрей. Было в нем что-то такое – маняще опасное, от чего кровь быстрее бежит по венам, толкая на контакт с ним снова и снова. В очередной раз Андрей поймал его после пар, загородив собой опустевший коридор на втором этаже, узкий, так что разойтись в нем было проблематично. И Даниил окончательно обозлился. – Нет. Когда до тебя наконец дойдет? – и в глаза заглянул с вызовом, всем своим видом источая ледяное презрение. Скрестил руки на груди и заявил в порыве вдохновения: – У меня есть парень. Парень. Ну, парень не стенка, подвинется. И как Андрей сразу не догадался. Седову даже полегчало. Если причина только в этом… – Так ты нас познакомь. Уверен, нам с ним найдется, что обсудить. И не бойся, не сломаю я ему ничего… важного, – и улыбнулся, стараясь не слишком кровожадно сверкать глазами. Вроде как, и правда просто поговорить собрался. Хрен там был. Долонский ему разве что ядом в лицо не плюнул, на каблуках развернулся и, исполненный достоинства, вернулся в аудиторию и заперся там изнутри. Андрей осаду проводить не стал, а стал действовать тактически – из Даниила, конечно, слова больше не вытянешь, но это и не нужно, когда кто угодно из студентов готов был делиться с Андреем какой угодно информацией. К концу недели на него уже косо поглядывали, потому что тех, к кому он с этим вопросом не подошел, стало меньше, чем тех, к кому подошел. Но главное – цель была достигнута. У него было имя. «Я сама не видела, но девчонки все так говорят! Он же не разлипается со своим другом Кириллом Минским, всегда они вдвоем, все парные работы вместе делают, готовятся к зачетам, в комнатах друг у друга вечерами пропадают…». Спасибо, крошка, это именно то, что я хотел услышать. Андрей, конечно, успел почувствовать себя маньяком-преследователем, идущей по следу ищейкой, да и просто круглым идиотом. Но лучше быть идиотом, который сделал все, что мог, ради достижения цели, чем опустившим руки и сдавшимся идиотом. Даниил ему нравился. Действительно нравился. И то, что он в Долонского влюбился, а не просто в койку хочет затащить, Андрей понял, когда собирался было передернуть, представляя, как он трахнет Долонского в его нахальный рот, а вместо этого полночи размышлял, какие ему цветы могут понравиться. Розы? Банальщина, да и по морде шипами – удовольствие ниже среднего. Может, маки? Пришел к двум выводам: из Андреевых рук точно никакие, и ты, Седов, полный придурок – втюхался в того, кто с тобой по одному коридору пройти брезгует. Цветов он Долонскому так и не подарил, конечно, но с тех пор просто переспать больше не предлагал, пытаясь дать тому понять, что намерения имеет самые серьезные. Пока выходило не очень. И, прижимая к двери его собственной комнаты вышеозначенного Кирилла, Андрей не верил его сбивчивому лепетанию, что он вообще-то даже не гей, и с Даниилом они просто друзья. И, занося кулак, никак в толк не мог взять, чем этот трусливый, невысокий (впрочем, повыше Долонского), даже очкастый (было бы смешно, если б не было так грустно), даже еще более ботанский, чем сам Даниил, – чем же он лучше него, Андрея? Погруженный в невеселые раздумья, Даниил шел по коридору, нежно прижимая к груди тетради с конспектами. Экзамены были на носу – ну как на носу, до них оставалось еще три недели, но готовиться нужно было заранее, и лучше всего это было делать, повторяя лекции с самого начала. Занимались они этим с Кириллом почти каждый вечер, расходясь только к отбою, вполне друг другом довольные. Но на этот раз друг его, вышедший на кухню за чаем, был не один. Даниил не любил насилия. Особенно если его хотели применить к нему, но и в общем – тоже. И это уже переходило всякие границы. Сжав губы в тонкую белую линию, он кинулся к двери комнаты, перехватил занесенную для удара руку за запястье и на силе ярости, ледяной, так что аж поджилки тряслись, отшвырнул прочь этого... Чье имя он случайно обнаружил на заднице, когда начал делать сам себе уколы с витаминами, потому что Кирилл стеснялся. Кого он ненавидел в этот миг так, что готов был покусать. А Андрею даже понравилось. Понравилось, как в тщедушном, казалось бы, теле вдруг обнаружилась немалая сила. Страстная натура ты, Долонский, даром что ботан и зануда. Тем сильнее хочется тебя заполучить наконец. – Мы с твоим другом сердечным просто беседуем, а ты уже так взъелся, – сказал Андрей, упрямо придвигаясь обратно, пока друг этот, пытаясь сохранить остатки достоинства, поправлял свою ботанскую жилеточку. – Что же он у тебя сам за себя постоять не может? И ладонью о стену оперся повыше головы Долонского, разом ощутив, будто парочку школьников разлучает – возвышался он над ними обоими почти на голову. – А почему ты отъебаться от меня не можешь, Седов? Даниил буквально полыхал яростью. И на заднице горело гордое и неумолимое, словно клеймо ему шлепнули: «Андрей». – Кирилл тут ни при чем, – вышло так, словно он оправдывается, и Даниил рассвирепел еще больше, едва удерживаясь от того, чтобы не заехать ему по морде. Не отдавая себе отчета, приподнялся на мысках, чтобы, по крайней мере, смотреть Андрею в глаза, а не на изогнутые в усмешке губы. Которыми представить было страшно, что тот делал! – Пошел прочь. И чтобы больше я тебя здесь не видел! Даниил гордо вздернул подбородок, раскрасневшийся, с встрепанными волосами и неумолимостью во взгляде зло прищуренных черных глаз. – Не хочу, – веско уронил Андрей, усмехнувшись и чуть наклоняясь, чтобы Долонскому было лучше видно, что он не шутит. – Уходить не хочу. Отъебаться не хочу. Тебя – хочу. Он придвинулся ближе, нависая над ним и заставляя вжаться спиной в стену, и продолжил таким тоном, словно они тут были одни и он уже снимает с Даниила последние предметы одежды: – Но у тебя – парень. Но ты не волнуйся, эту проблему я уже практически решил. И, не отрывая взгляда от пошедших розовыми пятнами щек, спросил в сторону голосом настолько сладким, что Кирилл побледнел еще сильнее, чем прежде: – Ты же, Кирилл, тоже считаешь, что я для Долонского партия куда более выгодная, чем ты, и с радостью уступишь его мне? – Даниил не вещь, чтобы его уст-т-тупать! – заикаясь от волнения, выдавил Кирилл, и поглядел на друга умоляюще. Андрея он знал – как можно было не знать Седова – и всегда, случайно встретив, обходил по противоположной стороне коридора. А то мало ли. – Руку. Убрал, – четко и раздельно проговорил Даниил. И, не отрывая взгляда от Андрея, бросил. – Кирилл, сбегай за дежурным. Парень помялся, явно не желая оставлять друга на растерзание Седову, но все-таки кивнул, пробормотал сбивчивое «Даня, держись, я скоро» и умчался прочь. Даниил уперся ладонями в грудь Андрея, стремясь вытолкнуть из своего личного пространства. И произнес тихо и очень раздельно. – Убирайся вон, пока не поздно. Я не желаю иметь с тобой ничего общего. Андрей только засмеялся. Недобро, неприятно и совсем не весело. – Да я погляжу, вы друг за друга прямо горой, голубки. И руку не только не убрал, но переместил ее Даниилу на подбородок, цепко прихватывая двумя пальцами и заставляя вздернуть голову. – Ты, Даня, главное, держись, – издевательски протянул он, не разрывая зрительного контакта. Глаза у Долонского были злющие, Андрей практически видел маленькие смертоносные молнии, вылетающие из них, и назвать это невысокое встрепанное шипящее чудовище ласковым «Даней» язык бы повернулся только у человека напрочь бесстрашного. Поэтому Андрей повторил, покатав на языке: – Даня. Желаешь или нет, а кое-что общее у нас с тобой все-таки есть, и этого, увы, не изменить, – и склонился совсем уж низко, в самые губы заговорил, и выставленные в качестве защиты руки его нисколько не остановили. – У меня на заднице твое имя написано, и еще немного, и мне начнет мерещиться там и фамилия твоя. Поэтому я не отступлюсь. Пальцы у Андрея горячие и жесткие, будто созданные для того, чтобы зажимать по темным углам. Не добившись успеха в том, чтобы его от себя оттолкнуть, Даниил сосредоточил усилие на том, чтобы вырваться из цепкой хватки. С таким же успехом. И застыл, услышав про метку. Это было так абсурдно, что правдой быть решительно не могло. – Ты знаешь, сколько Даниилов в одном только институте? – вопросил он язвительно, разве что лед на зубах не заскрипел. Андрей сам его подбородок выпустил, проскользил указательным пальцем ровную линию по шее, нырнул в ворот рубашки – о, смотрите-ка, наш заучка застегнут не на все пуговицы, глазам своим не верю. Сказал уверенно: – Одиннадцать. И все – не те. «Одиннадцать?» – возопил Даниил мысленно. «И он всех их... перепробовал?» От прикосновений у него вставали волосы дыбом, но дать Андрею по рукам он отчего-то не мог. А Седов добавил, в глаза заглядывая и пальцем бездумно лаская ключичную впадинку: – А вдруг ты – тот самый? Я был бы совсем не против. И хочу проверить... – и медленно потянулся к губам. Оцепенение как рукой сняло, стоило Даниилу разгадать его намерения. И ничего проверить он ему не дал. Потому что в голову ему пришло идеальное решение, о котором он не задумывался раньше исключительно из-за мужской солидарности. В следующий миг острая коленка врезалась Седову между ног. Андрей движение заметил слишком поздно – отскочить не успел, и, сдавленно выругавшись, согнулся, пережидая боль. – Долонский, мать твою, даже девки так не ломаются! Он уже слышал, как на лестнице Кирилл сбивчиво объяснял дежурному, что случилось, и потому выпрямился, стараясь не морщиться, возвращая на лицо ухмылку и откидывая волосы со лба назад. – Ладно, Даня, бывай. До следующего раза. Развернулся, сунул руки в карманы и пошел неторопливо в сторону второй лестницы, чувствуя между лопаток сверлящий взгляд. И вернувшись в свою комнату и упав на кровать, Андрей вдруг засмеялся, совершенно беззлобно, и с каким-то детским восторгом понял, что с Долонским скучать ему не придется.