ЮНЫЕ МЕЧТАТЕЛИ

" 26.03.2020 " " Дорогой дневник, Невозможно не обижаться на Гоголя – знаю, глупо, по-детски, ну и что? Откуда он взялся вообще, зачем, все же было нормально..." " I love myself, I want you to love me. When I feel down I want you above me. "* Желтый свет от старой настольной лампы вырезал из темноты худенькую фигурку второкурсника. Повсюду валялись тетради, книги, стопки исписанных листов. От холодного ночного воздуха мерзли ноги – окно было приоткрыто уже давно. Горький кофе остывал в большой кружке, пока хозяин творческого беспорядка ежился на своем рабочем месте, аккуратным почерком выписывая слово за словом – он описывал происходящее с ним, даже самое скучное, пытаясь всегда сделать уклон в сторону философии и психологии, раскладывал все слова, поступки и случайные взгляды по полочкам, еще чуть-чуть и начал бы каждое сказанное ему слово разбирать по составу. В этом был весь Миша Лермонтов – слишком много грустно-вдумчивых взглядов и умных слов для человека, в жизни которого, на самом-то деле, все было неплохо. Он любил как следует пофилософствовать, загрузить информацией случайного слушателя, так от него сбежало большинство старых друзей, но он не отчаивался и отыгрывался сполна на оставшихся. " I search myself, I want you to find me. I forget myself, I want you to remind me. " * "Нет проблем? Создай себе их!" – под таким девизом жил и творил студент. Пиком его писательской деятельности были вечно разрозненные главы о Печорине, персонаже, которого Лермонтов, конечно же, писал с себя. Основным различием между ними был разве что тот факт, что Григорий жил в далеком девятнадцатом веке, так располагавшем к драматизации всего подряд, к тому же он время от времени испытывал реальные жизненные трудности, анализировал свои и чужие поступки не от безделия и скуки, в то время как Михаил был попросту охвачен тем, что далекие от литературного языка современники его называют пиздостраданиями. "Хотя, кого я обманываю – Пушкин и раньше на меня никогда не смотрел, хотя, говорят, стишки мои видел и неплохо отзывался о них, хвалил даже. Раньше у меня хотя бы был шанс, до того, как он начал с этим депрессивным ребенком везде шататься, а что сейчас? Просидел я, пока время было, на их дурацких собраниях даже ни разу не выступил, не заговорил с Сашей – и поделом, наверное." " I don't want anybody else "* Лермонтов был наслышан о Пушкине, но, что более важно, был по уши в него влюблен на протяжении приблизительно двух лет, чуть ли не с самого первого дня в университете. Он не мог знать о поэте всего, не был с ним даже лично знаком, но все, что ему доводилось узнать про Александра, вызывало лишь восторг – истории о детстве и юношестве Пушкина, а также наиболее интересные - о студенчестве – передавались, словно легенды, из уст в уста, в основном среди первого и второго курса. Каждому поэту-неудачнику хотелось поделиться случайно услышанной историей с друзьями и знакомыми. Лермонтов не очень любил слушать рассказы о старших студентах, ведь это заставляло его думать о себе как о младшем и более глупом – его пресловутый комплекс Наполеона постоянно давал о себе знать. Михаил никогда не состоял в литературных кружках, созданных в подражание легендарным "Золотым Рукавам", не писал шуточные пародии на стихотворения старших студентов. Лишь Пушкин был исключением – рассказы о нем ценились Лермонтовым больше лекций, он (разумеется, никому не признаваясь в этом) даже записывал самые интересные в блокнот. А где-то, спрятанные под тяжелой стопкой бумаг, лежали его нежные стихи-ответы на пушкинские строчки о любви. " When I think about you I touch myself "* "Теперь ему в универе появляться незачем, только Николая встречает иногда, и, признаюсь, светится он весь, оба они кажутся совершенно счастливыми." Лермонтов терпеть не мог Гоголя по понятным причинам. Если Пушкина он стеснялся и из-за этого не появлялся на собраниях "Рукавов", хотя его туда и звал кто-то, не заговаривал с ним и отводил взгляд, то Николая он не боялся совершенно, и сделать или сказать какую-нибудь обидную глупость ему мешали только остатки чувства собственного достоинства. Все-таки, что-что, а чувства к Пушкину у студента были самыми настоящими, влюбленность, смешанная с восхищением, терзала сердце юного прозаика похлеще трех банок энергетика в день. И пусть Михаил был тем самым ребенком, у которого на стене висел автомат из пустых банок от "Балтики" и "Монстра", он мог быть ужасно серьезным, и вы бы это поняли, дорогие читатели, если бы нежные стихотворения и дневниковые записи Лермонтова не были так надежно спрятаны от всего человечества и самого белого света. "А я, дурак, мечтал раньше так же в глаза Пушкину заглянуть, мечтал, что он меня Мишелем назовет, хотя бы раз." – До сих пор мечтаю, блять. *** Тёмные кудри поэта, превратившиеся за ночь в растрепанное нечто, лезли в лицо. Сквозь тонкие шторы уже вовсю пробивался яркий солнечный свет, а вторая половина кровати пустовала, когда Александр соизволил открыть глаза. Он бы мог проспать ещё час или и того больше, но на прикроватной тумбе навязчиво вибрировал телефон. Почти не глядя Пушкин ткнул на зелёный кружок. – Алло. – Христос воскрес. – Пошёл ты нахуй, - Поэт улыбнулся куда-то в пространство, из кухни послышался тихий смех. "Любимая хтонь" значилось на экране телефона. Пушкин помолчал несколько секунд, не сбрасывая звонок. – Доброе утро, - Гоголь сделал театральную паузу, - принцесса. – Вечно ты вот так разбудишь, а спросить? - На этот раз Пушкин обратился к дверному проему, ведущему в коридор, - А мне тут такой сон снился... На входе в комнату показался Николай, загадочно облокотившийся о стену. – Расскажешь? Гоголь казался пятнадцатилетним пацаном в длинной рубашке Александра, тот не смог сдержать смешок, но тут же снова сделал серьёзное лицо. – Нет, - И снова завалился на подушки. Тогда Николай в пару шагов преодолел расстояние до кровати и завалился под бок поэту, забросив на него ноги. – Ага-а, опять тебе бабы всякие снятся, - Гоголь убрал с лица Пушкина непослушную прядь, - Ну-ка рассказывай, а то защекотаю. Александр неспешно потянулся, зевнул и уставился на Николая: – Балда. Напридумывал себе. А снятся мне кикиморы твои! - С этими словами Пушкин набросился на Гоголя и сам стал его щекотать. Тот, осознавая свою полную беззащитность, пронзительно закричал на ухо поэту. На пару мгновений комната заполнилась заливистым смехом, а затем Александр зажал Николаю рот рукой и перестал щекотать. – Коль, ты дурачок? У меня чуть кровь из ушей не пошла, - Пушкин нависал над прозаиком, тот, довольный действием своих криков, смотрел на него как на побежденного. – Сам-то. Александр продемонстрировал свою фирменную хитрую улыбочку и уткнулся носом в белую шею Николая, осторожно целуя темнеющие пятна, которые сам же оставил двенадцать часов назад. Гоголь прикрыл глаза и расплылся в лёгкой влюблённой улыбке, запустил руку в непослушные волосы Александра. – Са-шень-ка. – М? – Завтрак остынет. *** Куда ни плюнь – одно сплошное соперничество. То Гоголь заберёт последнюю надежду на удачу в любви, то этот Бестужев-Рюмин активизируется. Прогуливал ведь – и вот явился, снова на пары ходит и со всеми общается, недоскейтер несчастный. А ведь ещё и Мишель – эта форма имени однокурсниками применялась исключительно в обращении к Бестужеву. Лермонтову, как более скромному и необщительному, оставалось только тихонько обижаться и прятаться в своих стихах и рассказах. Грустно, но что поделаешь – всегда есть кто-то более интересный и бойкий чем ты, если ты не Пушкин какой-нибудь. Михаил скучал на парах, в мыслях будучи где-то, как обычно, далеко – размышлял ли он над сюжетом нового рассказа, мечтал уехать на Кавказ и не вернуться, а может, просто бездумно смотрел куда-то в стену – в любом случае голос преподавателя пролетал мимо его ушей. Ко второй паре, как обычно, незаметно для всех, пришел, а вернее, прилетел на крыльях ночи – своего черного пальто – Петя Каховский. На перемене третьекурсник нашел в коридоре Лермонтова – тот в гордом одиночестве сидел на подоконнике, уставившись в стену. – Спорим, с одного раза угадаю, о ком ты так задумался? - Петр подлетел к Михаилу, по-дружески хлопнув того по плечу, на что Лермонтов ответил чуть ли не испугом – он был настолько погружен в свои размышления, что никого вокруг не замечал, - Знаешь, Саня, не передать словами то-о, как я люблю тебя... На эту глупо переделанную строчку "Валентина Стрыкало" Лермонтов лишь тяжело вздохнул про себя и уставился на Каховского с видом полного неодобрения и неприязни. Друзья пожали руки, Петр присел на подоконник рядом с Михаилом. – Че, как? Выздоровел уже? - Каховский что-то промямлил и кивнул, - А с этой вашей крысой что? Нашли? На прошлой неделе какой-то умник сделал вполне себе обидный мем про Михаила Милорадовича, преподававшего третьекурсникам. Как это всегда бывает в Интернете, картинка быстро разлетелась, и тот момент, когда по чьей-то неосторожности она дошла до самого Михаила Андреича, все, что называется, прошляпили. Милорадович предложил студентам самим признаться в содеянном, но никто даже и не подумал взять вину на себя, а страница того самого "злоумышленника" была благополучно удалена. "Кто с фейка сидит, тот вас не боится" – сказал кто-то из студентов Михаилу Андреичу. Тот только пожал плечами и предупредил, что "на сессии бояться все будете". Студенты заволновались, а хозяин удаленной страницы так и не был обнаружен. Никакого Макара Балдастова в университете не обучалось, но все и так понимали, что за этим псевдонимом скрывается какой-нибудь неприятный филолог. – Нет, Миш, шифруется, зараза, - Каховский метался между абсолютным похуизмом и реальной заинтересованностью в учебе – его родители были довольно бедными, а его поступление на бюджет стало единственным билетом в "нормальную жизнь", на него рассчитывали, он и сам мечтал выбиться в люди, но преподаватели его не особо любили, а с Милорадовичем их к тому же связывала дурацкая история о подслушанном разговоре, когда студент в красках описывал, как застрелил бы требовательного профессора, - А может, это был ты? – Нет уж, увольте, я об этом Михаиле Андреиче знаю только по твоим рассказам, у меня и без него забот хватает. – Бывший студент-поэт это, Мишань, единственная твоя забота из мне известных, - Каховский любил подкалывать своего друга историей с Пушкиным, - Пора бы тебе уже успокоиться, вон, в "Союз Спасения" к нам пошел бы, развеялся. – Да заебал ты со своим "Союзом", сколько раз тебе говорить: не переношу политику! – Ладно-ладно, мне мог бы и не врать, ты ведь комплексуешь, что если присоединишься, то самым младшим там будешь, или я не прав? - Лермонтов сделал недовольное лицо, - Я ж тебя насквозь вижу, Миш! И в "Золотые рукава" ты до сих пор не подался только потому, что с Гоголем лишний раз пересекаться не хочешь, да-да. – Так он ведь не в "Рукавах"... – Все-то ты про него знаешь лучше меня! Сегодня нет, а завтра есть. Рылеева твой Сашенька тоже сначала не допускал, так ведь он там за главного теперь! Бросал бы ты это ребячество уже, у тебя талант есть, а там помочь могут, подсказать чего. Лермонтов молча смотрел сквозь толпу студентов. – А мне, если хочешь знать, помощь не нужна. Каховский вдруг звонко засмеялся и поспешил успокоиться, чтобы сказать что-то своему приятелю. – Да у тебя там просто сплошь одни стишки про Пушкина! Вот я тебя и раскусил! *** – Саш, ну какие еще "Рукава"? - Гоголь, как обычно, тонул в рубашке Пушкина, - Я кто? Зачем мне там быть... Пасмурное утро вторника не предвещало солнечного дня, но эмосердцу Николая такая погода была милее всего. Прозаик собирался успеть в университет ко второй паре, поэтому довольно торопливо завтракал с совсем еще сонным Александром, который планировал снова завалиться спать, как только Гоголь уйдет на учебу. – Ну как же, ты ведь у меня такой талантливый, - Пушкин неспеша пил горячий чай с лимоном, - А у них там располагающая к творчеству атмосфера...Тем более мне скоро на собрание идти, я бы тебя со всеми познакомил. – Атмосферка кому как. Не думаю, что мои рассказы там кому-нибудь придутся по душе, а вдохновение я черпать в подобных посиделках не могу. Вот если бы вы на болоте собирались чаи гонять...или на кладбище ночью забились, я бы еще подумал. Александр только рассмеялся и потрепал по голове своего "готично-драматичного коллегу". – Коль, - "М?" - А оставайся у меня насовсем? Переезжай, располагайся, носи мои рубашки на здоровье. – Ну как же, - Николай смутился, - А маме я что скажу? Она и так что-то подозревать начала, когда я в свитерах одних стал дома ходить из-за кое-кого. – Эта прекрасная православная женщина будет в полнейшем шоке! - Пушкин театрально развел руками, - Ужас, драма, чертовщина! Все как ты любишь! Переезжай! * "I love myself, I want you to love me. When I feel down I want you above me. I search myself. I want you to find me. I forget myself, I want you to remind me. I don't want anybody else When I think about you I touch myself" "Я люблю себя, я хочу, чтобы ты меня любил. Когда мне грустно, я хочу, чтобы ты был на мне. Я ищу себя, я хочу, чтобы ты нашёл меня. Я забываю себя, я хочу, чтобы ты напомнил мне. Мне не нужен никто другой. Когда я думаю о тебе, я трогаю себя"