ЮНЫЕ МЕЧТАТЕЛИ

Звонок в дверь раздался слишком громко в абсолютной тишине квартиры, нарушаемой только монотонным постукиванием пальцами по клавиатуре. "Кого принесло?" - подумал Алексей, нехотя вставая из-за письменного стола. В комнате было темно, единственным источником света был ноутбук, так как его обладатель уже несколько часов работал, не вставая. Юшневский зажег свет в комнате и коридоре, глянул на часы, висевшие на стене (на ноутбуке время было установлено не правильно), удивился ночному визиту еще раз, направился к входной двери. – Кто? – Свои, Леш. Звук открывающейся двери, неразборчивое бормотание, на пороге стоит Паша Пестель, не в самом лучшем виде. Алексею не нужно даже спрашивать Павла о том, что произошло и почему тот в два часа ночи пришел к нему домой. Многолетняя дружба научила их понимать друг друга с полуслова или без слов вовсе, поэтому Юшневский только молча закрыл за Пестелем дверь, включил чайник, пригласил друга присесть за маленький кухонный столик. – Если ты не против, я все-таки принесу аптечку, и мы обработаем твою несчастную рожу. Пестель кивнул, дотронулся до щеки. Запекшаяся кровь осталась на пальцах. Алексей вернулся через минуту и стал отвлекать Павла разговорами, сам в это время спасая его от заражения столбняком или чем там еще грозятся мамы, когда ребенок приходит домой с разбитыми коленками. – Значит, моя версия о том, что тебя теперь хотят убить, отпадает, и с тем, кто раскрасил тебе лицо, вы таки помирились? - Юшневский даже разговаривать умел как заботливая мамочка, но Павел никогда над этим не смеялся. – Типо того, - Пестель зажмурился на секунду, зашипев от боли, но тут же вернул спокойное выражение лица, - Я, признаться, плохо помню, что именно мы не поделили, но час назад он мне руку пожал, так что все окей, полагаю. – Что ж ты тогда такой потерянный? И почему к себе не поехал? Павел знал, что ему будет задан этот вопрос, знал на него ответ, поэтому и поехал к Юшневскому, ведь обсуждать такое – только с ним. Но сейчас он вдруг понял, что мысли и чувства принято выражать словами, а слова он, казалось, все забыл. Пестель поднялся из-за стола, открыл один из кухонных ящиков, взял оттуда полупустую пачку сигарет, которая там, по большому счету, для него и лежала. Он вышел на балкон, оставив за собой распахнутую дверь. Юшневский застыл в растерянности на мгновение, ведь если Паша начинал вести себя как персонаж подростковой мелодрамы, то ожидать следовало чего угодно. Потом студент хитро улыбнулся сам себе, налил себе и другу горячего чая и вышел с двумя кружками в руках на балкон, ожидая объяснений. Когда их не последовало после полутора скуренных Пашей сигарет и практически выпитого Алексеем чая, студент решил заговорить первым. – Влюбился что-ль? Пестель грустно усмехнулся куда-то в пространство на уровне первого этажа соседнего дома. Последовала пауза. – Как ты это делаешь, Юш? – Что? Мысли твои читаю? - Паша рассеянно кивнул, - Годы тренировок. Пестель был уже гораздо менее пьяным, чем когда решил внезапно завалиться к другу на квартиру и все рассказать. Тем не менее, ему все еще хотелось поделиться с кем-нибудь своей проблемой, поэтому он решил, что все равно хуже уже не будет. – Ты будешь удивлен, когда узнаешь, кто это... - но Юшневскому не требовалось объяснять, он был достаточно наблюдательным. – Николай Павлович? – Да как ты...?! - Павел бы даже рассмеялся, не будь эта ситуация настолько неудобной и печальной для него, - Ладно, это что, настолько заметно? Как ты вообще догадался? Юшневский не умел объяснять то, как именно он всегда "разоблачал" своего лучшего друга, поэтому сказал только, что Пестель действительно много говорит о Николае, причем то, как он это делает, не могло не насторожить Алексея. – Я знаю тебя достаточно долго, - студент теперь и сам закурил, - К тому же, помнишь, как ты влюбился в пятом классе в этого несносного душнилу из параллели? Ты так о нем отзывался, все вокруг думали, что ты его готов в клочья порвать, а в итоге что... Пестель нервно усмехнулся, потер руками глаза. – Я и сам не знаю, как так вышло вообще. Я о Николае. – Понимаю. *** Рылеев не мог поверить своим глазам – переписка с самым настоящим парнем его мечты Сергеем была уже точно больше километра в длину. Они мило беседовали в сети на протяжении нескольких дней, хотя в реальной жизни их общение сводилось к "привет – как дела – пока", но и эту проблему поэт собирался со временем устранить. Практически от каждого сообщения Трубецкого веяло неуверенностью, от которой тот, видимо, никак не мог избавиться, поэтому Рылеев не торопил события, а лишь пытался разговорить студента, задавая интересущие его вопросы и отправляя всякие исторические мемы. Это прекрасно работало, за какие-то пару дней у Сергея удалось выведать о всех его малочисленных увлечениях помимо "монотонных бесед с отцом о будущем", а также о его политических взглядах, предпочтениях в еде и музыке. Складывая все пазлы в одну картинку, Кондратий понимал, что в Трубецком ему нравилось буквально все. Рылеев был очарован новым знакомством, он практически летал, ему казалось, что еще немного, и он начнет видеть тех муз, которые шептали ему на ухо милые сердцу строчки о вечно собранном и серьезном юноше. Трубецкой был искренне рад тому, что общение с Кондратием само собой получалось легким и непринужденным, но оба, казалось, игнорировали тот факт, что познакомились они, вообще-то, в “Тиндере”. Сергей осторожничал – общение не заходило дальше типичной дружеской переписки, он боялся спугнуть Кондратия своими расспросами или намеками, к тому же ему хотелось получше узнать поэта-революционера. Хотя, чего греха таить, Рылеев теперь еще больше интересовал Трубецкого, ведь с каждым днем Сергей все отчетливее чувствовал, как где-то в его сердце медленно разгоралось настоящее пламя революции, причем не только военной. "Думаю, нам стоит как-нибудь погулять, поболтаем вживую, если ты не против," - Рылеев заранее знал, что Сергей не откажется, а еще он подозревал, что Трубецкой окажется слишком скромным для прогулок в большой компании, поэтому единственной проблемой было лишь незнание как ответить, если студент вдруг спросит, не свидание ли поэт собрался устроить. Но Трубецкой почему-то ничего не спросил, снова оставив Кондратия в некотором непонимании. "В среду после пар спускайся к главному входу, буду ждать там." В среду после пар Сергей действительно встретил Кондратия у главного входа в университет, он, как и всегда, был одет с иголочки, скромен и спокоен, Рылеев сначала даже подумал, что Трубецкой ему совсем не рад, но стоило им немного разговориться, как оказалось, что за непробиваемой маской скучного аристократа скрывался улыбчивый юноша с прекрасным чувством юмора и бархатистым голосом. – Я правда думаю, что тебе бы понравилось в нашей компании, - после монолога Трубецкого о ситуации в стране и его к ней отношению Рылеев решил, что в "Союзе" были бы рады новому участнику в лице Сергея, - Мы, конечно, выпустимся скоро и все такое, но я уверен, что "Союз" продолжит свое существование и после, для многих, если не для всех, это не просто студенческая забава. Трубецкой был рад приглашению. Единственной проблемой для него оставалось то, что студент был морально не готов к тому, что его жизнь и представления о ней с каждым днем и так становились все более непохожими на то, какими их видела его семья, так теперь его ко всему прочему пытались впутать в какую-никакую революционную деятельность. – Про Русь-матушку я понял, а что насчет Романовых? Вы же все на четвертом курсе, на кой черт вам с ними отношения выяснять? – Ну, во-первых, ради братьев наших меньших – на четвертом как раз таки не все, - Рылеев принял вид читающего лекцию профессора, - Во-вторых, из наших половина точно идет в магистратуру, а те, кто видят Романовых последние два месяца, они с нами за компанию, общие цели все-таки, брат за брата. – Теперь понял, хорошо, - Трубецкой одарил собеседника еще одной теплой улыбкой, - Я, признаться, очень рад твоему приглашению. Кондратий усмехнулся. Они шли мимо парка и Рылеев не был бы Рылеевым, если бы не свернул внезапно на тропинку и не бросился к качелям, как только увидел их поблизости. Сергей не успел ничего сообразить, а его друга уже след простыл. – Тебя только что пригласили на торжественное повешение! - поэт кричал Трубецкому, который бежал за ним следом, - А ты и рад! – Меня не повесишь на фонаре, - кричал ему в ответ Сергей, - Я слишком высокий! – Ты себе льстишь, - Кондратий довольный сидел на качеле, когда запыхавшийся Трубецкой наконец его догнал. Время летело незаметно, студенты гуляли дотемна, им было весело и уютно друг с другом, стеснение совсем пропало, и им казалось, что они были знакомы уже тысячу лет. Трубецкой все же рассказал Кондратию о своих песнях, хотя не был уверен в том, что готов их исполнить. Нет, дело не в голосе, Сергей замечательно пел и знал это, просто он боялся не оправдать тех колких строчек, в которых осуждал власть и умело обличал пороки чиновников, богачей и всех, кто под руку попадался. Говорить в тесной дружеской компании или на маленькой кухне за закрытой дверью может каждый, трусом прослыть не хотелось, двуличной крысой. – А я тебе говорю: хватит бояться! Так ведь вся жизнь может пройти, - Рылеев активно жестикулировал и временами переходил на совсем уже возвышенный и официальный язык, но, что поделать, привычка, - А как оглянешься назад, так и не жил вовсе, Сереж! Дай хоть мне свои стишки почитать, я ведь не буду тебя за них судить. Трубецкой подумал-подумал, да согласился. А почему нет? Всегда надо с чего-то начинать. В конце концов кому, если не Кондратию, показывать свои стихи? – Так и быть, уговорил. Отправлю тебе парочку, как дома буду. – Вот и договорились, - поэт не скрывал своей радости. Он уже давно для себя решил, что из Трубецкого надо революционера делать, такой потенциал пропадает! Они жили далеко друг от друга, так что расставаться пришлось на нейтральной территории, хотя Трубецкой и был готов проводить Рылеева куда угодно, хоть на край света. Дружба дружбой, но поэт слишком редко влюблялся, чтобы вот так прошляпить очередного юношу, от которого был без ума. Но Трубецкой, как назло, никаких намеков не делал, а от неудобных вопросов отшучивался, словно действительно решил одарить Кондратия френдзоной. Пришло время прощаться, и Рылеев, кутавшийся в пальто от вечерней прохлады, стал неловко что-то бормотать про "встретимся завтра в универе", а Сергей, такой же потерянный, только кивал. – Тогда до завтра? - Трубецкой на мгновение совсем растерялся, но тут же очаровательно улыбнулся и пригласил поэта в свои теплые объятия. Рылеев это приглашение с радостью принял, уткнулся своим замерзшим носом куда-то в плечо Сергея. Он не знал как долго принято обниматься с парнями, которые тебе нравятся, согласно этикету, но только Кондратий решился чмокнуть студента в щеку, как тот легонько отстранил поэта от себя, так что план Рылеева провалился. Кондратий еще больше засмущался, поэтому просто быстро попрощался с Трубецким ("Беги домой, заболеешь еще") и, окончательно раскрасневшийся, побрел к остановке. Сергей еще немного посмотрел поэту вслед, а затем и сам направился домой, пешком. Оказаться дома хотелось как можно позже, поэтому он не вызвал такси и не сел на маршрутку. Вдыхая прохладный вечерний воздух, студент неспеша шел, позволяя себе любоваться каждой светящейся вывеской, и прокручивал в голове моменты их с Кондратием прогулки. "Он, что, хотел меня поцеловать?" Все вокруг казалось ему невероятно красивым, он даже какое-то время улыбался куда-то в пространство, как дурачок, а потом сменил искрящуюся радость на приятную, легкую задумчивость. Впервые за долгое время у Сергея появилась причина ждать завтрашний день с нетерпением. Придя домой, Трубецкой выбрал из своих песен парочку тех, за которые ему было бы стыдно меньше всего, и, недолго думая, отправил их поэту. Видя, что Рылеев в сети, он не стал дожидаться статуса "просмотрено" и ответа, а только быстро ответил на несколько сообщений от Оболенского ("Нет, я не знаю никакого Каховского, а тебе зачем?" – "Надо"), пролистал парочку общих чатов на предмет важной информации, а затем вышел из сети и не появлялся там до утра. *** – Напиши ему. – Юш, ты что, дурак? Как ты себе это представляешь? Очередные посиделки допоздна у Алексея дома, они с Пашей в сотый раз пересматривали второго "Брата", курили на балконе, культурно выпивали, и Юшневский сначала вообще хотел не спрашивать ничего про Николая, но потом интерес взял над ним верх, и он решился. Оказалось, Паша уже давно наткнулся на Романова в "Тиндере", но, разумеется, ничего не предпринял. Страничку молодого преподавателя в соцсети тот в тайне и не держал, так что любой студент мог написать ему в личку, в том числе и Пестель. Паша, по предположению Алексея, был самым частым гостем на странице Николая, тем не менее дальше монотонного пролистывания немногочисленных фотографий, а также пары скучных записей на стене дело не заходило. – А что я ему напишу? "Привет"? Может "Здрасте"? - Пестель спорил с Юшневским, предлагавшем признаться Николаю в симпатии, но не в полную силу, - Мне правда кажется, что ситуация, блять, тупиковая. Алексей не любил неопределенности, он считал, что для Пестеля, который постоянно спорил с преподавателями либо забивал на все и всех до последнего и профессионально прогуливал пары, хуже уже быть не могло. – Ну скажешь ты ему, и что? Тебе доучиться-то осталось всего ничего, а потом ты и не встретишься с ним больше, лучше уж один раз опозориться, зато будешь точно знать, что шансов нет. "А потом ты и не встретишься с ним больше" – Как будто это и так не понятно, что шансов ноль. Юшневский включил какой-то старый боевик фоном, а сам заранее настроился на продолжение этого вечера в сети. Уж кто-кто, а Алексей умел переубеждать Пестеля. – А ты возьми и напиши. Тебе что, сложно? Павел закатил глаза. – Да, мне, блять, сложно, я с человеком четыре года спорил, чуть ли в рожу ему не плевал, до сих пор, между прочим, против некоторой его деятельности выступаю, а ты мне предлагаешь ему в любви признаться... – Тогда не признавайся. – Да не могу я так!! Юшневский расхохотался. Вечер теперь уж точно переставал быть томным. – Ты мне вот что скажи лучше: как ты мог в него влюбиться, если все эти четыре года, как сам говоришь, чуть ли в рожу ему не плевал? Любовь зла? – Так я это скорее из принципа, - стал оправдываться Пестель, - Он никогда особо против моих идей не высказывался, ну, точнее, свою точку зрения не навязывал, а насчет того, что из него директора хотят сделать, так я тебе уже говорил: если один мой человечек ничего от себя не придумал, то Николай и сам не в восторге от идей Александра Палыча... – Ты посмотри, что делается! Паша Пестель оправдывает Николая Павловича Романова! Дожили! - Юшневский и сам понимал, что его друг так негативно высказывался о Николае раньше далеко не из-за того, что тот представлял из себя какую-то особо мерзкую личность. Алексей, да и вся их компания, понимали, что все те дурацкие нововведения, а также стремление внушить студентам определенные взгляды на правительство шли не от младшего Романова, тот был лишь жертвой обстоятельств. Но Павел всегда старался побольнее задеть молодого преподавателя, впрочем, теперь Юшневскому было совершенно ясно, почему все так происходило. – Странно, что я не заметил этого раньше. – Чего, Юш? Тот только одарил Павла тем взглядом, в котором обычно так легко прочитать "все ты знаешь, зачем спрашивать?". Пестель горестно усмехнулся. – Значит, единственная твоя проблема в том, что ты на не очень хорошем счету у Николая Палыча? – Мягко сказано. На ужасном, скорее. Алексей задумался. – Никогда не поздно извиниться и исправиться, - Юшневский приветливо улыбнулся своему другу, подал ему его телефон, лежавший на столе, похлопал по плечу, - Пиши, была не была.