ЮНЫЕ МЕЧТАТЕЛИ

– Чего ты так убиваешься, ты же так не убьешься, - Рылееву не нравилась перспектива быть кем-нибудь остановленными еще до митинга, на который они направлялись, - Паш, мы все вчера пили. Таблетка скоро подействует. Пестель делал вид, что никого не слышит, и продолжал сыпать ругательствами налево и направо, так что на компанию из четырех человек периодически оборачивались или старались за пару метров обходить. Рылеев, которому хотелось забыться в революционной суете и почитать на публику новые стихи, Пестель, который даже с пробитой башкой или самым ужасным похмельем готов был идти в первых рядах, Муравьев-Апостол, который казался самым ответственным и организованным в компании, уже написал пару статей, и теперь шел с гордо поднятой головой, потому что "у революции есть лица, одно из них – мое", и Каховский, у которого дух захватывало от вида компании в отражении витрин ни чуть не меньше, чем от предстоящего митинга. День выдался пасмурным, прохладным, но дождя не намечалось. Деревья неторопливо шелестели кронами. В потоке машин встречались те, кто явно ехал с дачи, вдалеке было отчетливо слышно толпу. Рылеев тормошил друзей, убегал вперед, ждал их, потом убегал снова. Так и дошли. Сережа Муравьев-Апостол вдохнул полной грудью, погружаясь в толпу – ни одного знакомого лица, но ему казалось, будто он дома. Каждый раз, как в первый: все вокруг словно искрится, голоса сливаются в мощный гул, и в этот гул все четверо вслушивались, как в музыку. " они повсюду, они среди нас. стальной петлей затянется круг знакомых " Они пару секунд осматривались, пытаясь не потерять друг друга из поля зрения. А затем хором подхватили чью-то кричалку, так громко, что пара человек на них обернулись. Чудесно юному пылкому сердцу вдруг оказаться среди такого количества разделяющих его мысли людей. Хочется широко улыбаться и громко кричать. Но улыбаться Апостол пока не решался, все-таки не на детский праздник пришли. " их выдает выражение глаз. живой снаружи, а в области сердца сломан " Сергей на несколько шагов отдалился от своих друзей, но тут же обернулся, когда Кондратий, Павел и Петр снова нещадно для своих голосовых связок прокричали "Нет монархии!!". Лицо Рылеева ясно давало понять человеку, который знал его больше двух дней, что он готовился выразительно высказать свое мнение литературным языком, Пестель же с Каховским в поэты не метили. Паша многозначительно сжимал над головой зажигалку с едва заметным на ветру пламенем, Петр же показывал средний палец воображаемой монархии, которая у них с Пестелем была одна на двоих, поскольку руки они вытянули в одном направлении. он не видел толпу, но чувствовал, как с каждой секундой она приближалась к нему. она к нему, не наоборот. ремень безопасности неприятно давил на шею. Сергей набрал в легкие воздуха и стал кричать вместе со всеми. Вдруг он заметил в толпе чей-то знакомый затылок. Обладатель знакомого затылка громко кричал, махал руками, вертелся по сторонам. На середине следующей кричалки белокурый паренек решил окинуть взглядом тех, кто шел за ним, и встретился взглядом с Апостолом. Сергей тут же его узнал. Его самого и его рваные джинсы. Узнал и не смог сдержать лучезарной улыбки. Они закричали вместе. лица, плакаты, плакаты, лица... в голове прокручивал статьи. как дурак боялся забыть. "брать особо буйных. либо всех подряд" – Политикой интересуешься? – Слушай, - пытаясь перекричать толпу отвечал блондин, - Сейчас не время! Он снова оглянулся по сторонам. Сергей оглянулся тоже. Каховский помахал Апостолу и жестом указал на Рылеева, вокруг которого уже притормаживали и останавливались люди. Сергей махнул в ответ, мол, "щас приду". – Тебя как зовут хоть? – А? – Зовут тебя как? – Миша! – Пошли, - Сергей кивнул в сторону своей компании и направился к ним, не дожидаясь нового знакомого. " да ты чего, братишка, я свой, такая просто работа. но настанет момент... " Кондратий старался как можно громче и с выражением читать свои стихи, он читал их так, что даже Паша им искренне гордился и готов был подходить к людям и говорить "я его знаю!", но не хотел никого отвлекать от звонких строчек. Муравьев-Апостол подошел как раз к моменту, когда раздались аплодисменты. Он зааплодировал тоже, нашел глазами Каховского. Тот будто потерял свой циничный панцирь, стоял недалеко от Пестеля, розовощекий и довольный. Вдруг кто-то почти в ухо Сергею проорал: – Поправки мне к лицу как груз к яйцу!! Послышались смешки, Апостол обернулся и чуть не столкнулся с Мишей. Тот однозначно собой гордился. " на мирном митинге встретишь его... " он задержался у машины специально. не хотел выбирать тех, кого сегодня предстояло увезти. но вот он входит в толпу, как в ледяную воду, и толпа расступается. кто-то бежит, кто-то кричит Сергей не успел ничего понять, он услышал чьи-то крики, народу вокруг становилось все меньше, но Кондратий продолжал читать стихи. "Приплыли" - подумал Апостол. Его самого схватили за руки, завели их за спину. Паша матерился, Кондратий протестовал, Миша ошивался рядом. Сергей оглянулся. " и в нем заговорит " Чуть поодаль стоял его двоюродный брат. " мент " – Артамон?... Артамон! Эй!! Они встретились взглядами, когда Сергея вели к машине. Артамон Муравьев выглядел растерянным и испуганным, будто арестовали его. Он не ожидал встретить Сергея на митинге. как так вышло? он не сразу заметил сергея, его схватил кто-то другой, но все таки? закон есть закон, но нет смысла врать себе, на чьей ты стороне. на чьей стороне всегда мечтал оказаться. раньше. когда у тебя не было семьи и детей. Паша матерился, Кондратий протестовал. *** "Студенты вузов северной столицы вышли на улицы..." "В центре Санкт-Петербурга состоялся очередной несанкционированный митинг. Полиции удалось..." - сообщал яркий экран смартфона. Сергей Трубецкой старался игнорировать волнение, подступавшее к горлу, заставлял себя перестать нервно рыскать глазами по быстро сменявшим друг друга улицам, искал номер студента-поэта среди кучи уже давно ненужных номеров старых знакомых, а когда нашел, застыл в нерешительности на несколько секунд. – Пап, останови тут, я выйду. – Зачем это? Петр Сергеевич удивленно взглянул на сына в зеркало заднего вида. Сергей, затерянный в своих мыслях, ответил после короткой паузы: – С другом обещал встретиться. – А что за друг? - но отец сам не дал сыну сказать ни слова, - Ладно... Сергей вышел из машины, попрощался с родителями, а как только они уехали, снова уставился в экран телефона. Медлить и раздумывать в такой ситуации было бессмысленно, так что он решился позвонить. Рылеев не отвечал. Ни в первый, ни во второй раз. Тогда Сергей зашел на его страничку в соцсети. Со вчерашнего вечера не появлялся. Трубецкой нашел Петра Каховского в списке друзей Кондратия. Тот "был в сети 7 минут назад". Сергей позвонил ему, он ответил тут же. – Петь, привет. Слушай, у вас там все хорошо? Вы же на митинг собирались сегодня... – Сережа, как же я о тебе не подумал сразу! Привет. Наших забрали менты, я один в толпе затеряться успел... Сижу тут, обзвонил кого – никто ничего не знает, помочь не могут. Сергей почему-то даже почти не удивился. Зато представил, как сложно будет вызволить Пестеля, который поди до последнего материл всех, хорошо, если не кусался. – Где ты? И куда их увезли? – Ты сможешь помочь? У тебя же отец там работает где-то? Если затруднит, мы поймем... – Адрес диктуй, Петь! *** – Сволочи! - Паша хотел было ударить по решетке ногой, но вовремя передумал, - Что, сдулся твой Артамон? Сергей выразительно молчал. Его двоюродный брат пару раз мелькал в коридорах, но заговорить с ним так и не удалось. Муравьев-Апостол сначала злился на него, но потом вспомнил, как тот вляпался пару месяцев назад, в очередной раз отмазывая Сергея. – Думаю, в этот раз он ни за что не согласится помочь. Напомогался уже. Он этой работой знаете как дорожит! – Не вини его, Паш, - подал голос Кондратий, - Мы и без него что-нибудь придумаем... – Что? - Пестель нервничал как и все остальные, скрывая это за опасной дерзостью по отношению и к полиции, и к друзьям, - Вот ты например. У тебя есть номер Трубецкого, так? – Паш, не начинай... – Но ты отказываешься ему звонить! И нам номер не даешь! Плевать я хотел на твою гребаную гордость! Какие нахуй принципы? У тебя, что, есть лишние двадцать тысяч? Или хочешь тут на полмесяца засесть? Муравьев-Апостол с Бестужевым-Рюминым молча наблюдали за происходящим. Оказалось, административные задержания здорово сближают людей. Сергей с Михаилом ничего друг о друге не знали, но казалось, что это два лучших друга, которые, между прочим, уже успели договориться попить пива вместе, если когда-нибудь выйдут на свободу. Обстановка не располагала на разговоры о хобби, любимом пиве или политике, поэтому они и молчали. Паша выругался себе под нос и, видимо, вспомнил о ком-то важном. Либо решил попрощаться с мамой на ближайшие пятнадцать суток. – Эй, позвонить дайте! *** Ветер нещадно трепал золотые кудри. В глаза то и дело попадала пыль. Но все же Есенин любил такую погоду, ведь она идеально подходила для того, чтобы выйти в свет в новой толстовке. Половину гардероба Сергея составляли футболки и толстовки с принтами из всяческих балалаек, самоваров, пшеницы и надписей исключительно на русском языке. Увидев в сетевом магазине очередную толстовку, в которую ему предстояло влюбиться, он нежно улыбнулся и прошептал "березки...", так что она не была исключением. Суровый скейтер направлялся в общежитие, где его хороший друг снимал комнатку со своим хорошим другом. Они договорились встретиться час назад, но Владимир не пришел, на звонки не отвечал. Так уже бывало раньше, но совсем нечасто, когда Маяковский, к примеру, зачитывался своими книжками с историей двадцатого века и забывал не только смотреть на часы, а вообще обо всем на свете. Взъерошенный и сердитый, как смешной нахохлившийся воробей, Сергей наконец зашел в подъезд, где перестал щуриться от ветра и пыли. Он поднялся на третий этаж по заплеванным ступеням, а его размеренные шаги эхом разносило по этажам. Пока шел, он придумывал, что такого можно сделать с книгами Маяка, чтобы он отвлекся от них, но при этом не проломил Есенину голову. Такие раздумья ни к чему не привели, ведь Владимир сдувал со своих книг пылинки и никому в руки их не давал. Но вот нужная дверь совсем близко. Сергей, все еще погруженный в свои мысли, толкнул ее, почти не удивившись, что она оказалась не заперта, и застыл на пороге. – ...ебать ты флексишь... Владимир лежал на полу на спине, с ногами, закинутыми на рядом стоящий диван. – Володь?... - не нужно было особо приглядываться, чтобы понять, что произошло что-то плохое, - Володя, блять! Сергей почувствовал, как его колени затряслись, а голос задрожал. Маяковский лежал в луже рвоты, на бледных губах – осевшая пена. – Сука!! - Есенин, не помня себя от страха, опустился на колени возле друга и стал бить его по щекам, - Вов, ты меня слышишь? Владимир не отвечал, лежал с закрытыми глазами, но тут Сергей прислонил голову к его груди. "Тук-тук" - Сергей почувствовал, что плачет. Маяковский тихо, сбивчиво дышал. – Блять, блять... - Есенин стал озираться по сторонам, заметил на диване какие-то таблетки, понял, что это за таблетки, и что "скорая" отменяется. Он оттащил друга от лужи, сбросил его ноги с дивана, повернул его на бок и отправился на поиски нашатырного спирта и холодной воды. Нашатырь был найден, носовой платок, намоченный в ржавой раковине, занял свое место на лбу "самого зожного зожника" из всех, кого знал Есенин. – Эй, Маяк, - Сергею удалось растормошить Владимира, тот, широко раскрыв глаза, рассматривал комнату вокруг себя, которая плыла перед ним и закручивалась в водовороты и странные узоры, - Теперь слышишь меня? Маяковский не отвечал, но выглядел немного лучше. Есенин пошел открыть окно и снова намочить платок. – Это из-за Лили, да? Я, блять, ей въебу! Сука! - Сергей расхаживал по комнате, останавливаясь, чтобы убедиться, что Владимир не в отключке, их обоих трясло, одного от злости, другого от странного, параноидального страха и крутящегося перед глазами потолка, - Ты не волнуйся, все будет хорошо, сейчас чай тебе сделаю, все будет хорошо... Сергей монотонно бормотал общие фразы, успокаивая скорее себя, а не друга, но плакать хотелось все сильнее. Есенин держался. Минут через двадцать, когда Сергей уже вымыл пол в комнате и выбросил в мусорное ведро подозрительные таблетки, так что ему нечем больше было себя успокоить, он потащил Владимира в ванную комнату, где заставил промыть желудок, а затем поставил того под ледяной душ прямо в одежде. Когда чай был выпит, Маяковского стало клонить в сон. Есенин, успевший уже прочесать с десяток медицинских сайтов, стал задавать тому простые вопросы, не давая уснуть. – Как тебя зовут? – ..Вова. – Где ты живешь? – В Питере... – Дыши, дыши, Маяк, медленно, вдох-выдох... Дальше, сколько тебе лет?... Так продолжалось около часа, потом Владимир окончательно пришел в себя, но выглядел болезненно. Сергей решил не заваливать друга вопросами, хотя ему очень хотелось это сделать. Они смотрели какой-то глупый боевик, под конец которого Сергей обнаружил Владимира мирно сопящим на своем плече. Он уложил друга на диване, накрыл легким одеялом, а сам вышел на малюсенький балкон. Красный закат догорал за разношерстными домами, воздух пах слишком по-летнему, соседнее общежитие успокаивающе глядело желто-оранжевыми глазами, а угомонившийся под вечер ветер нежно целовал щеки, убаюкивал и тут же улетал. Есенин расплакался. Беззвучно, почти не всхлипывая, не закрывая лицо руками, он скалился в пустоту и зажмуривал глаза. Он плакал долго, свежо и легко, как плачут над историей, которая закончилась. Как плачут о человеке, на месте которого ты хотел бы оказаться из-за большой, как весь мир, и теплой, как асфальт под солнцем, всепрощающей любви. В кармане толстовки он обнаружил пачку сигарет, к которой даже не притронулся.