— На протяжении всего месяца. В течение продолжительного тренировочного промежутка- ...
Расстановка и важность – неотъемлемое Чонгука. Его страсть и тяга, его не самое худшее качество. Признаться честно, с этим легко заиграться, но Чонгук старается видеть грань. И эту грань легко стереть каплей агрессии.
Вразрез со своей речью, Чонгук слышит вонючий шёпот, что так и ищется среди отрядов. Осмотрев каждого, проведя лезвием взгляда по каждому рту, Чон находит двойку молодых людей. Не поставив в предложении точки, Чонгук просто прекращает говорить, пристально смотря на того, кто непосредственно первым поймался на разговорах.
— Дисциплинарный исправительный арест, - чеканит пословно Чонгук, не отвлекаясь на прядь волос, что спала ему на глаза. Он здесь единственный носит причёску до мочек ушей, но её зачёсывает всегда назад, - Конфискация личных вещей, исправительные работы на кухне.
Уж Чонгук постарается, чтобы с этих рук стекала кровь от лопнутых мозолей, позвоночник отслаивался от спины, а дыхание сжималось от паровых испарений над плитой. В его руках только кнут, никакого пряника.
Спать сегодня никто не ляжет. Чон лично проверит присутствие каждого солдата на строевой, найдёт каждую сбежавшую крысу, которой лучше не появляться. Прежним он себя не чувствует. Очень тяжёлым и отречённым, как лидер, не нашедший поддержку в своей команде. Но по мнению Чонгука, хуже или скучнее от этого не станет.
Выслушав "от и до" наставления Гука, мужчины цивилизованно рассосались по столовой. Когда места кончаются, они раскидываются по одиночке или в компании на улице, где воздуха больше. Чонгук же ест наравне со всеми. Ему ничего не стоит взять порцию в два раза больше или попросить добавку, но так он никогда не поступал. Однако, бывают дни, когда Юнги особо игрив и настойчив. Тогда он хватает Чонгука за запястье и тянет на кухню; накрывает он прямо напротив своего рабочего места и, вытирая рукавом лицо, любуется чонгуковской трапезой. Ему нравится стараться даже без похвалы со стороны. Юнги просто хочет поговорить с Чонгуком, порой не зная, что сказать такого же умного.
— Кхм, - кашляет Чон, стуча по деревянной оправе, - Можно, Юнги?
— Напугал!
Пыхтя и снимая заляпанный фартук, он кажется достаточно милым, но Чонгук с ним близок не из-за этого. С этим парнем просто спокойно, ибо две простые души встретились и скрепили товарищеские отношения. Похоже, иногда что-то из сказок переходит и в жизнь.
— Да ну, - чуть сползая рукой по щеке, Юнги спешит хлопнуть по столу другой ладонью, - Подожди, сегодня ночью?! Да он с ума там сошёл!
— Юнги, смеешь так о своём императоре говорить, - вальяжно улыбается Чон, закрывая глаза и откидываясь на спинку стула, - Всё-всё, не умничаю. А на самом деле, давно пора уже.
— Что «давно»? А если ты не вернёшься? Я же со скуки здесь помру без тебя.
— Не маленький уже. Да и месяц прошёл, пора разнообразить свою жизнь.
— Верной смертью?
— А если и так? - перебивает Чон, немного рыча, - Давай без родительских наклонностей. Я ценю с тобой связь, но родительское тепло осталось на моей родной земле, где меня и без тебя ждут. Я ясно выражаюсь?
Юнги глотает язык вместе с губами, глаза тупит под ногами, прямо как в их первую встречу. Что-то неприятное, подобно клещу, вгрызается в грудь обидой. Ведь просто волновался, просто хотел дать понять, что волнуется.
— Прости. Ты знаешь, что своей честностью я никого не намерен обидеть. Особенно тебя, Юнги.
— Мгм, - спешно кивает парень, покидая комнату с глубоким выдохом. Не хватало провожать друга в скверном настроении, но другого сейчас не сыскать.
К утру всё равно никто не извинится, ибо утром они не встретятся.
Чонгук делает вдох, его спину обдувает леденящая неизвестность, которая и пугает кого-то, но не Чонгука. На пути первого шага его тормозит знакомая слабая рука. Хуан Си, приморщившись всеми своими тёплыми старческими чертами, молча желает удачи. Молча улыбается, заставляя прокрутить в голове десятки приятных бесед, которые они провели в предсонное время. Назад пути нет, но почему тогда на сердце так легко.
К утру, как будет светать, они прибудут на место смертельного танца, где главной королевой бала будет сердце Чонгука. Его неподступное, кровожадное сердце. Сейчас он ютит берцы на столе в личной каюте, заснуть не приходится. Мысли гуляют, а глаза неподвижно сверлят потолок. Руки кажутся такими ледяными. Даже волосы на затылке, где скрещиваются пальцы, не греют.
«Забавно»
Дьявол улыбается, глаза закатывает, но ими видит всякую мышь. Любая пылинка, севшая на его мундир, становится пленницей пристального ненормального внимания. Осторожность или паранойя – чёрт знает.
Минуты, плывшие так долго, превращаются в пыль, заблудшие песчинки секунд, которые двигаются ещё быстрее. По течению воды, по течению времени. Команда прибытия нисколько не пугает, мужчина даже не вздрогнул от внезапного стука в свою каюту. Ему сообщают, что можно уже протирать кобуру.
— Ах, а я только настроился взглянуть на звёзды.
Чонгуку плевать на тех, кого он сегодня увидит в последний раз, он ни на кого не оборачивается, плечами цепляет, чужие расталкивая. Спешит скорее к молочному восходу, который в тумане смотрится очень кисло.
— Командир! - подбегает юноша, в сторону которого Чонгук тянет ладонь, мол «молчи».
Объём лёгких заполняется Чосоном, сердце тысячью и одной иглой. Он не был здесь никогда, а ощущения такие глубокие, словно возвращается на Родину.
— Добро, - кивает Чонгук, убирая руку и лёгкость на лице. Сейчас он враг этой земли и самый настоящий предатель.
Чосон. г. Пусан.
4:55.
— Господи, помилуй!!
Везде стоит гул, в арсенале появляются прибывшие танки, перепонки рвутся от массы гусениц, разрывающих мягкую почву. Женщина, упавшая на колени с ребёнком на руках, льёт слёзы по красному лицу и считает минуты до своей гибели. Возле неё муж и отец, чьи груди осквернены вражескими выстрелами, а их руки всё ещё сжимают грязные грабли. Бесполезное сопротивление – и на свете умирают две невинные души, желающие жить и защитить своё.
— Отставить! - рвёт глотку Чон, прикрывая собой кричащую с грудничком мать, - Оружие применяется в случае сопротивления.
— Так точно, - сквозь зубы шипит японец, рвущий этих троих злобным взглядом.
В небо поднимаются вихри дыма: чёрного, отравляющего, душащего. Где-то там летят языки пламени, сожжённых домов и артиллерий. По телам людей раскрываются цветы, последние в их жизни. Ликорисы. Красные, смертельные, как и эта весна для них.
Чон с изумлением направляет автомат на свежий труп, на его глотку, в которую делается пару выстрелов. Ботинки пачкаются кровью, их блеск омыт красным, что хлещет из дыр в шее покойного. Чон стреляет лишь в погибших, даже в своих. Он просто ждёт, когда алый фонтан достанет до его лица, когда одежда станет сплошным материалом винного цвета. Но ему всё мало.
Гражданские крики. Чонгуком охватывает психическая паника. Глаза с серой склерой врезаются в хаос, наведённый его же руками, душа тянет ноты драматического фортепиано. В спектакле находится минута, в которую Чон берётся за лицо и рвёт улыбкой засохшую на губах корку. Ему страшны эти крики.
— Дорогой, не умирай!! Ты слышишь?! Ты слышишь меня?! Не смей!!
Привкус металла.
— Боже, дай нам сил выжить!!
Драматическое фортепиано.
— Кара Небесная... Всевышний. Защитите детей наших. Души светлые сохраните. Я прошу, Господь, услышишь мои молитвы.
Великолепные реки «алого».
Полнит праведник
Только мудростью одной свои уста,
А языком его гласит лишь истина.
И блажен тот, кто искушение познал,
Ведь обретет, преодолев его, корону бытия.
О, Боже,
Святой огонь, помилуй нас.
Весь мир тонет в чёрно-красном, весь мир – сплошное безумие и кошмар, пришедший из сновидений. В ушах мамина колыбель, в ушах церковный хор из плачущих женщин.
В момент тело Чонгука падает на землю, наконец он чувствует холод земли. Сверху смотрел он – Арес, оставивший боль в челюсти чонгуковской. Чонгук не смел моргнуть, смотря, как полуобнажённое тело окидывал огонь. В зрачках лезвия, его блеск и изящная ненависть. Жажда убить голыми руками, перегрызть зубами все человеческие волокна.
— Командир!!
Крик сзади напоминал мальца, что только вчера сопровождал Чонгука во дворец, но дело сейчас не в этом. Пуля наготове, рыхлые тонкие руки на прицеле, но Чонгук вскакивает перед ним. Он запрещает стрелять.
— Отойдите! Что вы делаете?!
— Отставить, - по-дикому, со всей злобой пригрозил Чон, расставив руки, - Он пойдёт с нами.
В это мгновение никто ничего не смог осознать, прежде чем Гук, схватив ствол автомата, оглушил подобного себе зверя. Никто знать не мог, убьёт ли Чонгук таким ударом, но убивать этого человека он категорически не хотел. В голове пробежалась одна мысль «в плен». Ссадины, синяки, ноющие и разбитые места были пылинкой, Чонгук хотел личными руками порвать чудище, что рухнуло у его ног.
Чудовище, подобное себе.
8:59
Никакая гражданская отвага не превзойдёт технический мощи. Оставшееся население решили не трогать, оставив для зализывания ран. Всё кончилось, и это было лишь началом. Своих жертв сосчитать с пару тысяч, ведь будь на стороне Чосона схожая подготовка, ужас овладел бы и в японской армии.
Пал Хуан Си. Его тело никто не найдёт, при отчёте его имя никто не произнесёт, потому что Хуан Си нет. Он не вернулся, попав под обстрел совершенно случайно и нелепо. Не вернётся кареглазый юнец с маленькими блестящими глазами от удушья со спины. Чонгук предоставлен самому себе, он-то точно вернётся, сжав кулак за падших.
Часть войск остаётся здесь, в Чосоне, а меньшинство следует за Чонгуком, дабы получить медицинскую помощь и перевезти награбленную радость. Небо стало слаще.
Япония. г. Токио.
1910 г.
Придерживая на плече оторванную плотную ткань, Чонгук щурит глаз. Солнце слепит так, что черти золотыми контурами маячат перед глазами. Он ещё не привык к такому солнцу.
— Чонгук!
Его понимать не надо. Чон рефлексом узнает голос, который слышал изо дня в день по утрам и вечерам. Юнги, дышащий так рвано, останавливается с жуткой сухостью во рту. За его спиной подбегают медсёстры, помогают тяжело раненым лечь на носилки, опереться на них, как-нибудь облегчить боль.
— Чонгук.. - бегает Юн глазами по всему Чонгуку, как-то облегчённо выдыхая и падая на колени, - Ах..
— Юнги, - улыбается Чон, кладя измазанную кровью и землёй руку на пушистые волосы товарища, - Я ведь обещал.
— Командир!
Чонгук оборачивается не спеша, чуть продлевая зрительный контакт с Мином. До обоих доносят, что пленный пришёл в себя и скоро будет определён в камеру. «Вот и славно» шепчет Чонгук самому себе, прося встать Юнги. Он сейчас нужен больше, чем любой другой медик.
Чонгука и Юнги заводят в гробовую тишину, где слышен лишь шум падающих песчинок со стен. На кровати сидит тот же человек, который напал на Чонгука, но с совершенно другим взглядом. Там прудятся окуни, путается тина, течёт ледяная река. Чонгук готов поклясться, что этот человек казался мудрым и чрезвычайно спокойным.
— Как тебя зовут? - строго начинает Чонгук, преграждая путь Мину поднятой на уровне груди рукой.
— На что я здесь?
Тяжёлые, ядовитые как ртуть глаза, врезаются сначала с надмением (Чонгуком), а потом страхом (Юнги). В груди Мина что-то ломается, компресс с травами падает в ноги, немного обжигая их. Чонгук и ухом не воротит, перешагивая зеленоватую лужу.
— Простите! Сейчас поменяю.
Руки дрожат, воздух из лёгких напрочь выбили. Одна секунда рядом с этим чужеземцем заставляет бояться, чувствовать себя таким слабым и никчёмным. Чонгук – волк, но явно уступающий этому человеку. Аура у Чонгука не такая сильная. Юнги спешит удалиться, набравшись чистого воздуха на улице.
— Скажи своё имя и ты получишь ответ на свой вопрос. Я не враг тебе, чтобы ты обращал мои вопросы в свои.
— Строишь из себя Святого, - улыбается мужчина, - Ким Намджун.
— Ким-Нам-джун, - разжёвывает слоги Чонгук, садясь напротив на корточки, - Не буду скрывать. За тот удар я хочу стереть тебя в порошок. Но знал бы ты, какие ты во мне пробудил эмоции. Давно себя таким живым не ощущал, давно меня по лицу не били.
— Как же мне мерзко дышать тем же воздухом, что и ты. Варвар.
По комнате раздаётся искренний и долгий смех. Чонгуку явно весело.
— Ва-а-арвар. Разумеется варвар. Чон Чонгук, если быть точнее.
— Чего ты добиваешься? Кажется мне, на мой вопрос ты так и не ответил.
— И то верно. Чего добиваюсь? - нарастает пауза. Чонгук показательно выпрямляет стойку, прогибает спину и вздёргивает свой подбородок, - Ты меня раздражаешь. Мне мерзко. К горлу ненависть подкатывает, когда я вспоминаю
как ты защищал всё, что у тебя было. Как ты отстаивал свою честь, не бежал подобно трусу. Ты не тот урод, что я, Намджун.
— Мерзко? - хмыкает Ким, смотря в пол, - Просто убей меня. Мне не нужна жизнь там, где нет мне счастья. А его ты у меня уже отнял.
— Ты мне нравишься, - озлобленной улыбкой говорит Чонгук.
— Уже нравлюсь. Определитесь, Чон Чонгук. Испытываете вы ко мне ненависть или..
Напротив лба Кима проносится удар воздуха. Пистолет, вытащенный за полсекунды, останавливается прямо в лицо Намджуна, замолчащего, но не прекратившего смотреть прямо в глаза Чонгука. У Чона нервы на пределе, он закипел настолько, насколько не кипел ни разу в жизни. Склера ненависти и жестокости переливаются в красноватый оттенок.
— Зацепил всё-таки. Ну, стреляй. Давай, убей меня. Прямо сейчас! Давай!
Указательный палец сокращается, в чонгуковских глазах совсем демоны разбежались. Один за одним прыгают в котёл, где варится сердце и рассудок. Нервы, как струна, натягиваются – раздаётся выстрел.
— Ч-!
Юнги чудом прикрывается дверью, блокируя пулю. За долю секунды Чонгук облился потом, испытал сердечное давление и ненависть к самому себе. От скачка адреналина он еле соблюдает равномерное дыхание.
— Что же вы себе позволяете, Чон Чонгук, - спешит показать улыбку Намджун, знавший наверняка, что сегодня он останется жив. Он видел, что чужая рука так и металась в сторону, лишь бы промахнуться.
— Обработай раны и возвращайся на кухню, - кидает горячо мужчина, хлопающий дверью с чудовищной силой. Так зол, кажется, что из его ноздрей повалит пар. Его провели вокруг пальца как мальчонку.
Юнги и Намджун остаются наедине. Ком в юновском горле всё нарастает, ноги пухнут, хотя снаружи этот парень всё такая же болезненная спичка.
«Журавлиные ноги»
Намджун продолжительное время смотрит на штаны, которые висели в коленях и щиколотках. Под ними, наверное, скрываются тончайшие журавлиные ноги. Почему Кима это вообще волнует?
— Он не со зла.
Юнги начинает разговор как-то неловко, а Намджун вовсе не продолжает. Ему интересно, что скажет мальчишка, если почувствует давление молчания. Не со зла? Как же. "Охотно верит".
— Я с ним хорошо знаком, - откровенный бред. Намджуну трудно понять лань, связавшуюся с таким монстром. Юнги дышит глубоко, боясь раскрыть рот, но при этом мило сопя носом.
— Вы болеете? - первое, что приходит на ум.
Ушей касается багрянец, глаз – блеск. Юнги категорически и отрицательно машет головой, тогда-то Ким касается через чур мягких волос. Нежных, белых, как ангельские перья.
— Почему? - заворожённо застывает Джун на Млечном пути, разлитом на голове этого мальца, - Почему они такие белые?
Юнги нервно закусывает губу, икры вовсе сейчас ослабнут, оставляя краснеть на коленях. Только бы не это, какой позор накроет.
— Это.. - робкость в голосе.
— ..безумно красиво.
— Мне нечасто удаётся такое слышать.
Уха коснулась рука, а сердца вопрос, который то и дело, что вертится на языке. Но Юнги молчит, имени чужого не спрашивает, только погружает руки в тёплую воду, где полоскает белое маленькое полотенце.
— Позвольте.
Джун ложится на спину, покорно распрямляет плечи как крылья, а головой устроился так, чтобы исподтишка наблюдать за румянцем на снежном лице. Весь в раскраске зимы, а в душе пробуждает весну.
— Ким Намджун, - тянет он уголки губ, показывая неглубокие ямочки, в которых Юнги безмятежно тонет.
Мокрое полотенце с громким шлепком плюхается на широкую спину — юновская рука тянется ко рту, а Ким перебивает его шипящей «щ». От боли, хватая чужую руку.
— А как зовут Вас?
