боевые искусства

      Неделю Юнги обхаживает Намджуна как самого нуждающегося в помощи. Пленным постель не меняют? А Намджуну меняют, и не абы кто, а сам Юнги. Ест Нам тоже по-особенному. Только с пылу-жару, как ему принесёт Юн, как никому не полагается.       Промакивая ткань в растворе, он молчит, даёт Киму насладиться плавными движениями своих рук, а потом душу себе раздирает, когда из чужих уст льётся глухое шипение. Царапины затягиваются, а на спине остаётся шрам во всю диагональ от плеча до бедра.       Однажды, Юнги даже выпросил чистую рубаху и мешковатые штаны, принесённые по итогу Намджуну. После подобных подарков мужчина смущённо улыбается, ямочки углубляет. Приятно даже не от того, что он по-человечески оденется и не будет обнимать себя во сне от лёгкого холода. Приятно от того, что Юнги думал о Джуне, когда кланялся в три погибели перед Чонгуком.       В другой раз, когда сам Юнги приходит в новом кимоно, Намджун радостно вздыхает. Потому что этого человека он хочет видеть в достатке, в шелках и золоте. "Тебе очень идёт", - повторяет он из раза в раз, даже не подозревая, что так он говорит далеко не в первый раз.       Что они чувствуют? То, что запрещено. Мужчина не может смотреть на мужчину и хотеть провести тылом ладони по его лицу. Нельзя так ласково смотреть на открытую мужскую шею, не позволено брать за руку, когда так хочется. Но Юнги и Намджуну можно. У них что-то произошло с первой встречи, тогда-то они и объединили свои детали пазла. Юнги – стрела и тетива, а Намджун охотник.       Юнги – первый. Такой прекрасный, невесомый, лёгкий и ласковый, как кот. Интересно, если похлопать по коленям, он прижмётся виском к ним? Его можно будет погладить по волосам, словно по кошачьей шубке? Намджун очень хотел бы проверить.       Намджун – первый. Вселяющий опору, чувство безопасности, уют. Совершенно не страшно, что он может оторвать кусок плоти. Он скорее оторвёт её любому другому за Юнги.       Но они мужчины.       Нашедшие друг в друге что-то невероятное, принявшие себя такими неправильными. Станет ли этот пазл их общей большой картиной?

7:00.

      Юнги глотает ком воздуха и спешно поправляет на голове пушистый беспорядок. Сегодня он даже поздно, ибо придётся обойти ещё множество камер с пленными, которые нуждаются в уходе. Они будут работать на плантациях, а кого-то пропадут за хорошие деньги.       Услышав дверной стук, Намджун спешит отложить под матрас толстую книгу, приняв полусидячее положение. Эта книга дорога ему с рук Юнги, будет обидно терять её из-за надзирателей. Внутри он намного образованнее, чем кажется на первый взгляд. С детства Нам дружит с книгами, чтит их пользу в этом мире.       После услышанных дверных стуков появился тот самый, что тоску, как чёрные тучи растворяет. Юнги смущённо улыбается, ноги аккуратно переставляет, чтобы баночки на подносе не смели звуки издавать. Намджун ловит эту улыбку, сияя и своими смуглыми чертами.       Спустя минуту в голове Джуна назревает один очень важный вопрос. Личный, важный именно для него. И с этим удовольствием он прерывает Юнги, замачивающего бинты.       — Юнги, ты когда-нибудь любил? - спрашивает он, смотря, как лекарь перестаёт двигаться, - Просто..       Томный взгляд, в центре которого посеялась сизая звезда, стремится в крошечное окно. Такое маленькое, высокое, но вселяющее надежду. Там на них смотрит солнце, грустно улыбается и взывает поднять свои головы.       — Я читаю роман, где история заканчивается не очень хорошо.       — Не очень хорошо?       — Да, Юнги. Я ещё не дочитал, но уже уверен в своих догадках. Порой текст бывает слишком разговорчив, отчего автор становится другом, которого ты лично понимаешь. Поэтому я спрашиваю тебя, любил ли ты.       Лекарь молчит долго, даже руками орудует лениво. Разжимая губы, он чувствует себя рыбой на суше, которая вот-вот задохнётся, хотя дышит.       — Да, - ломанным голосом отвечает Мин. Горло вибрирует, свет в окне совсем прячется, оставляя их наедине с тьмой.       — А сейчас?       В комнате восседает тишина. Какого чёрта творит Намджун, Юнги не знает. Потому что по шее касается бархатное дыхание, талии – руки. Огромные, обвивающие бёдра.       — Что вы делаете..? Продолжайте.       — Юнги..       Лёгкие Кима заполняются благословением. Он дышит глубоко, носом упирается в макушку, пахнущей мелиссой, грудью массирует маленькие острые лопатки. Всё пространство в расфокусе, есть только он и я.       — Юнги.. - повторяет жарче Намджун, прижимая мягкое тело к себе.       В голове намечается праздник бесов, а в центре стола накрыто для сущего ангела, чьи перья распались на голове. Белые, тонкие, пышные как облака, которые плывут над головой Намджуна. Он на колени станет, прощения попросит, но клятву даст, что Юнги себе присвоит. На край света спрячет, только сам любоваться будет, как самый настоящий собственник и эгоист.       — Сколько я здесь, в заточении? - шепчет Намджун, играя с огнём. Рука сползает, сползает и сползает, а глаза всё тонут и тонут.       — Пятнадцать дней, - глухо выдыхает Юнги, сводя колени друг к другу. Если бы не рука Намджуна, держащая поперёк груди, он давно обмяк бы.       — Пятнадцать дней, - отражает он эхом, блуждая губами по волосам молочным, - Пятнадцать дней я искренне хочу видеть тебя, входящего в мои покои. Так ужасно, но я не могу уснуть, прокручивая в голове волнообразные движения твоих рук.       — Намджун..       — Чш-ш, - Джун спешит заглушить не только звуком, но и ладонью, обвивающей обе щеки, - Послушай меня пожалуйста.       Юнги робко кивает.       — Мне тридцать шесть. За свою жизнь я повидал многое, что было позволено мне судьбой, но я ещё ни разу не хотел так человека. Если ты почувствуешь отвращение ко мне, я пойму. Я пойму, если ты уйдёшь прямо сейчас. Но, пожалуйста, не глумись над тем, что я к тебе чувствую.       Из-под ног всё крошкой исчезает, плечи так узятся, а дышать невозможно становится. Юнги готов к полу колени склонить, но его внезапно переворачивают лицом к себе, смотря в глаза, где океаны отражают блики, небеса играют светом.       — Чувствую себя ужасно и прекрасно одновременно. Как так вышло? - горячая рука с набухшими венами поднимается по сонной артерии, цепляет подбородок, скулу и наконец заводится за ухо, - Как? Скажи мне, Юнги. Почему ты?       — Я.. - глаза плывут, всё в груди рвётся на части до желания кричать. Юн с трудом глотает ком – руку на своём лице накрывает своей. Такой маленькой, белоснежной, - Я не хочу, чтобы вы чувствовали себя ужасно. Позвольте забрать всю вашу ношу, отдайте всё, что тревожит. Своими руками я вылечу всё.       И не врёт. Под этими руками, в ожидании помощи, Намджун готов послушным зверем лежать, ласку слушать. Лишь бы эти руки были рядом. Были рядом.       — Юнги.. забери меня, - Мин тревожно поднимает брови, - Забери меня, если хочешь забрать всю мою тоску. Ибо я, видя тебя, становлюсь сам не свой.       — Намджун..       — Нет, Юнги, я хочу сказать, что..       Миновские ладони потеют, рот сохнет так, что передать невозможно. А Намджун, чёрт воплоти, поднимает уголок губы.       — ..что я люблю тебя. Поверь, мне хватило пятнадцать бессонных ночей, чтобы понять это.       Бывало ли у вас, что лёгкие ссыхались, сердце било тревогу, а ноги отказывали? У Юнги было. И он продолжал растворяться в этом всём, пока не припал в объятия крепкие. Он толком не может сцепить пальцы за спиной Нама, тычется носом чуть ниже крепкой груди, а пытается залезть выше.       — Я тоже, - закрывает глаза Мин, теряя первую-вторую-третью слезу, - Я тоже!       Помещение заполняется тихими всхлипами, настойки медленно остывают, а ткань под ключицами мокнет. Мин плачет, до боли кусает губы, хлопок в кулаках сжимает.       — Не плачь.       Смиренно, покорно, но Юн отлипает от тела Кима, показывая румяный нос и красные полосы под глазами. Джун так ласково улыбается, родное лицо в руках греет.       — Не плачь только. Я хочу видеть лишь твою улыбку.

г. Тэджон. Середина июля. 1910 г.

      Чонгук второй месяц находится на чужбине, покоряя здешние просторы. Здесь он учится курить, на этой земле его дух закаляется не холодным ветром, а мятой сигаретой с соджу на столе. Если бы мать, пишущая такие тёплые слова, увидела Чонгука сейчас, то явно бы не признала сына. Никто бы не признал.       В свободное время он зажигает лёгкий наркотик в лице никотина, бесшумно откидывается головой к стене и уединяется с самим собой. Думает о детстве, вспоминает что-то связанное с отцом, а потом возвращается в реальность, начищая личное оружие. По человеческому признаку он должен был скучать, а на самом деле, просто смотрит в потолок, спрашивая себя: «Был ли он таким?» Про отца спрашивает.       Он холодно берёт в руки пистолет и долго-долго смотрит на него, на его отблески. Это его покорная сука, но далеко не любимая и не единственная.       Сегодня он в местном рассаднике похоти, за самым дальним столиком, откуда и наблюдает за вульгарностью женщин. Звенящие стопки звучат однообразно, а в голове мешается какая-то пресная каша. Ночью он заснёт крепко, ведь кошмары придумали только для слабаков.       — Ну и запашок, - подсаживается седоватый славян лет сорока, - Развлекаетесь, командир?       — Развлекаюсь, - морозом отвечает Чонгук, отодвигая собеседнику стопку соджу и осматривая певиц, - Воистину, женщины здесь уродливы.       — Думаете? О, благодарствую.       — Чхонджу, - говорит он внезапно, выпячивая нижнюю челюсть и останавливаясь взглядом на одной точке в полу.       — М?       — Наша следующая цель – Чхонджу. Это немного изнуряет, не правда ли?       — Против воли императора не пойдёшь. Точно, стало быть, вы тут с самого Пусана. О Вас тут много легенд ходит.       — Да, с самого. Многих похоронил уже. Но это имеет какое-то значение?       — Да нет, просто слухи ходят, что вы впервые в такой высокой должности, - Чонгук сухо смеётся, - Я сказал что-то, что пришлось смешным?       Но Чон молчит, грустно смотря на стопку и не убирая поднятого уголка губы.       — Правда, значит. А вот-..       Дальше затягивается долгий разговор о минувшем и будущем. Чонгук остаётся молчаливым, а мужчина наоборот зажигает дешёвую сигарету, в диалог уходит с головой. Кажется, уже говорит про свою семью, а там про какие-то свои пустые заслуги. Когда только успели и кому это может быть интересным?       — Что ж, достаточно, - внезапно говорит Чонгук, вставая из-за стола, как его просят притормозить, - Что ещё?       — Не совсем понял.       — Благодарю за столь скучную беседу, но теперь я спешу откланяться. Всего хорошего.       В воздухе стынет напряжение, Чонгуку всегда прекрасно удаётся уходить эффектно, заставляя говорить о себе ещё некоторое время. Настроения гонять игровых азартников нет, значит, пойдёт спать, не желая ни одну девушку. Слишком всё это раздражает.

Железнодорожная станция Нампхо. 4:00.

      — Хён, вы уверены?       — Да, Тэхён. Ты поедешь со мной.       Несколько дней назад Хёсок оповестил Тэхёна о своём отъезде. Семья его, заморозив здесь свою деятельность, присоединятся с неделю позже, а Хёсоку нужно как можно скорее, забрав с собой Кима, пересечь границу. Долго Тэхён сопротивлялся, за отца держался, но всё же сдался, когда Ли повысив голос, донёс, что кроме Хёсоку он здесь никому не нужен.       Сегодня они садятся до Чхонджу, откуда продолжат маршрут окраинами Чосона. В Европу, куда им по сути ближе, нельзя. Там фамилия Ли не имеет финансовых преимуществ как в Японии. А в ней приютит и обогреет дядя, пока в стране не закончится этот переворотный хаос.       Тэхён всё ещё держится за родной дом, но внутри прекрасно осознаёт, что здесь ему находиться нельзя. Вот-вот проведут повторный набор военнослуживцев, где не будут обращать внимание на желание. Чувствует себя трусом, но он лучше умрёт от руки хёна, чем от чужого выстрела в грудь.       — Волнуешься? - улыбается Ли, аккуратно беря Тэхёна за руку.       — Ну что вы.. - врёт. Очевидно врёт и роняет взгляд под ноги. Кажется, он даже не пытается скрыть того, что боится, - За вами, хён, я последую куда приказано будет. Когда вы сказали, что хотите вместе со мной покинуть Нампхо.. признаюсь, я был очень напуган и рад. Вы думали обо мне.       Его лица касается прохладная улыбка, а над его головой начинает проявляться нимб. Нимб из встающего солнца, что скоро окрасит пепельное небо в огненные и перетекающие в спокойствие оттенки. А сейчас неважно, пусть весь мир подождёт, пока Хёсок разбирает подетально профиль Кима. Такой простой, но чем-то цепляющий.       — Ну что, кажется, нам пора.       Ким несмело кивает и ищет наощупь ручку чемодана, который подарил ему хён. Такой красивый ореховый цвет. Ему очень нравится. Хён любит Тэхёна. Хён дарит Тэхёну не только свою любовь.       Они садятся на один пласт кровати, Хёсок закидывает через плечо Тэхёна свою руку, багаж рассматривает на постели напротив. Тэхён может на вечность застыть в такой позе, оперевшись на сильное тело, но рано или поздно отпустить придётся. Совсем ненадолго, поскольку господин Ли вернётся и обязательно расправит свои руки вновь. По-другому быть не может, по-другому не бывает.       За окном трогается пейзаж, всё сменяется на прожилки молодых деревьев, умирающих от летней жары. Чем дальше, тем страшнее, чем дальше, тем больше разрушенных зданий, сгоревших участков земли, людей. Умерших людей, от которых у Тэхёна начинаются позывы рвоты. Смерть лицом к лицу – страшный кошмар Кима, боящегося лишь представить каково смотреть в дуло огнестрельного оружия или умереть, даже не зная от чего. Искренне верит, что после гибели всех ждёт Новый мир, где нет места слезам, горечи и боли. Кто знает, может так оно и есть.       — Не бойся, - шепчет Хёсок, накрывая чужую руку своей. На столе покоятся только самые прекрасные вещи: три полевых ромашки и рука Тэхёна, замершая в наблюдении за уличным ужасом. Даже небо чернее стало.       — И не боюсь, - смущённо улыбается Тэ, поджимая ноги, - Просто непривычно. Практически один так далеко.       — Один?       — О, нет! Я хотел сказать, что..       После короткой паузы кимовская ладонь скользит вслед на чужую руку.       — Хотел сказать, что отец и мать.. я ведь бросил их.       — Тэхён, нет. Ты поступил правильно. Мы непременно вернёмся, поверь, но я для нас же постарался увести тебя подальше от беды. Я знаю больше, чем ты, знаю примерные числа погибших и пленных. Думаешь, этого я хочу для тебя? Тэхён.       Тихо шмыгнув носом, Тэ соглашается, пальцы сокращает. Понимает прекрасно.       — Прости. Прости, что говорю так, но это правда. Обещаю, мы освоимся там ничуть не хуже. Ты же веришь мне?       Конечно верит. Тэхён всему верит, всему поднимает свои влажные глаза с каштановыми ресницами.