Как же красиво ты плачешь..
Теперь Чонгук говорит тише, волосы прилипшие гладит медленно, словно причёсывая. Тэхён смотрит на другого человека с глазами горячего шоколада, а не угля. В этих глазах Тэхён видит себя – ужасного до тошноты. — ..ненавижу, - шепчет сквозь слёзы Тэхён от своей беспомощности. Его тошнит от того, с какой лаской касаются его потного лба. — Знаю, - тихонько нашёптывает брюнет, - Я всё знаю. Сейчас Тэхён выглядит слишком красиво. Падающий луч освещает под глазами оттёк, царапины на губах, лопнутые капилляры от слёз. Такой уродливый, но в этой уродливости кроется ещё бо́льшая красота. Плечи стали легче, Чонгук возвращается во времена беззаботности, юности.Тэхён
— Командир, - врывается в комнату высокий юноша, подносящий к виску руку. Секунды не проходит как Чонгук, вытирая с переносицы слюну, оставляет на лице Кима удар по щеке. От силы удара, профиль парня так и остался на боку с горячим отпечатком. — Вас просят во дворец. Прошу разрешить сопроводить. Теперь Чонгук не осматривает стойку, не придирается к речевым ошибкам, если они не значительны, а просто кивает, поправляя на груди мелкие складки. — Чтоб вы горели в Аду, - ненавистно проклинает Тэ, держась за одну половину лица. — Я уже в нём. А создатель его — Чон Чонгук. Дверь закрывается. Свет гаснет.г. Токио. Западное крыло. Камера Ли Хёсока. Следующий день, 23:00.
Находясь в достаточно бодром настроении, Чонгук хлопает по карману с пачкой сигарет. Рядом идущий пухлый японец докладывает о недавнем. — Да, тарелки в стены кидал, - подтверждает он слухи кроткими поддакиваниями, - Всё вас требовал. — Хорошо, - спокойно Чон отвечает, останавливаясь у двери, - Дальше я сам. Сказать по правде, после встречи с Тэхёном он смиреннее стал, меньше задумывался о скверных вещах. Больше о философии, о мире, о людях, о психологии и прочих интересных вещах. Сам дивится, с чего бы это стало так его затягивать, а главное зачем. Замок цокает, скважина внутри оборачивается – Чонгук во всей своей красе и любимой позе с заведёнными назад руками. По Хёсоку и не сказать, что он занимался хулиганством. Сидит тихо, взгляд умного человека, внешний вид, не взирая на пыльность, довольно опрятный. — Бушуем, уважаемый, - высоким тоном говорит мужчина, неспешно садясь за стол с Ли. — А как без этого, командир, - лицемерит Хёсок, улыбаясь слишком неестественно, - Сами бы здесь посидели, поели те отходы. Я, знаете ли, очень почтенный господин. Не в вашем преимуществе так обращаться с таким, как я. — Поведайте. — Об отце моём, что в Нампхо зовётся отцом шёлка? Очень жаль, что вам не удавалось носить прекрасные одежды нашей работы. Должно быть, у вас замечательные родители, раз они наделили вас таким красивым телом, на котором всякая одежда преображается. — Льстите, - посмеивается Чонгук, - Не скажу, что приятно слушать комплименты от такой двуличной собаки, как вы, но поблагодарить за старания могу. — Простите? — Тряпки, значится. Я говорю, что ваши ленточки здесь помогут лишь в качестве удавки или верёвки для повешанья. Почему я не могу прямо сейчас выстрелить в вас? Потому что где-то на ваше имя переписывается кампания? Извольте, но я придерживаюсь практической, а не юридической политики. Ваши бумажки в другой стране, а моё оружие прямо здесь. — Очень точно вас описывали дежурные. — Они-то? - кивает Чонгук на дверь, - Ну, знаете, уважаемый. — Ли Хёсок. — Не собирался интересоваться, но на сегодня так уж и быть запомню. И что же, достопочтенный Ли Хёсок, они говорят обо мне? — Командир не знает о мнении своих подчинённых? Огорчаете. — Но Вы же не сторожите каждую подвальную крысу, чтобы спросить как она думает о вас, верно? К чему тогда мне слушать байки о себе. — Вы отвечаете сдалека, - хмыкает Ли. — Говорите проще – зануда. Поэтому я сейчас и хожу окольными путями в разговоре с вами. — К чему себя так затруднять? Я требовал ваше присутствие лишь для того, чтобы высказать своё недовольство. Кажется, это было напрасно. — Так и есть, - вздыхает Чонгук, зажигая сигарету и пуская в соседское лицо дым, - Значит, Ли Хёсок. Надо же, - ахает Чон, расслабляя на сигарете пальцы, - Я вспомнил. Это по вам Тэхён стены скребёт. — Ах, этот мальчишка, - у Чонгука нервно дёрнулась бровь, - Не стоит много уделять ему внимания. Это мой хороший друг. — Очень хороший, - дублирует Чон, кусая фильтр. — Вас что-то расстроило? — Нет, - строжничает Чонгук, поднимаясь с места, - Извиняюсь, но продолжать нашу беседу бессмысленно. Я поговорю о вашем питании. И к слову, не забудьте потом выделить мне лучший из лучших кимоно. — Чёрного цвета, как ваши волосы, - чуть перебивает Ли, вызывая у Чона вынужденную для вежливости улыбку. — Как вам будет угодно. На своё же удивление Чонгук в столь позднее время даёт распоряжение расписать рацион питания Ли Хёсока по его же предпочтениям, любые капризы слушать, Чонгуку докладывать, но не исполнять без согласования. Только после данной неожиданности Чон снимает с себя форму, что с каких-то пор стала плотнее, тушит свет и засыпает в покое. Здесь он один, в тепле, на мягком постельном комплекте, потому что так должность позволяет. Потому что Чонгук, если может жить хорошо — живёт. Недели не проходит как Тэхён поправляется, сидеть самостоятельно умеет, но о Хёсоке ничего не слышит. Юнги почти считает его психически зависимым, но отнюдь это не так. С каждым днём, с новым сближением он раскрывается хорошим человеком, начинает говорить не только о своём богоподобном друге. Раскрывается совсем безобидным, а также несчастным. Обычно в такие моменты Юнги берёт того за руки и ласково улыбается, но молчит. Потому что говорить можно взглядом, мимикой. Чонгука же не видать, он далеко. Начинает писать Юну, а в душе гадает, что с тем сопляком, по совместительству Тэхёном, делать. Он не хочет его убивать, удовольствие будет коротким и жалким. Скорее отрывать по жилке каждый день, ногти вырывать по слоям, ресницы выдёргивать пачками, вдалбливая потом в рот. Чонгук думать не может ни о чём другом, кроме криков ужаса из уст этого человека. Так нравится, этот полёт фантазии уносит в страну смеха, но до тех пор, пока уши не пропускают:«В Вас нет ничего святого!!»
Гук поджимает губы, пепел на пол по невнимательности роняет. Его чувства задеты. А когда они были? Чонгук просто машина для командования и исполнения. Он не может чувствовать тоски, не умеет сочувствовать, не способен за грудь браться в конвульсии боли. Чонгук – субстанция людской ненависти, он не человек. В таком водовороте мыслей он теряется, глаза трёт в надежде убрать влажный туман, но бесполезно. Чонгук держит слёзы. Потому что Чонгук – человек.г. Токио. Медпункт. 12:00.
Чонгук возвращается внезапно, даже сам чувствует, что пришествие раннее за такое время, но кое-что его волнует. Материнские письма, сложенные в столе, остаются в том же количестве, собирая пыль. Он давно ждёт ответ, но почтальон жмёт плечами. Поэтому он здесь, пока на фронтах ведётся зализывание ран. — Юнги, - спокойно зовёт Чонгук, скользя рукой по дверному проёму, - Здравствуй. Мин пугается, совсем как тогда, но вид делает сдержаннее. Конечно рад, конечно улыбнётся. — А ты всё не меняешься, всё меня пугаешь, - теплит блондин улыбку, вытирая железный стол, - Что-то случилось? — Посмотрим, авось и случилось. Что ты делаешь? — Как что, за своим рабочим местом слежу. Не слыхал о таком? Дружеская шутка будет как никогда кстати. Слегка улыбнувшись, Чон присаживается на кушетку. — Выглядишь счастливым, - поднимается он взглядом по миновским рукам к лицу, - А раньше таким одиноким казался. — Человек ко всему привыкает, во всём симпатию найдёт. Я скоро закончу и пойду смотреть что у нас сегодня в столовой осталось. — Я не голоден, Юнги. — Вот как. Тогда, чем я могу помочь? — Как себя чувствует наша новоиспечённая принцесса? - вуалирует Чонгук. — Это ты про Тэхёна? Чонгук, - по-доброму смеётся Юн, падая на свой стул, - Принцесса цветёт. Как ты и просил – вы́ходил. Только зачем, Чонгук? — А сам как думаешь? — Чонгук.. ты знаешь, я считаю тебя хорошим человеком, но порой никто не знает, что там у тебя в голове творится. Я понятия не имею с чего у тебя такой интерес к нему, - Чонгук лишь слабо поддакивает. — А вы как с тем уродом? — Намджун не урод! К тому же, в отличие от тебя, меня не забывает. — Ты меня к таким, как он, не приписывай. Юнги готовится как-то возразить, но Чонгук своим каким-то не таким взглядом на молчание наталкивает. Глаза смотрят так просто, так незамысловато, даже как-то жалостно. — Что, любишь его? У Юна грудь сжимается от тона, каким спрашивает друг. Таким подбитым он видит Чонгука впервые. Ответом послужит молчание и уверенный кивок, как бы показывая, что эта тема тяжела для беседы. — Понятно. — Чон, а если мы захотим свободы? — В каком смысле? Ты про побег? - Мин положительно кивает, - Нет, это невозможно. — Но почему? — Потому что тогда я буду вынужден убить вас. Тема закрыта, Юнги. — Но, Чонгук. — Чонгук – не всемогущий. Чонгук точно так же подчиняется уставам, которые обязывают его жестоко расправляться с дезертирами. Если Бог существует, то это не я, Юнги. Понимаешь? — Понимаю. — Не держи на меня зла. Мне уже пора. — Прости, что спросил. Я знаю, что ты не желаешь мне зла. Прощай. Ни на сантиметр они друг к другу не подходят. Чонгук отстранённо уводит взгляд, а Юнги с пола не поднимает. Вышло чудовищно неловко. Через три дня Чонгук узнаёт, что мать умерла. Спонтанно, совершенно внезапно. Люди подтверждают, что морщины её углублялись, но они по-прежнему растягивались в приятной улыбке. Она летала, жила благими новостями о сыне, ведала, что всё будет хорошо. Но, похоже, не у неё. Ничто не предвещало, никто подумать не мог. Хронический эмоциональный стресс, спровоцировавший огромную нагрузку на сердце, которое просто не выдержало. Днём она жила, а ночью, плача в подушку, умирала. Скучала. Похороны проходили скромно. На них присутствовали только Чон и Гук. Чон — властный, статный, эгоистичный. Гук — мягкосердечный, отзывчивый и верный. Именно Чон попросил никого не приходить, а Гук за него извинился. Ни одна половина Чонгука не хотела, чтобы рядом с тленным телом присутствовала живая душа. «Вспоминайте её такой живой и прекрасной, какой она была при жизни» Её черепные впадины в глазах, окоченевшие льдом и бездвижностью пальцы, острые скулы, коих раньше не было, на которых блестел румянец. Чонгук запоминал всё в мелочах, целуя лоб с седоватыми волосками. Этими руками она брала кричащего младенца в объятия, этими руками качала деревянную люльку, готовила мужу завтраки, обеды и ужины, этими руками она провожала своих мужчин на фронт, вытирала ими слёзы, пряталась дрожью в них. Чон хотел бы поднять глаза к небесам, разомкнуть губы, сказав: “Вот вы и встретитесь”, – но он молчит, на одеяния мрачные смотрит. Нет ни Рая, ни Ада. Есть только человеческий прах и море хороших воспоминаний. Тех воспоминаний, которые будут греть и полосовать душу глубокими царапинами.