Неизбывность

В прихожей кто-то топтался, снимал ботинки, переступал с ноги на ногу, что-то — скорее всего, сумка — тяжело грохнулось о пол. У нее там камни, что ли? Леви стоял за прикрытой дверью своей комнаты и наспех натягивал джинсы. Это было нетрудно — эрекция от одного имени «Лизабет» мгновенно спала. Осталась только какая-то бессильная злоба, клокотавшая в грудной клетке. Эрвин тоже копошился в прихожей — Леви заметил, что он надел футболку с застиранным принтом шиворот-навыворот, но ничего не сказал. Пусть. — Ты как здесь оказалась? — услышал он вопрос Эрвина. Прозвучало это не особенно дружелюбно. — Ну, привет. Я тоже рада тебя видеть, — судя по шуршанию одежды, они обнялись. Леви многое бы отдал, чтобы именно в этот момент посмотреть Эрвину в лицо. — Долгая история, и вообще прости за вторжение. Слушай, я тут… — нерешительное молчание. — Твой сосед дома? — Леви был уверен, что Лизабет вытягивает шею и силится заглянуть сквозь щель в его комнату. — Да, а что? — Пойдем к тебе, ладно? Мне нужно кое-что сказать. Ты же не против, Эрвин? — Нет, — Эрвин безрадостно вздохнул, и Леви злорадно порадовался этому, — идем. Тяжелый у тебя рюкзак? Давай его мне. Дверь в комнату Эрвина захлопнулась. Леви последовал его примеру — закрыл свою комнату на ключ, рухнул на кровать, вытирая пот со лба, и закрыл глаза. Спиной он все еще чувствовал фантомные прикосновения, а в голове вхолостую прокручивались разгоряченные мысли о том, как они с Эрвином все же доходят до конца… Как тот стягивает с него белье, кладет две свои горячие, как угли, ладони ему на ягодицы, разводит их, отстраняется, раздевается сам, обмакивает два пальца в кокосовое масло, и они долго занимаются сексом, после чего идут на кухню, чтобы перекусить. Через стену Леви слышал приглушенные голоса, но совершенно не мог разобрать, что они говорили. Впрочем, ему было плевать. Леви потянулся за телефоном — один пропущенный от Кенни. Дьявол! Только этого не хватало. Его звонки никогда не предвещали ничего хорошего. Леви перезвонил и… да, он, конечно же, оказался прав. Дядя сломал пальцы, потому что уронил допотопную магнитолу себе на ногу. Леви устало потер виски, продолжая слушать проклятья на том конце провода. С Кенни они никогда не были особо близки — Леви не переваривал его закостенелые суждения о жизни и ужасную привычку хранить всякий хлам вроде магнитол у себя дома, — но, несмотря на это, связь поддерживали. Леви знал, что старику скучно и одиноко, хоть тот никогда и не признался бы в этом, поэтому регулярно ездил к нему в небольшую деревушку, которая находилась недалеко от Лейпцига. Проводил с ним несколько дней за игрой в карты, просмотром государственных новостных каналов и вылазками в ближайшее кафе за булочками с корицей. Кенни обожал булочки с корицей. Они поговорили, вернее, Леви просто дал Кенни выговориться, после чего пообещал, что приедет к нему погостить сразу, как только закончится карантин. Кенни начал отнекиваться, размахивать руками — Леви знал, такая экспрессивная интонация всегда сопровождалась этим жестом, — мол, все прекрасно, он сам по себе, только нога под блядским гипсом чешется, особенно пятка, но так у него все прекрасно, да. Они попрощались. На третьей серии «Политика», который оказался не таким «захватывающим», как обещали многочисленные рецензии, Леви почти заснул. В прихожей, однако, снова послышалась возня. Чьи-то шаги. Затем едва слышно постучали в его дверь. Леви окончательно вынырнул из дремы и, отложив ноутбук на кровать, пошел отпирать замок. Эрвин без приглашения вошел к нему и, тяжело пройдя через всю комнату, встал около балконной двери. На горизонте собирались тучи — шумел ветер. Темнело. — Что происходит? — наконец спросил Леви, сверля спину Эрвина глазами. — В доме, где она живет, была поножовщина, — Эрвин отчего-то не назвал Лизабет по имени. — Кого-то увезли на скорой. — Что? — Похоже, в изоляции у всех капитально едет крыша. Кошмар какой-то. Она напугана. Хочет остаться на пару дней. — Ты ей позволил? — Леви подошел к Эрвину и, взяв его за предплечье, развернул к себе лицом. — Что ты ей сказал? — Эрвин молчал, так что Леви сразу все понял. Ответа не понадобилось. — Прости. — За что? — За то, что не посоветовался с тобой. Она себе места не находит. Боится возвращаться домой. Собрала рюкзак и приехала ко мне. Пришлось отпаивать ее чаем. — М-да, ну и история. Где она живет? — В Кройцберге. — Все ясно, — кивнул Леви. Тут было все ясно, ибо Кройцберг давно облюбовали маргиналы всех сортов, пьяницы и антиглобалисты. Жилье там, правда, было дешевое. Это — плюс. Они замолчали. Леви казалось, что даже если он протянет руку, чтобы дотронуться до Эрвина — не получится. Тот ушел от него на несколько световых лет. Слабо верилось в то, что несколькими часами ранее они лежали на этой самой кровати и нетерпеливо раздевали друг друга. Леви усмехнулся и прислонился лбом к стеклу. Эрвин вопросительно взглянул на него. — Ромашковый, — сказал Леви. — Дай ей перед сном ромашковый чай. Он успокаивает. — Хорошо. Спасибо, — Эрвин легко положил одну руку ему на плечо, погладил, и Леви понял, что у него нет никаких сил пресечь это прикосновение. Однако были силы и желание поставить Эрвина в известность, что: — Я завтра с утра уезжаю. — Что? — кончики пальцев на его плече дрогнули. — Нужно проветриться. — В смысле? Посмотри на меня, — Леви не посмотрел. — Что происходит? Если это из-за… — …дядя плохо себя чувствует. Сломал пальцы на ноге. Еле ходит. — Ох. Черт возьми. Ты не говорил. — Это случилось недавно… На улице стало совсем темно. На балконе зажглись фонарики и через один весело замигали, вторя друг другу. В соседней, Эрвиновой, комнате включилась музыка. Возможно, это был входящий звонок. А может, Лизабет случайно прибавила громкость, смотря какое-то видео в инстаграме. Или не случайно. Стало очевидно: Эрвина ждут. — Когда ты выезжаешь? — Рано утром, — тут же ответил Леви. Про себя он понадеялся, что билеты на раннее утро действительно еще остались. Хоть он и сказал Кенни, что приедет только после карантина, тот, Леви был уверен, будет очень рад его видеть. Только проворчит что-то грубое себе под нос, мол, кого это ветром тут занесло, он, Кенни, гостей не ждал. — Что ж… — Эрвин потянул его на себя и коротко приобнял. Привычный запах одеколона ударил в нос. Леви глубоко вдохнул и буквально на секунду ответил на это неловкое объятие. — Все будет хорошо. — Я и так знаю, — ответил Леви, отстраняясь. — Иди уже. — Доброй ночи. Напиши завтра, как доберешься. — Договорились. После ухода Эрвина, Леви снова запер дверь, снова рухнул на кровать и, заложив руки за голову, закрыл глаза — как же он устал. Этот карантин, эта квартира и Эрвин вконец его доконали. Билеты нашлись, поэтому в семь утра он был уже на вокзале. В руке — одноразовый стаканчик кофе и бумажный пакет с круассаном с ветчиной. Вокзал, как большой, забытый всеми в разгар холеры цирковой шатер, пустовал. Не было привычной суеты, какофонии звуков из громкоговорителя, скрежета колес поездов и радостных приветственных выкриков. Здесь больше не было жизни. Только один блокпост с заспанными полицейскими у главного входа. И то никто не спрашивал документы и не интересовался посадочными билетами. Они лишь следили, чтобы все заходящие на вокзал были в масках и держали дистанцию. Наблюдая за осторожным передвижением замурованных в маски людей, Леви задался вопросом, настанет ли когда-нибудь конец этому дурацкому регламенту. Сможет ли он когда-нибудь по-человечески пожать кому-нибудь руку в знак приветствия? Проехать несколько остановок до дома в набитом под завязку автобусе? Зайти в магазин, не дезинфицируя на входе руки?.. Или слово «дистанция» пожизненно станет их новым девизом по жизни? На самом деле то, что они с Эрвином могли так спокойно дотрагиваться друг до друга, было привилегией. В поезде Леви читал какой-то проспект «Дойче Бана» относительно соблюдения мер безопасности работниками концерна и сокращения междугородних маршрутов на территории Германии на ближайшее время. Скука смертная. За окном скользили зеленые окраины Берлина, затем маленькие деревушки с безлюдными остановками, а затем и вовсе бесприютные холмистые дали. Мобильник завибрировал и экран засветился. Сообщение. «Доброе утро! Ты доехал?» — Эрвин. Леви проигнорировал этот вопрос и сделал музыку в наушниках погромче. Надел капюшон толстовки. Сполз ниже по сиденью и, скрестив руки на груди, прислонил голову к стеклу. Должно быть, со стороны он напоминал нахохлившегося голубя. Под маской потело лицо, над верхней губой собрались капельки пота. Леви с отвращением слизал их. «Лизабет сказала, что останется максимум на три дня», — Эрвин. Лизабет сказала, не Эрвин. Леви цокнул языком и сцепил зубы. Кто-то, сидевший на несколько сидений дальше него, громко чихнул. Немногочисленная публика в вагоне зашевелилась, заволновалась. Даже не оборачиваясь, Леви видел — чувствовал, — как все натянули маски повыше и еще глубже закутались в свои шарфы. Пожилой господин, занимавший место через проход, раздраженно бросил в воздух: «Вы в своем уме?». Чихавший, чья лысеющая макушка мелькала в такт покачиванию вагона между высокими креслами, негромко отозвался: «Это аллергия, мать вашу!». «Бедняга», — хмыкнул про себя Леви. «Когда ты планируешь вернуться, Леви?» — Эрвин. Стоило Кенни увидеть Леви на пороге с рюкзаком за плечами, как он ожидаемо заворчал себе под нос, мол, они так не договаривались, мать его! Заворчал, но твердой рукой взял Леви за предплечье и в мимолетном порыве радости коротко обнял. А затем посторонился, пропуская гостя вперед. Днем Леви приготовил обед — овощи на пару с куриными крылышками, — а ближе к вечеру прибрал всю квартиру. Кенни всегда позволял ему хозяйничать у него, что было удивительно. Только не разрешал перебирать и тем более выкидывать его коллекцию хлама в виде видеомагнитофонов, магнитол, неработающего винилового проигрывателя и стопки кассет с фильмами конца девяностых. Казалось, укрывшись за баррикадой этого барахла, Кенни чувствовал себя в безопасности. Так было проще. Время остановилось. Вот — разбросанные по всему полу вещественные доказательства. На дворе двухтысячный год, Кенни пышет здоровьем и пашет, как вол, сестра под боком растит малоразговорчивого угрюмого мальца, а по воскресеньям они все вместе едят булочки с корицей. Они сидели перед телевизором и смотрели новостной репортаж о том, как Италия постепенно выходит из карантина: люди салютовали в камеру со своих балконов бокалами с шампанским, махали руками, обнимались, разбрасывали конфетти и аплодировали врачам. — Как твои пальцы? — спросил Леви во время рекламной паузы и опустил взгляд. Гипс был небольшого размера и, обвиваясь вокруг лодыжки, захватывал в свой плен два пальца — большой и указательный. — Нормально. Уже привык. Правда, стучит эта штука отвратительно, — Кенни демонстративно поднял и опустил несколько раз ногу, и гипс тяжело застучал по паркету. — Ты, вообще, надолго? — Пока не знаю. Сходим завтра на кладбище к маме? — Без вопросов. Думаю, она тебя уже заждалась. «Все хорошо. Доехал. Весь день убирал квартиру Кенни. Заебался», — Леви. Он лежал в темноте на раскладном диване в гостиной и смотрел, как на потолке подрагивают тени — в щель между жалюзи проникал свет уличного фонаря. Было непривычно тихо — в Берлине даже сквозь двойной стеклопакет до него доносился гул проезжавших мимо поездов и машин. «Ты последние дни только и делаешь, что убираешься ;)» — Эрвин. Ответ пришел буквально через минуту. Леви прочел сообщение и отложил телефон в сторону. Через пять минут экран снова загорелся — Эрвин понял, что Леви не собирается отвечать. «Как дела у твоего дяди? Он в порядке?» «Жить будет». «Это очень хорошие новости. Какие на завтра планы? Вам там вообще есть, чем заняться, или это совсем деревня? Ты взял отпуск или будешь работать оттуда?» Господи, раньше Эрвин никогда не докучал подобными вопросами, а тут его разом стало как-то слишком много. О том, что они с Кенни собираются на кладбище, Леви, конечно же, говорить не стал — слишком личное, — поэтому отделался коротким: «План один — работать». Экран телефона загорался после этого еще несколько раз, но Леви лишь отодвинул его от себя подальше и попытался уснуть. Эта абсолютная тишина отвлекала, но вскоре заслышался храп Кенни, и это его убаюкало. Как в детстве. После кладбища они поехали на автобусе в старый город. На одной ноге Кенни был ботинок, а на второй, со сломанными пальцами, — специальная накладка для ходьбы, напоминающая огромную уродливую галошу. Передвигался Кенни очень бодро, почти не хромал. Они оказались между узкими улочками и увитыми плющом домами. В груди как-то тоскливо тянуло — здесь ничего не изменилось. Казалось, мать вот-вот выйдет из того продуктового магазина, увешанная авоськами и с букетом пионов наперевес. Она из каждой вылазки в магазин возвращалась с цветами. Говорила, что так дома красивее и «душа радуется». Именно по этой причине они с Кенни только что возложили на ее могилу целую охапку пушистых розовых пионов. — Сгоняешь за булочками? Они, вроде, только на вынос, — сказал Кенни. — Я тут посижу. Забью нам лавку. И возьми мне черный кофе. Без молока. Тебе нужны деньги? — Господи, — Леви едва удержался от того, чтобы закатить глаза. — Иди уже. Какие деньги? У самого входа в кафе поставили деревянную стойку. Леви она чем-то напомнила стойки для продажи лимонада из типичных американских фильмов. Здесь были стеклянные баночки с печеньем и несколько пирогов на прозрачных одноногих подставках. — Извините, вы еще продаете булочки с корицей? — спросил Леви, стоило чьей-то фигуре показаться в дверях. — О, Леви, привет! — Леви знал этого официанта. Раньше официанта, а ныне, по всей видимости, продавца. Они случайно познакомились еще в позапрошлый его приезд и каждый раз, когда Леви заходил сюда за булочками, перебрасывались словом-другим. Имя его, однако, стерлось из памяти. — Привет! Давно не виделись. — Ты снова у нас в гостях! Здорово. Надолго? — Пока не знаю, — в который раз повторил Леви. — Что ж… как видишь, мы теперь работаем только так. Что поделать? Гостей, конечно, раз, два и обчелся. Все носу не кажут из дома… Что ты говорил? Булочки с корицей? Конечно. Только испекли. Тебе сколько? — Давай две. И еще черный кофе без молока и… минуточку… — Черный чай? Ты всегда его заказываешь. — О, вау, у тебя отличная память, — Леви коротко рассмеялся. Стало как-то неловко за то, что он не помнит имени официанта, в то время как тот помнит, что он всегда заказывал. В имени точно была ненавистная Леви буква «с». Кажется, была. — Да, черный чай подойдет. Он рассчитался и стал ждать заказ, то и дело поглядывая на Кенни. Тот пугал своей стучащей ногой подходивших слишком близко к скамейке голубей. Ветер играл обшлагами его брюк. — Вот, держи. Давай я помогу тебе донести. Это же твой дядя, да? Ты в прошлый раз говорил. — Не нужно, все нормально. — Да пойдем. Все равно народу нет. Они добрались до скамейки и разложили на ней свою поклажу. — Спасибо, — поблагодарил Леви и улыбнулся. — Уверен, мы заглянем на днях еще раз. — Хорошо. Приходите к этому времени, потому что мы как раз вторую партию булочек заканчиваем печь! — Хорошо, запомним! Они махнули друг другу на прощанье, и Леви сел рядом с Кенни на скамейку. Булочки таяли во рту, тесто было хрустящее, теплое, корица же сладкой тягучей массой расплывалась на языке… Несмотря на все изобилие Берлина, Леви никогда не пробовал там ничего, что шло хоть в какое-то сравнение с этими булочками. — Подай-ка салфетки! Леви протянул Кенни бумажный пакет из-под булочек. Внутри были салфетки. Кенни достал одну и вознамерился было вытереть ею выпачканный корицей морщинистый рот, как вдруг замер и расхохотался. — Чего? — Это твоя, — Кенни протянул ему салфетку, прищелкнув языком. Леви на автомате взял ее и только потом заметил, что поперек нее было что-то написано ручкой. «Саймон, 17506556542». Саймон. Точно! Леви застыл с салфеткой в руке, не понимая, как реагировать. — Он хороший парнишка, если тебе интересно, — сказал Кенни, вытирая рот уже другой салфеткой. — Несколько раз приносил мне эспрессо за счет заведения. Давно это, правда, было. — Мне все равно. — Да мне тоже. Но, — Кенни откинулся на спинку скамейки и как-то лукаво посмотрел на Леви. У него редко бывало такое выражение лица. — Я все думаю, доживу ли я до твоей свадьбы. Или вообще до момента, когда ты приедешь ко мне не один. — Боже, у меня пропал аппетит от таких разговоров, — Леви не врал. Он завернул булочку обратно в пакет и скомкал салфетку. Спиной он чувствовал, как Саймон наблюдает за ним из-за своей лимонадной стойки. — Неужели сломанные пальцы сделали тебя сентиментальным? — Нет. — Вот и прекрасно. Прости, но я не хочу об этом говорить. — Как хочешь. Просто имей в виду, что мне будет совершенно все равно, будет это девушка… или парень. Леви оцепенел. Лицо запылало, словно его окунули в чан с кипящим маслом. Они никогда не говорили с Кенни о чем-то подобном, и Леви был бы последним человеком, который подумал бы, что такие разговоры между ними вообще возможны. Особенно если принимать во внимание совершенно консервативные взгляды Кенни и то, как трещали по швам его скрепы, когда он видел слишком уж мужеподобных на вид девушек или уличную демонстрацию за права ЛГБТ. — Ясно, я понял, — медленно проговорил Леви. — Но давай оставим эту тему. — Давай оставим. Мне все равно. Я просто поставил тебя перед фактом, — пожал плечами Кенни. — Черт, ну какая же вкусная эта булка. Может, еще по одной? — У тебя сахар в крови подскочит. — Гаденыш. Леви рассмеялся и допил остатки своего чая. Кенни скомкал свой стаканчик и, поднявшись, выкинул в ближайшую мусорку. Они неторопливо двинулись в сторону дома. Саймон задорно махнул им рукой, и Леви последовал его примеру. Карман жгла салфетка, и это было странное чувство. Чувство, словно все возвращается на круги своя. «Я зачем-то наготовил слишком много карри», — Эрвин. «И?» — Леви. «Никак не могу привыкнуть к мысли, что ты уехал. Кстати, очень вкусно вышло. Тебе бы точно понравилось!» «Накорми Лизабет». «Она не любит карри. Вчера заказывали пиццу». Леви закатил глаза так сильно, что те, казалось, сделали круг в его глазнице. Лизабет все еще была в их квартире и совершенно не собиралась ее покидать. А Эрвин, значит, пытался гордо усидеть на двух стульях. Уже хотя бы это обстоятельство наталкивало на мысль о том, что все произошедшее — или не произошедшее — между ними после генеральной уборки — ошибка. Судя по всему, Эрвин лукавил, говоря, что с Лизабет «тяжело». Леви отчетливо вообразил, как эти двое сейчас сидят на кухне: Эрвин ест свое карри, Лизабет приготовила себе салат из валерианы, помидоров и сыра, и вот Эрвин доверительно говорит ей, мол, с Леви «тяжело», и им очень повезло, что тот решил ненадолго уехать. Пальцы сами собой сжались в кулаки. Время в квартире Кенни шло совсем по-другому — более размеренно, лениво. Утром Леви будил стук гипса по паркету — до туалета и обратно. Затем протяжно скрипела кровать — это Кенни снова пытался пристроиться под одеялом. Тишина уже не изводила. Днем готовил Кенни — в основном жареную картошку, яичницу или макароны с сыром и томатным соусом. Леви делал перерыв в работе на полчаса, и они вместе обедали. Кенни мало разговаривал, чаще всего просто листал еженедельную газету или включал фоном телевизор. Однако Леви знал, что вопреки этому показному равнодушию, Кенни очень рад его спонтанному приезду. Вечером они несколько раз прогуливались по городу: глазели на витрины закрытых магазинов, на самых разных собак, которых выгуливали хозяева, сидели в парке на скамейке и вместе вспоминали, как мать Леви любила цветы. А однажды Кенни даже изъявил желание купить ему мороженое. — В детстве ты всегда просил купить тебе шоколадное мороженое, — заметил он, доставая из кармана брюк кошелек. — Что ж, с тех пор ничего не изменилось, — улыбнулся Леви. — Возьми мне один шоколадный шарик. «Пришли мне фотографии вашей деревни», — Эрвин. «Погугли», — Леви. «Это не то», — Эрвин. Леви зачем-то опустил камеру вниз и сфотографировал асфальт и свои ботинки. «Пойдет?» — Леви. «Ты невыносим. Мы тут решили разморозить холодильник», — Эрвин. «Мы» ударило по нервам, резануло слух, словно кто-то провел вилкой по стеклу. Минуло уже больше «пары дней», на которые Лизабет изначально собиралась остаться в их квартире... Однако вот так вышло, что Леви здесь, под Лейпцигом, спит на дядюшкином диване, а Эрвин не скучает в их квартире со своей несостоявшейся сожительницей. «Вот, смотри! Наконец-то соскребем эту глыбу льда с верхней полки!» — Эрвин. На фотографии стоял их настежь открытый и распотрошенный, как туша медведя, холодильник. В левом углу была голова Эрвина — улыбка, волосы растрепаны, двухдневная щетина. Надо полагать, с Лизабет в квартире он чувствовал себя ничуть не хуже, а то и более свободно и уютно, чем с Леви. «Надеюсь, вы выключили его из розетки», — Леви. — Вот, — к нему подошел Кенни с двумя рожками с мороженым. — Я взял тебе два шарика. — Спасибо. А у тебя что? — Клубника и лимон. Очень вкусно. — Не сомневаюсь. Леви начал присматривать обратный билет, когда прошла ровно неделя с того дня, как он рано утром покинул их квартиру в Берлине. Жизнь с Кенни отдавала ностальгией и безмолвной тоской, поэтому он мог наслаждаться ею только в дозированных количествах. Пора было возвращаться. Леви размышлял, стоит ли говорить Эрвину о дате и времени прибытия. Решил, что да, стоит. На сообщение Эрвин не отвечал весь день, так что Леви успел уже несколько раз пожалеть о своем решении. Кажется, Эрвину было все равно, когда он возвращается и возвращается ли вообще. Они с Кенни ужинали, когда высветился входящий звонок. Телефон лежал на столе, так что Леви мгновенно взял трубку, не успев особо задуматься о том, зачем именно Эрвин звонит, когда можно было бы просто написать сообщение. — Да? — Ой, я случайно, — Эрвин рассмеялся на том конце провода. — Рассматривал мою аватарку и случайно нажал на кнопку звонка? — на этом вопросе Леви поймал взгляд Кенни — тот самодовольно скалился. Леви в шутку погрозил ему кулаком и, дожевывая на ходу кусок бутерброда, вышел из кухни. — Вроде того, да. — Что ж, — Леви не знал, что еще сказать. — Я рад, что ты завтра приезжаешь. — Да, я тоже. — Я забыл тебя спросить кое о чем. — М-м? — Леви вдруг понял, как давно не слышал голос Эрвина. — Мы посидели немного на твоем балконе. Приготовили сегодня ужин, пасту с креветками и шпинатом, и выпили вина. Помнишь то красное сухое, которое мы с тобой как-то пили? Вот его. Еще такая погода прекрасная на улице. Мы не удержались. Леви передернуло. Эти двое все больше укрепляли свои позиции в квартире и почти аннексировали его комнату. И тотчас бы дать им отпор, отбросить их фронт подальше от его территорий и нанести ответный удар, но… Леви просто почувствовал, что устал. Устал и совершенно не понимает Эрвина. И себя. Ему казалось, что перемирие было достигнуто еще тогда, неделю назад, когда Эрвин целовал его спину и лихорадочно стягивал с себя рубашку, но нет. Это было не перемирие, а кульминация, и вот теперь вся эта история со скоростью света неслась к своей логической и скучнейшей развязке. — Да, все в порядке, без проблем, — хмыкнул Леви. — Мы все убрали, не переживай, — в этот момент где-то на заднем фоне в трубке раздался женский смех и какое-то отрывочное «прек-ра-ти». — Веселитесь. Пока, Эрвин. Увидимся завтра. Леви положил трубку еще до того, как Эрвин успел что-то сказать или попрощаться в ответ. По этой причине через несколько минут пришло сообщение. «Я скучаю», — Эрвин. «А я — нет», — Леви написал это, а затем стер. Отложил телефон и вернулся на кухню доедать ужин. Кенни уже возился со своим хламом в кладовке — перекладывал с места на место, вытирал пыль, осматривал, вспоминал. Перед тем, как отойти ко сну, Леви решил сразу побросать все вещи в рюкзак и заодно прибраться в своей комнате. По факту это была гостиная, которая после их с Кенни вечернего новостного сеанса превращалась в спальню. Леви просто раскладывал диван, натягивал на него простынь, кидал поверх пахнущие немощностью подушку и одеяло. Готово! Прибираясь, Леви понес куртку, брошенную на спинку стула, в коридор, на вешалку. Из кармана что-то выпало. «Саймон, 17506556542». Леви вновь одолело своего рода ликование — он свободен. Все преграды перед нормальной жизнью, которые так настойчиво чинил на его пути карантин, таяли на глазах. Сегодня можно выходить на улицу и покупать булочки с корицей, завтра откроются спортзалы и торговые центры, а послезавтра он снова будет стоять в баре где-нибудь в Кройцберге и улыбаться симпатичному незнакомцу. Карантин спутал им с Эрвином все карты, шквальным ветром закружил их на месте так, что в какой-то момент они смотрели друг на друга, но… теперь-то все позади, и у Леви на руках — неоспоримое свидетельство этого. Они с Эрвином свободны и не обязаны делать то, на что их толкала скука и замкнутое пространство. Все закончилось. Уже ради этого озарения стоило ехать за двести километров. Ради облеченного вдоха. И свободной от мыслей головы. С расстояния все стало в разы проще. Набирая Саймону короткое приветственное сообщение, Леви почему-то вспомнил, как Эрвин в один из первых их вечеров в заключении говорил, что у него «не получается в серьезные отношения». Что ж, не соврал, как оказалось. Не то чтобы Леви требовал здесь и сейчас серьезных отношений, нет. Но все действия Эрвина как будто бы говорили против него и шли в разрез с его словами. Ожидая ответа от Саймона, Леви быстро переключился на чат с Эрвином. «А я хочу съехать. Не помнишь, что там в договоре? Нужно уведомить Имке за месяц или за два?»