Проклятие Луны

Жизнь Реборна нельзя назвать радужной, но даже при таких раскладах было лишь несколько вещей, которые он не выносил, несмотря ни на что. Предательство, как надежный союзник, глупость, как взрослый и умный мужчина, а также смерть. И если с первыми двумя явлениями он мог сражаться: расстреливать предателей, сжигать их убежища дотла, наставлять глупцов и преподавать жестокие уроки. То смерть ему так и не поддавалась, впрочем, как и всем в этом мире. Земля кладбища была рыхлой, влажной от утреннего дождя. Из-за него похороны и оттянули к закату. Небо затянулось алыми красками, Реборн еще с детства часто принимал это за дурной знак. Разве может быть хоть что-то хорошее в цвете свежей крови, растянутом над головами тысяч людей? Пусть кто-то найдет в этом эстетику, вдохновение, но для него – это лишь дурной знак. С первым выстрелом, попадающим точно в цель, в человека, меняется мировоззрение. Человек как вид не такой и могущественный, раз можно просто взять пистолет и выстрелить. Причинить боль легко. С первым убийством уходит земля из-под ног. В мафиозных кланах этот этап часто называют «Посвящением». Мафия открывает ребенку свои двери, дает в руки оружие, заставляет убить и ждет. Психика ребенка буквально подвергается пыткам собственной совести, мировоззрения, навязанного родителями или церковью, о мире добра и света. Если художнику отразить этот этап на холсте, вы увидите рыхлую черную землю, в которую проваливается дитя, срывая горло в криках и мольбах пощады. Он вновь и вновь переживает посмертную агонию убитого. Замкнутый круг, длящийся неделями, пока однажды все не прекращается. Ребенок либо выживет, выжигая на собственном взгляде на мир новые устои, либо умрет. Реборну тоже пришлось пройти это в детстве, времени на самобичевания не было, поэтому на следующий же день он поднялся и убедил себя, что его жизнь важнее, чем кого-то незнакомца. Но это правило отчего-то не распределялось на важный ему людей. Окончившаяся жизнь Луче была важнее. Процессия похорон исполняла свой долг за назначенную сумму, провожая душу женщины на Тот свет. Они все гости на ее последнем празднике, столпились полукругом у закопанной могилы, возложив цветы. Мрамор белый, как лицо дочери Луче, Арии, смотрящей вперед, на могилу. Реборн натягивает шляпу ниже, пытаясь скрыться от остальных гостей. Верится все еще с трудом, что Луче мертва. Но оранжевая пустышка на шее Арии отбрасывает все сомнения. Умерла. Все расходятся как-то слишком быстро, утомленные прощанием, даже Ария, не пролившая не слезы за все время. Выпрямила плечи, вздернула подбородок и ушла, не оборачиваясь. Неужели все это было лишь условностью для них? Реборн стоял один, чувствуя легкий вечерний ветер загривком и садящееся солнце. Ноги словно приросли к земле, уйти казалось невозможным. Неужели Луче держит его, не давай сбежать, как остальным? Что она еще хочет? Чтобы он нашел в себе силы заплакать впервые за столько лет? Нет, ни за что. Хоть и внутри все сжимается, гноится, но он не позволит себе пролить ни слезы. Мафиози не умеют плакать. Слезы отдают за силы переступать через трупы без мук совести. Тихо вздохнув, он снимает с головы шляпу, чтобы отдать почести этой женщине достойно. Быть может, это усмирит ее, и она отпустит. Лишь бы освободила его от скорби и отчаяния перед невозвратностью времени. Ветер непривычно колышет волосы, запуская табун мурашек. Без шляпы он чувствует себя таким уязвимым, слабым. Комок в горле поднимается выше, становится трудно дышать, он закусывает губу до боли и пытается совладать. - Дядя, если сдерживать слезы, то легче не станет. Реборн вздрагивает. Неужели он не один? Неужели малышка Ария вернулась, чтобы забрать его? Сворачивает осторожно голову и удивленно хмурится. Неизвестная ему девочка стоит напротив дрожащим силуэтом. Вся в черном, как и он, за темной вуалью шляпки прячет глаза, а губы чуть дрожат. - Вот, держите, - в протянутой маленькой ладошке конфета в блестящей радужной упаковке. На миг ему кажется, что она даже светится каким-то волшебным оттенком. Но зачем она ему? Будто слыша вопрос, девочка отвечает. - Мама говорила, что эти конфеты волшебные. И если будет очень-очень грустно, то нужно съесть одну. Тогда все пройдет. «Как наивно и глупо», - думает Реборн и кривится, но берет конфету в руку, сжимая. Теплая, нагретая в руках девочки и чуть влажная. Это на миг возвращает к реальности. - Вам поплакать нужно, - вновь говорит она. Реборну кажется, что это все глупая шутка или галлюцинация. Или, быть может, проказы Луче. - Взрослые не плачут, - тихо и сухо шепчет Реборн, напоминания прежде всего самому себе. Выходит, забавно, он ростом с маленького ребенка, девочка напротив и то выше будет, а говорит от лица взрослых. - Поэтому они и грустят потом. Мама говорила, что если не плакать, когда хочется, то больно будет очень долго. - Вроде маленькая, совсем наивная и глупая, но говорит правильные вещи. Реборн переводит взгляд на небо, уже не алое, это к лучшему. Скоро станет темно. - Почему ты здесь? Если не галлюцинация, то что забыл маленький ребенок на кладбище в это время в одиночестве? Вокруг никого живого, кроме них. Старая церковь тонет в последних лучах и нагоняет страха, сотни могил вокруг давят. - Я пришла к маме, - и он все понимает. Девочка поворачивается и кивает в сторону могил. Значит она там похоронена, недалеко. Недавно умерла. Кажется, собирается опять дождь. - Дядя, вы плачете. «Что?» И он поздно понимает, что принимает подсознательно влагу за первую каплю дождя. Тянется своими маленькими ручками к лицу и замирает. Щеки мокрые. Почему он плачет? Из-за того, что Луче больше нет? Или из-за того, что его, взрослого и сильного киллера, утешает маленькая девочка, потерявшая недавно маму? - Плачьте, - повторяет она и обнимает его. Сил противиться уже нет, когда внутри так больно и душно. - Слезами мы отпускаем их в лучший мир, - кажется, она и сама плачет. Плечи дрожат, когда он неуверенно их накрывает. Дыхание сбитое. Наверняка Луче по-доброму смеется и радуется. Ведь если держать эмоции в себе, то будет только уже.

***

- Глупая Лиззи, ты ведь знаешь, что если сдерживаться, то легче не станет? Он спрашивает так горько под воздействием того голоса в далеком-далеком прошлом. Он уже и не помнил его, а глаза той малышки поныне. Но небольшая карамелька до сих пор лежит в его вещах. Он ни за что ее не выбросит. Его маленький смысл существования дальше. Спина девушки, ранее такая хрупкая, чуть сгорбленная у подоконника резко вздрагивает, плечи медленно расправляются, а по комнате разносится тихий стон. Уставший стон. - Ты мне еще карамельку дай, - язвительно шепчет девушка, зарываясь пальцами в короткие волосы и пропуская их, не смотря на боль. Они путаются еще больше. Реборн чуть хмуро скользит по нервному силуэту ученицы. - Какую? – Издевается. - Апельсиновую такую, круглую. В радужной упаковке, - каждое слово вводит Реборна в ступор, губы сжимаются в тонкую линию, шляпа скатывается ниже и прячет настороженные глаза. Откуда она знает? Рылась в его вещах? Не оборачиваясь, она вскидывает голову вверх и расслабляется, словно видя что-то вверху над головой. А слова все сходят с губ. - Мама так часто повторяла, чтобы я отпускала мертвых. Мой кот, Курт, умер, а я не плакала. Тогда она принесла мне две конфеты, сложила в каждую руку и сказала: «Элизабет, если не плакать, то легче не станет». А сама постоянно сдерживалась. Дурочка, - все внутри киллера сворачивалось в узел. Действительно, он заметил в кармане платья у девочки вторую конфету в такой же шуршащей упаковке. - Я все искала и искала такие конфеты, но не нашла. Черт знает, откуда она их взяла. Но упомянула, что они якобы волшебные и помогут мне, если мне будет больно от потери. Пока их два – боль уйдет в два раза быстрее. Но я отдала один. Он все слушал и слушал молча, сжимая зубы покрепче. - Так зачем отдала? – холодно спросил наконец-то Реборн, Лиззи не заметила этого тона и лишь выдохнула с какой-то усмешкой. - Тому мужчине он был нужнее. Его боль была такой знакомой и отчаянной. Я не желала, чтобы он страдал. Скорбь – это слишком больно, - пожав плечами, она медленно обернулась и улыбнулась. - Я надеюсь, что сейчас он в порядке и больше не знает свежей скорби. Уставшая, измученная воспоминаниями и проклятиями своего пламени, держась за подоконник ладонями в такой домашней одежде, растрепанными волосами и мешками под глазами, но с улыбкой. Какая же она была болезненная и горькая. Чертова конфета не спасает ее от того, что свалилось на тонкие и хрупкие плечи. И такой волной беспокойства отдает его черствое сердце. Какая же судьба ироничная, он был готов смеяться до одури громко, хохотать на всю округу и кричать какого черта их жизни так сплетены. Такого ведь не бывает. Но вот та глупая девчонка стоит напротив спустя много лет. - Если я найду того мужчину и принесу ее, тебе станет лучше? – он и сам не верил, но отчего-то спросил, почти умоляя ее об ответе «да». Он отдаст, лишь бы она снова стала прежней собой. Лиззи тихо по-доброму усмехнулась и покачала головой. - Карамель не работает. Да и мне намного легче знать, что такая бесполезная вещь кому-то возможно дорога. Даже если он ее выбросил на утро, даже если она съедена, я буду надеяться, что она помогла ему, - как же она была права, сама того не зная. Реборн сжал зубы покрепче, борясь с этими чувствами внутри. - Я в порядке, Реборн. Правда. Не в твоем стиле беспокоиться. Но это меня делает счастливой. Спасибо. Да, сравнение того Реборна из будущего и этого были на лицо. Она ни за что не скажет, что именно он стал причиной, по которой она загнулала в пропасть и уволокла туда всю мафию в войну. Не сможет признаться, что все испортила лишь она одна.