Вне врат наших тел

Киборг закрывает лицо руками, растирая веки, царапая темно-синими ногтями кожу будто в намерении содрать с себя искусственную маску. Чужой крик раздражает слух, но больше всего по нервам бьёт грохот металлической двери, стенающей под градом ударов отнюдь не слабого молодого человека. — Аказа! Это не решит твои проблемы, черт возьми! Розоволосый устало поворачивает голову в сторону ванной комнаты, выжидая, когда драгоценная тишина, преследующая его столько лет, вновь снизойдет до его неприкаянной одинокой сути. Собственное имя, эхом отражающееся от стен и отголосками бродящее по всем этажам апартаментов, вынуждает киборга каждый раз внутренне содрогнуться. Он признает, что привык к этому, прощает себя за то, что позволил искушению и любопытству взять контроль над его непоколебимым сонным рассудком, и вновь спокоен, как штиль, но не равнодушен. — Аказ-кха-кха… Блять. У взбешенного зверя в ванной сдают голосовые связки, и Аказа блаженно прикрывает глаза, наслаждаясь вдруг нависшей выразительной тишиной. Он достаёт из пачки сигарету и затягивается, и почти сразу же чужая обида оседает иголками в лёгких и вынуждает недовольно поморщиться. Киборг в первый раз в жизни находится в столь глубокой прокрастинации — все откладывает и откладывает, тянет этот совершенно ненужный ему эпизод, забывает все слова под пристальным взглядом серебристо-лавандовых глаз. Ждёт. Сабито сидит в ванной, свесив ноги за её край, и злобно глядит на киборга из-под растрепанной персиковой чёлки. Костяшки его пальцев воспалены и покрыты коркой свернувшейся крови, и на белой футболке Аказы красуются размазанные красные пятна. Киборг встаёт у стены напротив, облокачиваясь голыми лопатками о холодную кафельную плитку грязно-голубого цвета, и усмехается. Эта злоба, плещущаяся в больших глазах с длинными пушистыми ресницами, будто обволакивает его мозг изнутри, и бежать уже некуда. Диссонанс. Стандартных ролей им попросту не досталось: они друг для друга — мистические мужчины с тремя головами и тремя парами рук, из ряда вон выходящие события в двух разных мирах. Сабито наклоняет голову к плечу и тоже молчит какое-то время: лицо его постепенно белеет от заполняющего крошечную комнату горького дыма, а глаза чернеют. Будто кадры неловко сменяют друг друга: вот он отводит взгляд, хлопает ресницами, вновь смотрит на киборга, но уже как-то по-другому, мягче. — Аказа? — М? Парень выползает из ванны и присаживается на край, марая эмалированное белоснежное покрытие своей кровью. Из его штанов выпадает и со скрипом катится к сливу пустая пачка успокоительного, и это кажется забавным. Столько людей пичкают себя кофеином и соблюдают все предписания в тренингах, лишь бы им хватило энергии дожить отведённое им время, а Сабито — личинка все тех же беспокойных и уставших — выжигает огнём своей тёмной страсти собственные слезы изнутри и не может отыскать себе подходящего места. Он тянет руку вперёд, цепляется средним пальцем за лямку для ремня на штанах розоволосого и вынуждает сделать небольшой шаг навстречу. Смотрит снизу-вверх с каким-то одержимым восхищением, как на божественное откровение. Аказа затягивается и закрывает глаза; мышцы живота невольно напрягаются от мягкого прикосновения влажных губ и скольжения холодных кончиков пальцев по ребрам. Сабито ведёт горячим языком ниже пупка, дышит обрывками невысказанной обиды и крепко жмурится. — Сабито, — Аказа тянет первый слог его имени, и рыжий едва ли не захлебывается подкатившим к горлу раздражением. — Са-би-то… — Заткнись. Не смешно. Он цыкает, скалится, вновь открывает рот, но замирает в миллиметрах от чужой кожи и просто утыкается лбом Аказе в живот. Его волосы немного щекочут, и, кидая сигарету в раковину, киборг зарывается в мягкие локоны пальцами, выдыхая из лёгких остатки дыма. — Ты похож на ебанного айдола, знаешь? — Ах, спасибо, что заметил. А ты знаешь, что меня начинает тошнить, когда я пою? Сабито злится. Аказа улыбается. Важное и очевидное решение откладывается в далёкий ящик, но любовные трагедии устарели. Все те душераздирающие слезливые истории не о них, совсем нет, и им нисколько не жаль. Аказа спрашивает: — Удивишь меня чем-нибудь ещё? Сабито раздражённо фыркает и посылает его нахер.