Я помню древнюю молитву мастеров: Храни нас, Господи, от тех учеников, Которые хотят, чтоб наш убогий гений Кощунственно искал всё новых откровений. Нам может нравиться прямой и честный враг, Но эти каждый наш выслеживают шаг, Их радует, что мы в борении, покуда Петр отрекается и предает Иуда. Лишь небу ведомы пределы наших сил, Потомством взвесится, кто сколько утаил. Что создадим мы впредь, на это власть Господня, Но что мы создали, то с нами посегодня. Всем оскорбителям мы говорим привет, Превозносителям мы отвечаем — нет! Упреки льстивые и гул молвы хвалебный Равно для творческой святыни непотребны. Вам стыдно мастера дурманить беленой, Как карфагенского слона перед войной. Николай Гумилёв
1952 год Сон был… странным. Она застыла в воздухе, как насекомое в янтаре. Зрение было нечетким: окружающее то становилось резче, то снова расплывалось мешаниной цветных пятен. Наконец перед глазами прояснилось, и она смогла рассмотреть то место, где пребывала. Над ней темнел сводчатый потолок и виднелась часть каменной стены. Её тело на самом деле зависло в пространстве, а вокруг медленно, будто в толще воды, колыхались канаты, словно сплетенные из жгутов слепяще-белого цвета. Эмили не могла даже моргнуть. Белое сияние неприятно резало сухие глаза, но опустить веки не было никакой возможности. Тело не слушалось — как она ни старалась, шевельнуться не получалось. Бред — а это не могло быть ничем другим — казался на редкость реалистичным. Через некоторое время угол зрения плавно сменился — ее будто сдвинули — и стал виден тяжелый деревянный стол, заставленный явно лабораторной посудой: реторты, пробирки, колбы и спиралевидные стеклянные трубки теснились на деревянной, местами разъеденной и обугленной поверхности; названия некоторым предметам она даже не могла подобрать. А еще виднелся краешек какого-то геометрического рисунка на полу. Выбитые глубоко в камне неестественно-четкие линии ровно сияли тусклым красноватым светом. Только сейчас Эмили поняла, что звуков не было. Вообще. И запахов тоже. Слух и обоняние, как и прочие чувства, будто отключили, оставив только зрение. Около стола суетился человек в странном балахоне, раскладывая скатку с устрашающего вида инструментами. Начищенный металл хищно взблескивал в неярком свете. Источник освещения, очевидно, располагался за спиной Эмили — по стене метались тени, но понять сколько человек здесь было, кроме нее и второго, не представлялось возможным. Вдруг появились звуки, резко, словно повернули тумблер. Послышалось гулкое эхо шагов, мелькнуло светлое пятно, и рядом с высоким человеком возникла женщина, одетая в кожаные брюки и белую рубаху с длинными рукавами. Невысокая, очень бледная, с темными глазами. Русые волосы чуть ниже плеч были завязаны лентой. Та обернулась, посмотрела Эмили прямо в глаза, и стало очень страшно. Если бы могла, то задрожала бы или отшатнулась, но она по-прежнему оставалась только наблюдателем. Незнакомка выглядела… зловеще. Мрачное выражение лица создавало отталкивающее впечатление, но особенно пугал взгляд: сосредоточенный, оценивающий и равнодушный. Такие лица маленькая она видела только на войне, у солдат — своих и противника. Эмили моргнула и прикрыла веки. Какая же глупость лезет в голову, лишь бы отвлечься. Не в силах смотреть в холодное лицо женщины, она повела глазами в другую сторону и увидела ещё одного мужчину. Хмурый коренастый тип недовольно поджимал губы, но методично управлял высоким, поправляя и руководя его действиями. Было очевидно, что крепышу не нравится то, что происходит: на скулах перекатывались желваки, скрещенные на груди мощные руки словно бы отгораживали его от происходящего, однако вмешиваться он, похоже, не собирался. Эмили никак не могла понять, что тут творится: разум лениво подмечал нереальность деталей, всю эту жуткую атмосферу и явный зловещий подтекст того, что с ней собираются сделать. Но она ничего не могла поделать — только наблюдать. Ужас от тяжёлого и пронзительного взгляда женщины уже прошел, но давящая, откровенно гнетущая атмосфера в помещении не давала дышать полной грудью, а может, дело было ещё в чём-то… Через какое-то время троица закончила свои приготовления, и они встали перед ней, монотонными голосами затянув что-то на латыни. Словно выплавленные в каменном полу, линии начали наливаться багровым и мерцать в каком-то рваном ритме. Через пару мгновений Эмили поняла, что свет пульсирует в такт её сердцу. Высокий сделал пасс руками, и тело вновь поменяло положение. Внутри что-то ёкнуло от секундного испуга. Но теперь она поднялась выше и могла рассмотреть их всех, а также мрачную залу, освещаемую только свечами на полу и на столе да несколькими факелами на стенах. Эти трое, встав прямо перед ней, с минуту делали какие-то непонятные взмахи руками — до жути синхронно, — а затем коренастый пропал из вида, зайдя ей за спину. Красноватые линии на полу замерцали чаще — её сердце заходилось от страха, от ужаса внутренности скручивало ледяным узлом, во рту пересохло, но даже закричать не выходило. Сон чем дальше, тем больше напоминал кошмар. Только сейчас она заметила, что фигура на полу оказалась гораздо сложнее, чем можно было представить. Пугающие незнакомцы расположились в вершинах треугольника, вписанного в круг, а тот, в свою очередь, был вписан ещё в несколько окружностей. Мелкие значки шли непрерывной цепочкой по границам геометрических фигур. — Начинаем, — внезапно прозвучал голос женщины. — Ученик, надеюсь, ты догадался уничтожить её личность? «Уничтожить?.. Меня?» — растерялась Эмили. — Да, графиня, — кивнул высокий. «Но я же здесь! — мелькнула паническая мысль. — Я же все помню… Он врет! Или ошибся». — Мастер, — резко поправила его женщина, а высокий дернулся, как от удара — на щеке проступил красный след. — Больше почтения, мальчишка! Это ты напрашивался ко мне в ученики, не я звала тебя. Изволь играть по правилам или проваливай на все четыре стороны. Тебя здесь никто не держит, дилетант! Самое жуткое, что ни голос, ни лицо её не выражали абсолютно никаких эмоций, но резкие слова, видимо, были призваны задеть за живое. Красивое породистое лицо высокого дрогнуло на мгновение, искажаясь в гримасе, но он быстро взял себя в руки. — Ты же понимаешь, что сотворить такую гибридную нечисть — твое испытание? — вкрадчиво спросила та, кого высокий назвал графиней. — Разум этого создания должен быть чистым листом, иначе мы рискуем получить стихийное бедствие. Низшими управляет только голод, наличие разума сделает её опасным хищником, который рано или поздно вернёт себе сознание… — Свободу воли, — поправил коренастый. — Хочешь закончить свои дни как Игнотус Певерелл, прячась под плащом от собственного создания? — вкрадчиво спросила графиня. — Нет, — глухо ответил высокий, опуская взгляд. — Не хочу. «О чём… о ком она говорит? Что они собрались делать?..» — интерес Эмили был уничтожен довольно интенсивными ощущениями под ключицами, грудью и на ребрах. Она опустила взгляд и увидела, как по коже течет кровь. Её кровь. Пока она наблюдала за разговором, третий мужчина незаметно приблизился и успел сделать надрезы на шее, груди, животе, руках, а сейчас вел острым лезвием по ногам. Металл скользил по телу, повинуясь жестам крепыша, а кровь оставляла тут же холодеющую влажную дорожку. Что самое странное, боли не было, только едва заметное пощипывание и покалывание — такое, будто отсидишь руку или ногу. «Точно сон, — успокаивая саму себя, решила Эмили, — а что же ещё?..» Тем временем высокий снова затянул какой-то речитатив на латыни. Женщина что-то проговаривала вслух, но совсем тихо, делая широкие жесты кистями рук, словно стряхивала воду. Внезапно все ощущения исчезли, а под волосами на шее, прямо в основании черепа, онемело, будто туда воткнули ледяную иголку. А дальше начался настоящий ужас. Повинуясь жестам троицы, кровь, вытекающая из порезов, падая вниз, замедлялась у самого пола, а потом взмывала вверх вопреки всем законам мироздания, оседая в воздухе багряными бусинами. Резкий взмах наискосок слева направо, удивительно синхронно выполненный участниками действа, заставил кожу Эмили разойтись, обнажая отталкивающее в своей наготе зрелище мышц, которые тоже стали расходиться, разъединяться, медленно и плавно расплетаясь, и, наконец, показали желтоватые кости скелета и внутренности. Это было чудовищно… Нереально. Это сводило с ума. Если бы она могла — орала бы в голос, кричала, захлёбываясь слезами от дикого животного страха, но Эмили могла только наблюдать. Она была абсолютно беспомощна. Больше всего в этот миг ей хотелось зажмуриться и, открыв глаза, оказаться дома, в своей постели. Но кошмар никак не выпускал её, утаскивая обратно, на глубину. Кроваво-красные отсветы на стенах и лицах участников стали ярче. Опустив глаза, она увидела истошно пульсирующий комок… Своё сердце. Оно ритмично дёргалось, сокращаясь. Зрелище было отвратительным в своей неприглядности, но странно завораживало. Отсвет от фигур на полу добавлял всему происходящему градус безумия, будто мир ограничивался только тьмой, багрянцем и кровью. Ощущение реальности плыло. Звуки отдалились, окружающее снова стало терять очертания… Было такое чувство, будто она сейчас упадет в обморок… Послышался резкий окрик женщины — мягко вспыхнули белые жгуты, и всё снова обрело четкость. Уйти от кошмара не получалось. Хотелось расплакаться, но даже этого она сделать не могла. Неведомая злая сила распяла её, разложила на составляющие и заперла сознание, отобрав возможность даже испытывать боль, доказывающую, что она жива. Кошмар продолжался. Эмили решила, что она умерла и попала в ад, только не могла никак понять, где в своей недолгой жизни так нагрешила. Её кости обкладывали какими-то тонкими металлическими пластинками, испещрёнными непонятными надписями, поливали дымящимися составами, читали над ней свои дьявольские молитвы… И все это длилось и длилось, казалось, бесконечно. И этому не было конца. Через вечность мучений, когда в мыслях уже не получалось даже бояться, а сознание заволокли усталость и равнодушие, её стали собирать обратно: загоняли кровь в вены, стягивали мышцы слой за слоем, натягивали кожу. Ледяная игла, которую она постоянно ощущала в основании черепа, резко исчезла, и Эмили внезапно почувствовала дикую, давящую, жгучую боль. Тело горело и плавилось, будто его окунули в кипяток, внутренности то и дело скручивало болезненными спазмами. Её дёргало, грызло изнутри, кости ломило, а навалившаяся слабость была просто ужасной. И она все ещё не могла даже закричать. Женщина напротив прищурилась, пристально вглядываясь в глаза Эмили, и внезапно шагнула назад, жестом прерывая ритуал. Линии на полу медленно гасли, давящее ощущение спадало, а двое мужчин вопросительно уставились на графиню. — Эржи, в чём дело? — с тревогой спросил коренастый. — Ученик, принеси мне Большой Бестиарий, — не реагируя на вопрос, приказала графиня. Высокий замешкался, но тут его, повинуясь легкому жесту женщины, просто вынесло за дверь. — Без промедлений и вопросов. Помни мои правила, полукровка, — припечатала она ему вслед. Когда дверь захлопнулась, графиня словно расслабилась, черты лица смягчились и стали более юными. Во взгляде появилось явное раздражение, но при этом губы изогнулись в предвкушающей улыбке. — Мальчишка соврал. — В чём на этот раз? — насмешливо прищурился коренастый. — Жиль, mon cher ami, этот поганец не отпустил её. Посмотри ей в глаза. Коренастый перевел тяжелый взгляд на Эмили, впиваясь в нее точечками зрачков. — Что я должен увидеть? Точнее, что в них видишь ты? — Душу, мой ненаблюдательный друг… Чистую душу, — едва слышно прошелестел голос, его обладательница ловко крутнула запястьем, и Эмили наконец провалилась в благословенное ничто. 1618–1632 гг — Жи-и-иль! Подождите меня! — крик Эржи догнал их с Адрианом, когда они уже были у подножия холма. С улыбкой обернувшись, друзья наблюдали, как их догоняет перемазанная травяным соком девушка в венке из полевых цветов. Надев на спутников такие же венки, Эржи, ничуть не напоминая графиню из королевского рода, солнечно улыбнулась и расхохоталась, забавляясь их растерянностью: двое мужчин, воин и целитель, выглядели презабавно с цветами на головах. Жиль по-доброму усмехнулся, радуясь хорошему настроению боевой подруги — улыбка на лице леди Батори была нечастым явлением. Прошедшие годы бывали разными: четыре из них они скитались после подстроенного той ночью пожара в Чахтице по всей Европе, даже как-то сунулись в Киев, но большой шумный город, отравленный религиозными войнами, а тем паче отношением к чужакам, совершенно не способствовал спокойной жизни, и они пустились дальше, пока случай и попутный караван не занесли их в Палестину, где они встретили своего третьего… С Адрианом они познакомились случайно. Эржебет, от природы не обделённая любопытством, по её же собственным словам, обратившись химерой, возвела это качество в абсолют, так что наткнувшись на запечатанный слабенькой магией тайник в катакомбах Ершалаима, не смогла удержаться и сунула туда свой нос. Последствия были ужасны: ожоги по рукам и груди никак не заживали, несмотря на все старания. Жиль, будучи некромантом, мог многое сделать с мертвой плотью, но Эржи-то была живой. Услышав на базаре сплетни, будто бы в Хевроне, в пещерах Махпела, живет чудотворец, способный исцелить даже проказу, отчаявшийся найти помощь Жиль поспешил их проверить. В такие чудеса де Ре, конечно, не верил, но он уже был готов цепляться за что угодно, лишь бы помочь своей спутнице. Стыдно сказать, за последние годы он привык к ней и даже по-своему привязался. Чудотворец, оказавшийся на поверку молодым безусым мальчишкой, будто бы сошел со старых икон: то же открытое лицо и мягкая улыбка в сочетании с военной выправкой легионного врача. Но взгляд… Взгляд безумно древнего существа, видевшего всё, выбивал из колеи. Промолчав на приветствие Жиля, он сразу бросился к Эржи, чье лицо было искривлено страданием, и, ни секунды не раздумывая, схватился за ожоги голыми руками. — Стой! — уже понимая, что опоздал, крикнул Жиль, но тут случилось сразу несколько вещей: от боли Эржи сбросила маску, побледнев ещё больше, рот открылся в немом крике, показав вампирский оскал, когти вытянулись; новый вдох — и в пещере раздался страшный вой. Но мальчишка даже не среагировал, невидяще глядя куда-то в одному ему ведомые дали. Жиль уже потащил из ножен кинжал, чтобы остановить это и убрать свидетеля неконтролируемого превращения, как… Это неземное существо мягко зашептало, ласково уговаривая химеру потерпеть. Под его бережными, но сильными прикосновениями кожа обожжённая слезала, как со змеи, обнажая чистую, без единого рубца. Он и впрямь оказался чудотворцем. Вылечив больную, юноша поднял взгляд, где плескалось понимание и смирение со своей участью… и у Жиля не поднялась рука. На следующий день, едва встало солнце, они отправились в путь, и чудотворец пошел с ними. Не сказав ни единого слова, он шел чуть позади и никак не отставал: применял ли Жиль магию, скрываясь путем теней или просто сбегая в темноте ночи, они не могли оторваться от незваного попутчика. Так и странствовали. Двое соратников постепенно привыкали к молчаливому преследователю, но бдительности не теряли: здоровая подозрительность — залог долгой жизни. Их спутник, молчавший первые несколько недель, однажды все-таки заговорил. Случилось это в неожиданный момент: их остановили на дороге, и мальчишка вступился за них. Было это на границе с Иорданией. И впрямь, трое одиноких путников внушили разъезду солдат подозрения: почему те не шли с караваном, как делало большинство? Они с Эржебет, одетой как мужчина, выглядели оборванцами — долгий путь никому не идет на пользу, — но имели при себе оружие. Они уже приготовились сражаться, как юноша поспешил к самому главному воину на коне, о чем-то недолго переговаривался с ним… и их просто отпустили. Тогда-то они и познакомились. Его звали Адриан, и он мог говорить про римские легионы и про одетых в шкуры диких перволюдей так, будто видел все собственными глазами. Даже несмотря на свои два с небольшим века, Жиль просто боялся представить себе ту бездну времени, что отсчитал этот человек. Он был странным: всегда спешил на помощь, кто бы ни просил, никогда не требовал платы за исцеление; в его рассказах иногда проскальзывало имя Иисуса, а то, что он одним из первых принял Христианство, не вызывало сомнений — это была его религия. При этом Адриан никогда не соблюдал постов, лишь улыбаясь на подначки Эржи. Жиль поначалу не спешил доверять этому существу, несмотря на всю его кажущуюся безобидность. И не столько подозревал его во лжи, сколько знал такой тип людей. Он был слишком похож на Жанну, а та могла в один момент обратиться валькирией, яростной девой битв, если считала, что сражается за правое дело. Так и Адриан мигом забывал про всё, стоило кому-то рядом испытать боль. Эржи вообще откровенно подозревала Адриана во всех грехах, несмотря на то, что он вылечил её и не сдал Инквизиции. Она считала, что облик юноши — всего лишь маска. Жиль не мог винить её, зная настоящую историю кровавой графини. Предательство самых близких именно тогда, когда она нуждалась в их поддержке, сломало её, ожесточило и, в конце концов, вылепило новую личность: равнодушную ко всему, кроме собственных интересов, жёсткую до жестокости и холодную как лёд. При этом в её глазах горел негасимый огонь любопытства, а верность своим принципам и способность пойти буквально на всё ради достижения цели явно были чертами из прошлого Эржебет — правитель не имеет права на слабость. И, кажется, вся жизнь леди Батори доказывала этот постулат. Но время шло, мальчишка был все так же светел и безмятежен, как первый луч солнца, как бы они ни провоцировали его. И Жиль смирился с его присутствием, до сих пор не понимая, что могло заинтересовать столь загадочное существо в их компании. Два столь сходных в своей судьбе и одновременно не похожих друг на друга создания сошлись в одном — они не спешили до конца доверять юнцу, хотя тот следовал за ними, незримо оберегал их с Эржи, отчего Жиль порой бесился, а леди Батори шипела гадюкой, но и она со временем перестала и даже начала загадочно улыбаться, словно зная какой-то секрет, не доступный мужскому пониманию. Иногда Адриан отставал, исчезая по каким-то своим делам — Эржи была уверена, что тот уходил врачевать. Спустя месяцы барон был вынужден с ней согласиться. Несколько раз вернувшись назад, он узнавал, что в селениях и городах пошли слухи о юном невинном — ха, как же! — страннике, который обладает чудесной силой исцелять прикосновением. Они путешествовали, нигде не задерживаясь надолго, меняли города и страны, нанимались в охрану, воевали за господина, и везде с ними был Адриан — он лечил их, выхаживал Эржи, которая, следуя своему неуёмному любопытству, частенько попадала в переделки, и не отказывал никому, кто бы ни просил его о помощи. Осесть они были вынуждены из-за Жиля. В последней схватке с разбойниками он получил серьезную травму, чуть не распрощавшись с жизнью, и даже чудотворец ничего не мог с этим поделать. На землях герцога Урбино, только взошедшего на престол Франческо II Мария делла Ровере, они нашли себе пристанище. Испросив дозволения у правителя поселиться в городе и получив его, — немаловажную роль тут сыграли способности Адриана, которые молва не уставала восхвалять, куда бы тот ни пошел, а также весьма существенная сумма в золоте, тайком переданная посланнику герцога, — троица соратников нашла себе дом. Место было райским. Небольшой городок, раскинувшийся у подножия замка, фруктовые сады, окружавшие город, местные жители, приветливо принявшие странников, которые платили полновесными монетами и без промедлений — все это позволило наслаждаться каждым днём, забыть про интриги и безумные эксперименты Эржи, просто жить… Они непозволительно расслабились и упустили происходящее. Первой весточкой послужили папские служки, наводнившие город. Месяцами они прибывали в Пезаро, но вели себя тихо, ни к кому не цеплялись, и к ним привыкли. А потом внезапно скончался герцог — в городе поговаривали, что его отравили, — и пришлось уносить ноги из охваченного волнениями города: столица Урбино, а за ней и все герцогство перешло под протекторат папской области — папа римский Урбан VIII добился своего и прибрал к рукам лакомый кусок, на который давно облизывался святой город. К тому времени Жиль уже оправился от ран, нарастил жирок и почти ничем не напоминал того коренастого вояку, которым прожил почти две сотни лет.***
— Опять дорога, — ворчала Эржи, брезгливо оттирая грязь с сапог — на мощеных камнем узких улочках Пезаро такого не водилось. — Опять грязь, подгорелая каша и лесная шваль… Отвратительно! Как перекати поле!.. — Ты разбаловалась, душа моя, — фыркнул Жиль, в последние несколько недель отощавший до привычного состояния. — Распутица, что ты хочешь? Эржи что-то проворчала, поглубже натянула капюшон длиннополого плаща и начала отвязывать груз с лошадей. Жиля иногда поражала запасливость и хозяйственность леди Батори: пожив несколько лет в спокойствии и достатке, проедая заработанные войной деньги, она обросла неприлично большим для путешественника гардеробом, коллекцией редких ингредиентов и инструментов для зельеварения, которыми все равно не могла часто пользоваться: в городке слишком быстро бы заметили, примись она варить зелья прямо в доме, а там и до костра недалеко. Пары часов после донесения прикормленного стражника из замка хватило, чтобы собрать всё, что леди посчитала нужным взять с собой, и успеть сбежать, пока их не хватились. Правда, теперь пришлось тащиться гораздо медленнее, чем они могли бы — нагруженные лошади не унесли бы ещё и всадника, так что приходилось вести животных в поводу. Не то чтобы они опасались погони, но лучше бы было побыстрее покинуть гостеприимные земли новой папской области. Адриан по обыкновению молчал, но выглядел этим вечером странно бесстрастным. Он не скрывал эмоции, но все, как правило, заслоняла спокойная безмятежность. Правда, по прошествии нескольких месяцев совместного пути Жиль научился узнавать даже мельчайшую тень чувств на юном лице. Сейчас Адриан был обеспокоен и над чем-то мучительно раздумывал… Чудотворец что-то замышлял. Едва они поужинали хлебом и сыром, сидя у костра и наслаждаясь беспрестанным ворчанием Эржи, как Адриан произнёс: — Мы должны расстаться. — Что? Почему? — переспросил Жиль, испытывая одновременно недовольство и смутное облегчение от того, что всё так быстро раскрылось. Он готов был предположить гораздо худшее. — Ты!.. Ты бросаешь нас? — оскалилась Эржи, начиная злиться. И так нерадужное настроение леди подпортила необходимость расставания и непонимание целей соратника. — Я знала, знала, что однажды так будет… — Эржи, — мягко позвал юноша, — твоя душа хочет покоя, ты не готова странствовать дальше, тогда как Жиль рвется вперёд… — Не смей решать за меня, за нас! — прошипела графиня, вскакивая на ноги и пинком расшвыривая хворост для костра. — Он прав, — Жиль кивнул, избегая смотреть на боевую подругу. Эржебет, уже набравшая воздух, чтобы выдать новую тираду, а может, даже и проклясть их, устало опустила плечи. — Ну, мы же ещё увидимся, — успокаивающе улыбнулся ей Адриан, на что леди только крепко сжала губы и прищурилась. — Ты собиралась отправиться в Тоскану, — напомнил ей Жиль. — Не вижу повода менять планы. Помнишь то местечко, Ареццо? Эржи мрачно кивнула. — Мы проводим тебя туда, а через год снова встретимся, — он перевел вопросительный взгляд на целителя и получил в ответ уверенный кивок. — А куда отправишься ты? — резко спросила все ещё задетая их решением графиня, впиваясь глазами в лицо Адриана. Тот заметно помрачнел, напрягся, отводя взгляд, но все же признался: — Мне нужно кое-что проверить. И как они ни выпытывали, что именно он собирается делать, тот так и не признался. И не признавался ни на одной из последующих встреч в доме Эржи в холмах недалеко от Ареццо. А через восемь лет его убили.