Два Императора.

      Ответное посольство в Пруссию было делом времени. И Петр Федорович не упустил шанса увязаться за ним. Засиделся я - служило его ответом. Ему было до боли волнительно предстать перед королем державы. И он не скрывал, что боялся встречи. Нынче он не особо прекрасный царевич. Екатерина Алексеевна лишь благосклонно улыбалась, поддерживая мужа. Он хоть и волновался, но явно был счастливым, а для царевны это было более, чем прекрасным поводом для улыбки. В этот момент она и думать не хотела, что в Петербурге есть где-то гвардейский ефрейтор, что питает к ней чувства, что должен питать муж к своей жене. Хоть Елизавета Петровна и выбрала подарок чете Гогенцоллернов в виде нескольких сапсанов, привезенных с Кавказа, для соколиной охоты, но Петр Федорович считал, что его долгом было сделать ответный личный подарок. И по совету Румберга он выбрал гобелен. Со стороны он напоминал сцену битвы при Павии, но вместо немецких ландскнехтов и испанской пехоты были вышиты прусские солдаты в темно-синих мундирах доблестно сражающиеся с австрийцами в белом. И если в центре оригинального гобелена был Франциск Первый, которого брали в плен, то тут же на первом плане был сам Фридрих на вороном коне в окружении своих верных гусаров в черном облачении. Петр Федорович понимал, что по значимости его подарок ничто по сравнению с боевым знаменем, но искренне верил, что это хоть как-то польстит королю.       Так-то Елизавета Петровна была недовольна, что царевич по заграницам катается, ему бы свою страну узнать, как люди живут, а он на запад глядит да под крыло черного орла стремится. Но Разумовский, "защитничек племянничка" как любила приговаривать императрица, чуть обняв за плечи женщину, нашептал на ухо, что лучше отпустить царевича, хоть развеется он, может подчерпнет чего, чем чепухой тут страдать. И Елизавета Петровна согласилась. Не скрывала она, что страной управляла лучше нежели семьей. Петр Федорович за это был благодарен графу. Сам посол, Григорьев Андрей, предпочел же ехать в Кенигсберг каретой, когда царевич выбрал свою любимицу, гнедую голштинскую кобылку. Как бы он не любил удобство, но тешить самолюбие любил больше, а раз судьба дает шанс въехать верхом в столицу, то грехом было не воспользоваться.

***

      И хоть среди всей делегации из Российской Империи у Петра Федоровича был самый высокий чин, но тут он явно был на вторых ролях, ведь никакое прямое отношение к посольству он не имел. Улицы города напоминали о событиях полугодовой давности. Петр Федорович почувствовал, как внутри все сдавливает от тошнотворного чувства волнения. Он прекрасно помнил о тех чувствах, что питал прусский король к нему, прекрасно помнил о шелковом платке, как первом подарке. Их переписка не прекратилась, но с некоторых пор письма стали приходить реже. И Петр Федорович понимал, продолжительная война, холодная зима, болезнь змеей расползавшаяся по стране - все это сильно ударило по простому народу, и, как отец государства, Фридрих был обязан позаботится о сынах Отечества, что кормили армию. Петр Федорович с усмешкой вспоминал их некое забавное сходство в том, что они оба забросили музицирование. Его Величество - из-за занятости, а Его Высочество - из-за того, что его муза покинула разум. Печально, что ни в моих силах приказать вернуться ей.       Гласило одно из последних писем. От мыслей об этом царевич невольно улыбнулся. Все-таки он тосковал по общению с Фридрихом. Погрузившись в раздумья, Петр Федорович и не заметил, как они оказались на площади перед дворцом. Его Величество встречал гостей в компании своей жены. Царевич ранее никогда не видел Елизавету Кристину, а поэтому с плохо скрываемым любопытством рассматривал ее. Она была чуть выше мужа, но тоненькая фигурка в более затянутом платье, чем того требовало мода, явно уменьшали ее. Да и маленькое круглое личико с застывшей вежливой улыбкой на губах придавали прусской королеве образ молодой девушки, которую вот-вот должны под венец отдать. Она с неким презрением, присущее, наверно, любому пруссаку, рассматривала российские знамена, людей их державшие и повозки. Но услышав клекот в одной из них, она явно заинтересовалась, вытянув шею и разглядывая откуда мог быть этот звук. - Кажется, Ее Величество Елизавета знает, как угодить своей тезке.       На это Елизавета Кристина лишь хмыкнула. Вот ей только комментариев Фридриха не хватало. Его Величество был одним из немногих, кто знал о ее любви к соколиной охоте. Андрей Григорьев взмахом руки приказал показать подарки, и слуги на обозрение королевской четы и ее свиты вынесли пять клеток с птицами. Сапсаны, привыкшие к свободе южных степей, нервно щелкали клювами и цеплялись когтями за прутья. Ее Величество протянула ладонь к самому спокойному, но тот отскочил к дальнему углу клетки, не горя желанием знакомиться с новой хозяйкой. - Они привыкнут к Вам.       Заключил Фридрих. Соколам он предпочитал гончих, а оттого не старался знакомиться с новыми жителями королевской соколятни. Его по правде больше волновал приезд Петра Федорович. Его визит был неожиданностью, хоть где-то в глубоко в душе надеялся, что увидит наследника престола. Еще свежи те воспоминания, когда его агенты из Петербурга сообщили, что Романов слег с оспой и нет шансов, что он восстановится. Именно в тот вечер Фридрих пересилил себя и впервые заглянул в небольшую католическую церквушку близ Берлина. Пастор был тогда изрядно взволнован, но исполнил долг служителя Богу и посоветовал королю обратится молитвами к святому Роху, тот защитил немало людей от болезни, защитит и излечит сейчас "Вашего близкого друга". Позже Фридрих понял, откуда слух пошел, мол все наше офицерское командование с чумой слегло.

***

      Уже за ужином Петр Федорович преподнес свой подарок. Он развернул на всеобщее обозрение гобелен и был рад услышать похвалу от Елизаветы Кристины за оригинальную задумку. Не зная отчего, но его пугала эта женщина. При ней он и взглянуть не смел на Фридриха, а о разговоре с ним и думать не смел. А поговорить хотелось. Хотелось рассказать даже о холодном марте, о покрытых снегом дорогах и противном снеге с дождем. За те долгие полгода их переписка из более-менее формальной превратилась в скорее дружескую. Письма уже не начинались с доли любезностей и официоза - наоборот. Петр Федорович реже писал "Ваше Величество", переходя на "мой друг". Оба не стеснялись писать о своих переживаниях, и царевич в коей-то мере был бы рад разделить их с королем.       Никто и не заметил, как застолье по случаю приема гостей затянулось до поздней ночи. Чета Гогенцоллернов отказалась от идеи пышного бала, российскую императрицу в этом плане никто не превзойдет. Был лишь (не)скромный ужин, где подавались блюда, что даже для искушенного в блюдах наследника престола и посла, который еще с Петром-батюшкой половину Европы объехал и перебровал от шведского гравлакса до столь знаменитых лягушачьих лапок из Франции. Но вот поданную к столу ондатру пробовали впервые. Не без хвастовства Елизавета Кристина добавила, что Его Величество сам поймал зверя. Петр Федорович вспомнил о разговоре в далеком уже октябре, когда друг другу они пообещали, что вместе поохотятся. Ту встречу он вспоминал с теплом и был рад, что те чувства, что были с ним в те времена, возвращаются в его душу вновь. Только тогда не было Ее Величества. Она не давала ему покоя, каждый раз пересекаясь с ней взглядом, царевич ловил себя на мысли, что она все знает, знает о тех чувствах, что испытывает ее муж к Петру и считает виновным именно царевича.

***

      Час волка Петр Федорович встретил уже в выделенных покоях. Подсвечник с тремя свечами освещал малую часть комнаты и уж точно не позволял что-то различить на улице. В компании у царевича были лишь бутылка немецкого вина и Шекспир с его "Ein Sommernachtstraum". От скуки Петр Федорович пододвинул к себе ближе бокал с алкоголем и источник света. Открыв книгу на первой попавшейся страницу, он зачитал чуть шепча:

- В тот миг - я это видел - пролетал Между землей и хладною луною Во всеоружьи Купидон. Прицелясь В прекрасную весталку, чей престол На Западе, он так пустил стрелу, Что тысячи сердец легко пронзил бы.

      Он плохо знал сюжет произведения, а точнее вообще не знал. Не его это - читать Шекспира, слишком наивные любовные терзания было не его стезей. Только под жестким надзором учителя Петр Федорович еле осилил "Юлия Цезаря" и лишь половину "Гамлета". Царевич уже даже не наливал в бокал вина, а так отхлебнув из горла продолжал зачитываться

- </i>Могу ли я просить о худшем месте В твоей любви, - хоть я о нем мечтаю, - Чем место, подобающее псу?

- Не искушай моей душевной злобы! Я прямо болен, чуть тебя увижу.

      Раздалось из темноты комнаты. Петр Федорович резко обернулся, под рукой у него не было ни единого предмета, что мог бы хоть отдаленно напоминать оружие. Он чувствовал, как сердце начинает яростно биться от страха. Но нарушитель покоя царевича вышел из тени, и им оказался Его Величество. - Наверно, мне стоит просить прощения за беспокойство и за то, что напугал Вас.       Петр Федорович пробормотал что-то наподобие "не стоит никаких извинений". Ему и в голову не могло бы прийти, что Фридриху надо извиняться перед ним. - Я увидел свет в Ваших покоях и вот, я здесь.       Фридрих говорил с той непринужденностью, будто наносить визит гостям с бессонницей- для него обычное дело. Петр Федорович бегал взглядом по комнате. Одно дело - быть наедине с Его Величеством, когда вы и вправду одни во всем замке, другое - быть с ним, когда в соседнем крыле Ее Величество, а в этом - посол из России. - Ваше Величество... я не хочу показаться грубым, но не кажется ли Вам, что здесь Вам не совсем место....       Царевич чуть приблизился к Фридриху, не сводя с него глаз. Опьянение вкупе волнением ударили в голову. Он чувствовал, как становится жарче, и жар этот вовсе не из-за тепла дворца. И Петр Федорович понимал, что прусский король прекрасно видит состояние гостя насквозь. Это несколько будоражило. - Ваше Величество, Ваше присутствие здесь... оно... и мне кажется, что Ваша жена, Ее Величество, может что-то знать, она догадается...       Язык Петра Федоровича заплетался, руки мелко дрожали, а внутри неприятно все сводило. На трезвый ум он бы и подумать не смог о таких словах в лицо королю, но тут вино за ужином и то, что было выпито сейчас, делали свое дело. Дарили человеку смелость, развязывали язык, толкали на безумные поступки. - Петр Федорович, мой друг, не смейте думать, что Ее Светлость Елизавета Кристина хоть на миг позволит себе ревновать меня, королева Пруссии всегда выше этого.       Царевич чувствовал упрек в последней фразе, это несколько отрезвляло, давало намек на понимание, что сказал глупость, перешел ту границу, где заканчивалась их дружба. Он сделал шаг назад, не сводя глаз с Его Величества. Лишиться милости короля чуждого государства (чего кривить душой, в Пруссии тебе никогда не стать своим, Петр Федорович) - не так уж и страшно. Личное и политику Фридрих никогда вместе не смешает, а вот лишиться единственного друга - вот что было страшно. Тот самый глупый страх остаться одному. Без поддержки и понимания. Вот что было страшно. Прусский король подошел к Петру Федоровичу, и в голубых глазах мелькнул золотой отсвет огня, заставляя царевича верить в дьявола во плоти. - За эту ночь я Вас изрядно напугал. Вино на меня плохо влияет.       С легкой усмешкой произнес Фридрих. Петр Федорович слышал, как стучится от волнения сердце. - Кажется, вино на нас обоих дурно влияет, мой король.       Король усмехнулся. На ум сразу пришелся образ фон Цитена, который передавая письмо из России, словно невзначай обронил "Русская душа как подвал в замке. Нараспашку да потемки одни." Только вот отчего-то Фридриху хотелось верить, что сможет он найти тот факел, что озарит душу. И как бы Петр Федорович не пытался звать себя Петером Гольштейн-Готторпским, для пруссака он был русским с самой что ни на есть душой нараспашку. И хотелось эту душу закрыть, а ключ только у себя держать, чтобы никто не смел тревожить спокойствие и мрак. Сам же Петр Федорович лишь не сводил глаз с Его Величества. Сердце трепыхалось подобно тем соколам в клетках, но тут уж скорее иная причина, если уж и продолжать сравнивать с птицей, то тут скорее трепет, какой бывает у охотничьей птицы при снятии с нее клобук. Вот-вот яркий свет ударит в глаз, будет видно бесконечное небо и можно будет воспарить, почувствовать свободу, ощутить жизнь такой, какой должна быть жизнь дикой птицы. Такой был трепет. Петр Федорович испытывал влечение к свободе. Мгновения, что сейчас проходили в гостевых покоях, казались тем самым мигом, когда впервые после долгой тьмы видишь купол небесный и с его высоты мир, который кажется таким маленьким и незначительным. - Ваше Величество, Вы позволите?       И Фридрих кивнул. Он помнил, как такие же слова произносил. Это была их последняя встреча перед тем, как между ними легла едва ли не пропасть. Петр Федорович в пару шагов пересек то расстояние, которое было перед Его Величеством и, к удивлению короля, обнял самым нежным и трепетным объятием. Он щекой прижался к груди Фридриха и положил руки на его плечи, слегка сминая камзол, что небрежно был накинут. Петр Федорович смущенно и боязно улыбался, осознавая всю эту картину. Минуту назад он боялся, что Ее Величество испепелит его за простое нахождение мужа в чужих покоях, а сейчас он так смело обнимал его. И руки короля, что обнимали его чуть выше талии, дарили спокойствие и уверенность в том, что все было сделано правильно.