Лето. 1747.
Остаток 1746 года пролетел, словно его и не было. Как и первая половина 1747. Елизавету Петровну полностью устраивал покой в империи и на ее рубежах. В Европе тоже была относительная тишь да гладь. Основной заботой императрицы было отсутствие наследника у молодой четы. По ее сведениям пара вообще перестала общаться. Основной план Елизаветы Петровны состоял в том, что она воспитает их сына и отдаст ему царствование. Отдавать корону Петру Федоровичу - преступление против России и всего, что сделал для нее Петр Великий. - К бабке не ходи, Алексеюшка, а отдаст он Фрицу страну. С потрохами отдаст. Разумовский на это лишь снисходительно улыбался. Ну, берет пример с короля заграничного, а не сам ли Петр Первый приглашал в свой походный шатер шведов и благодарил за военную науку, так и чем внук его хуже? Но понятное дело, что Елизавету Петровну этим доводом не угомонишь. Упрямством она явно в батюшку пошла. И этим она его и очаровывала его. В нее невозможно было не влюбиться. Алексей Григорьевич не мог отвести взор, когда она в парадном платье принимала послов, отдавала приказы и давала бал. Сталь и нежность в одном. Сколько раз он порывался вот так при всех обнять ее, поцеловать руку, глядя в глаза. Но вместо этого он вынужден стоять среди "графьев" и взирать на нее в надежде поймать ответный взгляд. Ровней он становился только за закрытыми дверями ее спальни, когда они могли не скрывать своей любви. Когда он мог прижать ее к себе и целовать в губы, щеки, шею, плечи... Он любил целовать ее, когда она улыбалась. Ловить губами ее улыбку, пока она кладет свои нежные руки ему на плечи, чуть сжимая шелк камзола. Он любил обнимать ее за талию, развязывая корсет. В такие моменты Разумовский понимал насколько, императрица ему доверяет, что позволяет вот так свободно распоряжаться. Только это мгновение он мог променять на все титулы и чины. И он знал, что это было взаимно. Как бы не была для нее драгоценны Россия и престол, но в объятиях и поцелуях Разумовского вся политика уходили на второй, а то и третий план. Она правила огромной империей, но не могла править временем, чтобы секунды шли медленнее, а минуты и вовсе казались вечностью в тот миг, когда Алексей Григорьевич целовал ее.***
Два года назад Екатерина Алексеевна несомненно бы расстроилась тем, что Петр Федорович не уделяет ей времени, а пропадает на охоте или же проводит занятия со Штелиным. Задачей того было научить царевича, как говорила Елизавета Петровна, хоть какому-то уму-разуму, но все те науки, что требовали души и сердца отвергались Петром Федоровичем, зато по большей части ему нравились картография и фортификация. Да и в последней науке его занимали только германские крепости. Не раз Штелин исправлял место нахождение на карте. На это Петр Федорович лишь отмахивался: - Раз при моей тетушки там нет ничего, значит при мне будет. И подписывал на карте осн. Петром III. Штелин усмехался, да уж, сколько бы Петр Федорович не называл себя немцем, но Романовский характер прослеживались в такие моменты особенно яро. На увлечение мужа Екатерина Алексеевна давно перестала обращать внимание, он ей ясно дал понять еще в первый год брака, что не бабское увлечение - армейское дело, и на каждую ее попытку хотя бы из вежливости ради поинтересоваться лишь махал рукой. Зато с Сергеем все было не так. Он ей и про сабли рассказывал, и про мушкеты, говорил долго и быстро, но позволял задать уточняющие вопросы. И царевна была благодарна. Он нередко стал приезжать к ней в Ораниенбаум и сопровождать на прогулках. Страх перед разговорами во дворце о неверности пропал. И перед Елизаветой Петровной тоже. Екатерина Алексеевна давно поняла, что та девушка, что приходила к ней вечером была шпионкой. Потом она нередко ее видела во время совместных прогулок с императрицей, а сейчас и вовсе служит у царевны, и позволяет дерзость ходить неподалеку, когда Екатерина Алексеевна остается наедине со Салтыковым. Их первый поцелуй случился в тенях цветущего грушевого дерева. Дурманящий аромат окутывал и расслаблял, а прохлада так и наровила задержать пару у дерева и не пустить под редкий петербургский жар. Сергей Салтыков, уже не ефрейтор, а целый старший унтер-офицер, накидывает свой камзол на плечи царевны, боясь за здоровье "своей будущей императрицы", и Екатерина Алексеевна тепло улыбается, смотря на Сергея, что смотрит на нее с неменьшей теплотой. Пересечение взглядов, и они тянутся друг к другу. Губы Салтыкова накрывают Екатерины Алексеевны. Она робко отвечает на поцелуй, смущенно кладя руки ему на грудь. Ей трудно понять, что этим она хотела сделать: оттолкнуть в страхе, что их заметят или же притянуть ближе к себе в надежде, то этот миг будет длиться. Царевна отводит взгляд, краснея. Ей не раз снились поцелуи Сергея, нежные и мягкие. Она и поверить не могла, что это может случиться взаправду. И оттого этот поцелуй еще более дорог для нее. От Сергея не укрывается мимолетное прикосновение пальцев Екатерины Алексеевны к ее губам, и он, легонько перехватывая ее запястье, оставляет короткий поцелуй на костяшках. Он улыбается и дарит еще один поцелуй в щеку. Он слишком долго об этом грезил, набирался смелости, и сейчас он ощущает себя как самый счастливый человек на всей бренной земле.***
В августе Петр Федорович получил приглашение в резиденцию Фридриха и искренне надеялся, что Елизавета Петровна его отпустит. В последний год он не досаждал ей и особо старался не появляться у нее на глазах. Для царевича не было особым секретом, что Якоб Штелин упорно докладывал об успехах и неудачах в образовании. Была призрачная надежда, что Елизавета Петровна оценит его труды в музыкальной сфере. Музицирование было основным аргументом. В письме указано, что в Берлине будет ждать один хороший друг, который разделит страсть к нотам и аккордам. И как же Петр Федорович был рад, когда Румберг принес маленькую записку с печатью императрицы. Езжайте, Петр Федорович. Как будто Вам так нужно было это разрешение. Сбежали ж ближайшей ночью, не так ли. Храни Вас Бог в дороге, это все что могу Вам пожелать. P.S. Mag die Katze noch so schmausen, nimmer läßt sie doch das Mausen, не так ли? Он даже не прощается с женой, не уверен, что она заметит его отсутствие. Он с теплом вспоминает, когда путешествовал в Кёнигсберг, куда дорога занимала меньше недели, тут же приходилось терпеть две недели, и даже прохладный бриз с Балтийского моря не помогал в борьбе с жарой. Но это было мелочью по сравнению с тем душевным нетерпением и порывом, что бушевали в сердце Петра Федоровича. Резиденция прусского короля была такой, какой он ее и описывал во время прошлой встречи. "Величественная," - пронеслось в голове у царевича. Петр Федорович сразу заметил Фридриха. Его было трудно не заметить даже из далека. Фигура, стать - все выдавало в нем человека королевских кровей и прусской закалки. Невольно Петр Федорович задавался вопросом, способен ли он когда-нибудь хоть на половину приблизиться к образу его кумира. Лишь подъезжая к ступеням дворца, царевич увидел рядом с Фридрихом еще одного человека, невысокий, склонный к полноте и простовато одетый, тот явно чувствовал себя неуютно среди богатого убранства Сан-Суси. Радушные объятия короля, и улыбка не сходит с лица Петра Федоровича. Царевич благодарит за беспокойство и не верит своему счастью. Его тут ждут и... Петр Федорович был не уверен, что Фридрих до сих пор любит его. В письмах они редко переговаривались о любви, и сейчас, обнимая в ответ короля, Петр Федорович на миг задумался о том, что в себе несет этот жест. - Позвольте мне представить моего друга! Иоганн Себастьян Бах. Надеюсь, Вы взяли свою скрипку, Петр Федорович, потому что Вы просто обязаны сыграть дуэтом. - Право, Ваше Величество, я не думаю, что достоин играть с самим наследником престола. Музыкант, до этого стоявший в тени, подал голос. Такое повышенное внимание к его персоне было непривычно и заставляло смутиться, спрятаться под тень колонн, чтобы скрыться от глаз. - Вы слишком скромны, господин Бах. Уверяю, настанет момент, и о Вас заговорит мир! Петр Федорович расплывался в улыбке. Он никогда не видел Фридриха настолько воодушевленным, и хотелось запомнить эту картину навсегда.***
Гости настояли, чтобы Его Величество первым исполнил что-нибудь из недавнего. Когда король взял в руки инструмент, даже слуги, что незаметно сновали по залу, замерли в дверном проеме. Немногие из них слышали, как звучит флейта в руках правителя, и нельзя было упустить возможности познакомиться с талантом короля воочию. Пальцы Фридриха быстро перебирали по инструменту, извлекая из него аккорды, ноты и переливы. Бах, сцепив в замок руки, сидел и вслушивался в мелодию. Стоило тону опустится, то музыкант опускал в бок голову. Изредка он стучал пальцем по столу, улавливая ритм. Петр Федорович же предпочел раствориться в музыке, чуть прикрыв глаза и откинувшись на спинку стула. Звучание флейты постепенно сходило на нет, в сторону Фридриха послышались аплодисменты со стороны Баха и слуг, из неги царевича вывел участливый голос короля - Ваша очередь, Петр Федорович! Вы как-то писали мне, что преуспели в музицировании. Хочу лично убедиться. Петр Федорович неохотливо потянулся к скрипке. Наедине с Фридрихом он может быть и не постеснялся, но тут в кругу лиц, где присутствует самый настоящий музыкант... - Ну же, Петр Федорович! Три года назад Вы не побоялись при дворе тестя исполнять марш, так и тут не робейте. Добрая улыбка короля, чуть приободряющее похлопывание по плечу, и кажется, что в этот Петр Федорович был готов покорить все горы мира. - Тогда я всего лишь хотел Вашего внимания. Не без улыбки произнес царевич. За все время их переписок Петр Федорович уловил то, как Фридрих ценит в собеседнике иронию и чувство юмора, и сам не стеснялся использовать это. Конечно, на сочинение ответа теперь уходило гораздо больше времени, но цель "вырасти в глазах Его Величества" была важнее. Петр Федорович заиграл. Чуть неуверенно, боясь позора, но с каждым движением смычка, волнение отступало. Если закрыть глаза, то можно было представить, что он в своем кабинете, и никто не посмеет его тревожить... нет, нельзя. В его кабинете никогда не преследовал взгляд Фридриха, когда он открывал глаза, он не натыкался на легкую полуулыбку. Петр Федорович улыбается в ответ, чуть кивает и продолжает играть. Уже поздно ночью, когда весьма охмелевший и явно не привыкший пить музыкант удалился к себе, царевич, теребя рукава камзола, с робостью приблизился к королю. - Ваше Величество.. - Да, мой друг? Петр Федорович подходит ближе, он смотрит куда-то вдаль, на стену, тщетно пытается разглядеть лепнину на стенах, пытается переселить себя и заглянуть в глаза Фридриху, но медлит. Глубокий вдох, полувыдох, это будто стрельба, чуть затянешь время, тело начнет дрожать, и промажешь. Царевич отсчитывает. Раз - Ваше Величество...я Два - Кажется, я... Три - Влюбился в Вас.