***
Когда парни поднялись на нужный этаж, замерзший и обессиленный Бочаров почти терял сознание. Мертвой хваткой он сжал руку Никиты, словно боясь, что он уйдет или их насильно разлучат. Собрав последние силы, Костя хотел было открыть дверь, но попытка не увенчалась успехом — ключ не проворачивался в замочной скважине. У юноши на секунду похолодело внутри, а потом обдало жаром. Глубоко вдохнув несколько раз, он толкнул дверь, за которой увидел испуганное лицо матери. «Странно, она же под вечер должна была приехать», — последнее, о чем успел подумать Костя, прежде чем рухнуть без чувств на руки Никиты. Уплывая в темноту бессознательного состояния, он слышал крик матери и ласковый голос Алексеева, звучащий вроде далеко, но вполне отчетливо.***
Очнулся Костя в незнакомом месте. Как только он открыл глаза, его взгляд упал на темное окно. «Сколько же я спал, если уже наступила ночь? — не мог понять он, — а, может, я до сих пор сплю?» Но нет. Это не сон. Рядом сидела заплаканная мать и нервно теребила краешек простыни. Костя приподнялся на кровати с целью сказать матери, что с ним все в порядке, но его прошибла такая боль, словно голову разрубили пополам и он вынужден был снова опуститься на подушку. — Он приходит в себя, — произнесла красивая темноволосая женщина в белом халате, в которой Бочаров узнал мать Никиты. Она быстрым наработанным движением проколола Косте вену, в которую потихоньку начал вливаться коктейль из глюкозы и медпрепаратов, — позовете меня, как только жидкость закончится. — Мам, — промычал Костя, переворачиваясь на бок и внимательно следя за тем, чтобы не зацепить катетер на руке, — что случилось? Почему я ничего не помню? Юноша протянул матери ладонь, которую та крепко сжала. Давно уже Костя не видел мать такой расстроенной и… настоящей. — Сынок, — хоть как Валентина старалась выглядеть спокойной, но её голос дрожал и срывался, — у тебя сотрясение мозга. Когда ты потерял сознание, я думала, что умру от страха. Но твой друг Никита молодец, быстро сориентировался. Пока я вызывала скорую, он оказал тебе первую помощь. От мысли об Алексееве у Кости потеплело на душе. Все же Никита любит его, раз так заботится. — А где он сейчас? — осторожно поинтересовался Бочаров, морщась от боли, ведь затылок и виски до сих пор будто пылали огнем. — Да здесь он. Вышел куда-то. У него мать тут работает. До конца её смены он точно не уйдет. Пока я ездила домой за твоими вещами, он сидел с тобой. И… Костя… — мать на минуту запнулась, — он так убивался… Я могу поклясться, что видела его слезы. Скажи мне честно, он тебе просто друг? Или ближе? Под напором обрушившихся на него слов, Бочаров испуганно вжался в кровать. Сердце неистово затрепыхалось и юноша в ужасе замер. Ему было странно, что мать вывела его на откровенность и загнала в угол таким провокационным вопросом. — Ты расскажешь отцу? — Костя глядел на мать большими, по-детски ошарашенными глазами и чувствовал, что дрожит. — Нет. А нужно? — Валентина поняла все без лишних слов. Ругать сына язык не поворачивался. Ни сейчас, ни потом. Костя в замешательстве молчал. Он действительно не знал, как ему быть. Он и подумать не мог, что все раскроется так быстро. А теперь поздно идти на попятную. — Ты любишь его? — мягко спросила Валентина, заметив волнение сына. Юноша мечтательно закрыл глаза, рисуя в воображении красивое лицо Никиты и по его губам скользнула улыбка, которую он поспешил спрятать. — Да. Очень люблю. Больше жизни люблю, — Бочаров не планировал выкладывать всё матери, но мысли о Никите навеяли радостные воспоминания, вроде тех, о вчерашней ночи. Костя никак не мог взять в толк, что происходит в его организме, когда он думал об Алексееве. Любая боль утихала, а прикосновения Никиты действовали исцеляющим образом. И Косте во что бы то ни стало, вновь захотелось увидеть родное лицо и быть рядом с любимым. Со слабым стоном он повернул голову к капельнице. Там осталось еще много жидкости. «Пусть быстрее заканчивается», — руку в локтевом изгибе яростно жгло, словно внутрь поступал огонь, а не лекарство, и Костя не мог дождаться, когда вытащат из его вены ненавистную иглу. Шестое чувство подсказывало ему, что Никита придет к нему после окончания процедуры.***
На следующее утро Костю навестил Александр Юрьевич. Вывалил на тумбочку соки и фрукты, дал денег на больничные расходы и договорился с главврачом перевести Бочарова про отдельную палату со всеми удобствами. — Ну что Вы, не стоит, — хмурое лицо Валентины просветлело от такой невиданной щедрости. — Нет, Валя, я должен, — директор чувствовал косвенную вину за произошедшее, но, тем не менее, держался с достоинством, — главное, что ему лучше. Женщина не знала, как благодарить великодушного соседа и глядела на него с обожанием, как на божество. — Костя, ты заявление писать будешь? — мать тронула за плечо Костю, которого сам факт прихода директора утомил настолько, что юноша без сил отвернулся к стене в попытке уснуть, — ты говорил, что их было четверо? — Да, буду, — монотонно и невнятно пробормотал Костя, — я хочу… чтобы Артур… ответил мне за все… — Артур? — мать удивленно подняла брови, — да он же и мухи не обидит. Как он мог тебя избить? Ты что-то путаешь. Женщина на всякий случай пощупала лоб сына, не бредит ли он. Бочаров горько вздохнул и его глаза налились слезами. Он отлично понимал, что если Александр Юрьевич оплатил его лечение, мать не могла подложить ему такую свинью и оговорить Артура. Ведь намного легче предать собственного сына, чем испортить отношения с влиятельным соседом. «Хорошо хоть не придумала, что я сам себя избил», — перечислив вслух остальных обидчиков, Костя почувствовал, как сквозь его сомкнутые веки сочится соленая вода. Казалось, слезы лились из самого сердца, слезы отчаяния и безысходности. — Мамочка, пожалуйста, пусть придет Никита, — затаенное дыхание прервалось приступом всхлипывания, который Костя не смог контролировать, — я ведь знаю, что он здесь. Лишь с появлением Алексеева буря чувств в Костиной душе стала утихать, мысли — приводиться в порядок. Эмоции иссякли и вернулась способность нормально и ровно дышать. Никита прильнул к любимому и их губы соприкоснулись. Парни обнимали друг друга, Алексеев шептал Косте нежные слова, на что тот отвечал ещё более ласково. Словом, вели себя так, будто не виделись целую вечность. — Ну всё, всё, успокойся, я с тобой. Я всегда буду рядом, — Никита гладил Костины волосы, покрывал его шею короткими поцелуями, — я люблю тебя. Все плохое уже позади. Ты скоро поправишься. Рядом с ним Бочарову становилось хорошо и уютно, а в душе воцарялись покой и младенческая безмятежность.***
Когда Артур пригласил в гости Сашу, Сережу и Андрея, те сразу смекнули, в чем дело и что приятных посиделок с чаепитием ждать не нужно. Угрюмый и задумчивый, с играющими на скулах желваками, Александр Юрьевич предупредил, что разговор будет долгим и серьезным. Артур, находясь на своей территории, чувствовал себя раскрепощенно, остальные парни сидели тише мышей, с ужасом ожидая, что же скажет директор. — Идиоты… Чертовы идиоты… — прошипел Александр Юрьевич, глядя даже не на учеников, а куда-то в сторону, — вы хоть представляете, что натворили? На вас четверых написали заявление в полицию. Что будете делать? Как будете выкручиваться? В комнате повисла зловещая тишина, казалось, парней оглушила эта новость и они потеряли дар речи. — Я еще могу понять этих дебилов. Но ты… Как мог ты? Ты казался мне серьезным и адекватным, — директор обратился к Андрею, сминающего побелевшими пальцами окровавленную салфетку, — иди в ванную и приведи себя в порядок. Тебе точно не плохо? Таблетки с собой? — Лошара… — у Артура вырвался тихий нервный смешок. Оскорбить более слабого товарища было для него своего рода защитной реакцией. — Это не смешно! — со спокойного тона Александр Юрьевич перешел на крик, — человеку нельзя волноваться. Но ему хотя бы не все равно. А вы сидите и в ус не дуете! Вы знаете, что вам светит условка? — Но, пап, я же не виноват, — Артур в наглую пытался увильнуть от свалившихся на него трудностей, — я его не бил. Это все они… — Ты виноват больше всех. Ты заводила, — суровый и принципиальный директор ясно дал понять, что поблажек не приемлет даже для собственного сына, — А ты? — мужчина посмотрел на Сашу: — тебе совсем не жаль свою бабушку? Молись, чтобы то, что ты сирота, сыграло в твою пользу. Но я ничего не могу тебе гарантировать. Не силен в уголовном праве. Тищенко облегченно выдохнул и перевел взгляд на жизнерадостное лицо Артура, который сидел рядом, положив голову на поджатые к подбородку колени и обхватив их руками. Каждый жест сына директора вселял в Сашину душу спокойствие и чувство защищенности, словно Артура всегда окружала аура удачи, а небеса любили его сильнее остальных. Тищенко считал, что, не смотря ни на что, ему достался сильный и надежный парень, который не бросит в беде. А у того есть козырный туз в рукаве — состоятельный и уважаемый отец. Сергей внешне казался невозмутимым и было заметно, что он слушает Александра Юрьевича с каким-то рассеянным вниманием. Его не пугала сложившаяся ситуация, он знал наперед, что его отец, оперуполномоченный по профессии и ветеран АТО, не даст его в обиду и не позволит повесить на него условную судимость. Хуже всех пришлось Андрею. Он не имел никаких привилегий. У Артура отец директор, Саша сирота, Сережа сын воина АТО. А у него за спиной никого не было. Кто его защитит? Мать-домохозяйка или отец, простой рабочий? Ком в горле мешал не только говорить, но и дышать и юноша боялся, что у него снова предательски брызнет кровь, как это иногда бывало перед контрольными, стоило ему понервничать. Проблемы с законом могли бы подпортить его будущее и о поступлении в престижный Киевский университет в таком случае можно забыть. Но Андрей принял решение вести себя спокойно и хладнокровно, как и подобает мужчине, хотя внутри эмоции били фонтаном и душил страх, что именно его сделают козлом отпущения.***
Когда мучительный разговор наконец закончился и все разошлись по домам, Александр Юрьевич вышел на балкон подышать свежим воздухом. Ему было жаль этих глупых детей, которые сбились с правильного пути и так и не осознали, что натворили, жаль жестоко затравленного Костю. Директор всей душой болел за честь родного лицея. Он понимал, что если вышестоящие инстанции узнают о буллинге в стенах этого заведения, ему несдобровать. Дело пахло жареным и его нужно немедленно прикрывать. — Пап? — в дверном проеме показался взволнованный Артур, который при одноклассниках держался молодцом, а сейчас выглядел каким-то дерганным и дрожал мелкой дрожью, — что теперь будет? Нас посадят? Директор смотрел вниз на город немигающим безжизненным взглядом: — Если бы это помогло осознать всю жестокость вашего поступка… Не будь ты моим сыном, я бы ради тебя и пальцем не пошевелил. Я бы с удовольствием отправил тебя куда-нибудь на исправление. На улице вечерело. Зажигались огни окон многоэтажек, витрин магазинов, фонарей и светодиодных вывесок. — Боишься за свой зад? — вспыхнул Артур, негодуя, — значит, репутация лицея тебе дороже, чем я? Да ты должен стоять за меня горой, даже если против меня восстанет весь мир… Директор продолжал всматриваться в сиреневые февральские сумерки. С высоты девятого этажа Печорский район Киева был виден, как на ладони. Но любоваться зимним пейзажем совершенно не хотелось. Голову сверлила мысль — когда же была совершена та роковая ошибка, после которой воспитание Артура пошло псу под хвост. — Не смей приближаться к Бочарову ни на шаг, — Александр Юрьевич стиснул зубы, и его кулаки непроизвольно сжались. «А то когда-нибудь убьешь его, а отвечать снова мне придется», — эти слова вертелись у него на языке, но он сдержался. Артур надменно фыркнул, и гордо вскинув голову, ушел в комнату, поеживаясь от холода. Мужчина знал как свои пять пальцев любую манеру поведения своего сына, а этот его жест мог значить лишь одно: как бы не так, дорогой папочка. За эти пару дней у Александра Юрьевича явно прибавилось седых волос и впервые за много лет захотелось закурить, хотя еще в студенческие годы он бросил.***
Было почти темно, когда Андрей и Сережа вышли из полицейского участка и направились к автобусной остановке. Настроение у парней было кардинально противоположным. Сергей шел, весело присвистывая, а Андрей понуро молчал, печально поглядывая на своего парня. Они почти не разговаривали, каждый думал о своем. Видя, что разговор не клеится, Сергей достал из кармана наушники, но воспользоваться ими не успел. — Скажи мне, почему? Почему ты ни слова не сказал в мою поддержку? — всегда уравновешенный Андрей говорил с надрывом, словно накопленная обида не в силах больше оставаться внутри, — а ты ведь мог меня защитить. Тебе бы это ничего не стоило. У тебя отец опер и он снял с тебя все обвинения. Молодец… надо же, как он хитро всё провернул. Почему ты не попросил за меня? Я же твой парень, и ты меня любишь! — Угу, — многозначительно буркнул себе под нос Сережа, — я же не виноват, что мой папа работает в полиции, а твой нет. Сейчас ситуация такова, что каждый сам за себя. — Что же мне делать? — Андрей поднял на него потухший и усталый взгляд. — Я не знаю… Прости… Мне жаль. — Сергей на миг замялся, а потом опомнился, — наш автобус. Побежали. В глазах Андрея отразилась печать разочарования, будто любимый человек отвесил ему пощечину. Боль предательства полоснула по сердцу, хотелось выговориться, рассказать о своих чувствах и переживаниях. Но вряд-ли Сергей станет его слушать, он заткнул уши наушниками и совесть его совершенно не мучила. — Я пройдусь пешком, — Андрея не пугали ни зима и мороз, ни опасный район. Юноше было все равно. Ограбят, убьют — ну и ладно. Дома все равно попадет, да еще и как. Отец-араб точно церемониться не станет.***
Скоро Косте разрешили ненадолго вставать и ходить по палате. Он был ещё слаб и любое движение откликалось неприятными ощущениями в затылке. Голова еще побаливала (что было вполне естественно), особенно к вечеру, когда накапливалась усталость за день и зрение не всегда удавалось сфокусировать. Одолевала тяжелая дремота, но не спалось, в висках стучали молоточки и ни о чем не хотелось думать, кроме одного: скорее бы закончился этот день. Потом следующий… А потом ещё и ещё… Никита приходил каждый день и его частые визиты помогали Косте выздоравливать. Он напоминал Бочарову ангела-хранителя, который в случае опасности укроет крылом. Когда они были в палате одни, Алексеев забирался к Косте на кровать, где парни целовались, внимательно следя, чтобы в этот момент никто не вошел. Никита крепко прижимал Костю к себе, а у того сердце выпрыгивало от наплыва любовных чувств. Когда же кто-то из них замечал в коридоре подозрительную тень, сразу же отстранялись и заводили разговор о нейтральных вещах. Однажды вечером, собираясь домой, Валентина сказала сыну: — Завтра я смогу прийти к тебе только после 18.00, у меня квартальный отчёт. Но ты не волнуйся, я пришлю к тебе тётю Лилю. Широко раскрытые глаза Кости говорили о шоке, который он испытал, услышав эту новость и юноша застыл, как окаменевший. — Мам, пожалуйста, давай обойдемся без неё? Я позавтракаю в больничной столовой, сам схожу на первый этаж за лекарствами. Только не нужно тёти Лили… — Посмотрим, — так мать говорила всегда, когда не хотела продолжать дискуссию, но это априори значило, что будет так, как сказала она. На следующее утро Бочаров морально готовился к приходу Лили, к её ехидным подколам и нападкам. Но вместо неё в палату вошел Артур, сверкая наглой и бесстыжей улыбкой, от которой у Кости душа ушла в пятки. Бочаров не сразу смог поднять голову и посмотреть в глаза обидчику, ему пришлось взять небольшой тайм-аут, чтобы сориентироваться в ситуации. Хорошо, что в этот момент юноша лежал, а то точно свалился бы на пол, а по мере приближения Артура у Кости возникало все большее желание раствориться в воздухе и перестать существовать. — Ну здравствуй, — лисьим тоном, по восходящей, проговорил Артур, отшвырнув в сторону пакет, который принес с собой, — как дела? Не хочешь вернуться в реальность и узнать, что в мире творится? Ты знаешь, как мы все из-за тебя отгребли? А все из-за твоего гнилого языка. Артур присел рядом и, схватив Костю за плечи, так тряхнул, что тот ударился головой о стену. Мгновенно вспыхнула боль, которая за несколько дней стараниями врачей приутихла, а теперь снова по нервным окончаниям растеклась по всему телу. Но Бочаров не издал ни звука, он уже мысленно прощался с жизнью. — Слушай сюда внимательно, — продолжал Артур, по обыкновению приставив локоть к горлу одноклассника, — ты виноват в том, что мой отец нервничает и срывает злость на мне. А еще ты мне бабло должен. Если мой папаша лох и разбрасывается деньгами направо и налево, то я долгов не прощаю. Усёк? Вякнешь что-то против меня — я приду сюда еще раз и перекрою тебе кислород. Поверь, к тому времени ты уже будешь в реанимации, можешь не сомневаться. А потом, когда ты сдохнешь, я приду к тебе ещё раз и станцую на твоей могиле. Страх Кости граничил с истерикой, однако юноша держал себя в руках, хотя в любой момент мог лишиться чувств. В глазах темнело от того, что Артур все сильнее сжимал его шею, а в ушах стоял противный звон. — Ладно, на первый раз хватит, — сын директора отпустил Бочарова и ухмыльнулся, — ты догадываешься, почему я здесь? Твоя мать попросила мою проведать тебя. А я так её просил и умолял, чтобы позволила мне пойти к тебе. Здорово, правда? — Да пошел ты… — прошептал Костя, потирая саднящее горло, которое давил кашель. Юноше было плевать, что сделает с ним Артур за такие слова, им овладела смертельная усталость и апатия, что не пугало ничего. — Что ты сказал? — обернувшись, переспросил Артур, хотя на самом деле все прекрасно слышал, — сейчас ты у меня пойдешь… На тот свет пойдешь… Но снова приблизиться к Косте он не успел. В палату вошла мать Никиты, чтобы провести утренний осмотр. — Доброе утро, я уже ухожу, — Артур вел себя как ни в чем ни бывало и говорил елейным голосом, невинно хлопая ресницами. Когда Бочаров немного отошел от потрясения, в голове была только одна мысль: что же теперь? Дальше будет только хуже. Если до этого случая с Артуром он считал больницу безопасным местом, то сейчас свое мнение поменял. Костя всей душой желал избавиться от своих страхов, но ничего не мог с собой поделать, ведь все выходило автоматически, и все попытки обрести смелость и уверенность были безуспешными.***
— Где шлялся? Ночь на дворе, — с порога спросил у Андрея отец. По его ядовитой интонации юноша понял, что родители уже всё знают. — Гулял… — Дрянь… — прорычал отец, вталкивая в комнату Андрея, едва успевшего снять обувь и верхнюю одежду, — ты опозорил нашу семью. Никогда не думал, что мой сын станет уголовником. У меня нет денег, чтобы платить за тебя штраф. От первого удара Андрей увернулся, но второй оставил на его щеке красный след. Кулак у отца был тяжелым и мощным. Третья попытка была особо сильной и свалила юношу с ног. Он даже не пытался защищаться и отражать удары, ведь это ещё больше злило отца. Оставалось только одно — терпеть и ждать, когда все закончится. Мать хотела было принять сторону сына, но её бесцеремонно выставили за дверь. Женщина ничего не могла возразить мужу-ливанцу, которого побаивалась за слишком буйный нрав. А тому была по душе безвольная покорность жены и сына. На Андрея обрушивались все новые удары. Его глаза не видели от слез, которые непроизвольно текли по лицу, он захлебывался кровью, но не проронил ни звука и не сказал ни слова. Когда отец, напоследок отвесив сыну пару хороших пинков ниже спины, вышел из комнаты, громко ругаясь по-арабски, Андрей с трудом встал. Из носа текла теплая кровь и юноша, глухо постанывая, утерся рукавом рубашки. Он нашел на полу свой телефон, проверил, не пострадал ли он при падении и дрожащими, в пятнах от запекшейся крови, руками, Андрей набрал номер, который всегда считал бесполезным. Говорить было тяжело, и юноша часто прерывался, чтобы успеть глотнуть воздух: — Костя, скажи им всем, что я не бил тебя…