***
Бэкхён смотрит на собственное отражение в зеркале, и ему не нравится то, что он видит. Пальцы касаются скул, подбородка, налипшего на них жира, смазывающего подчистую всю внешность и аккуратные черты лица. Уродливые щёки, за которыми ничего не разглядеть. Один какой-то, блять, пельмень. Всё лицо какое-то опухшее, заспанное. Или просто разжиревшее? Глаза устало закатываются от собственных идиотских мыслей. Ещё вчера всё было нормально. Его лицо не могло измениться за сутки настолько, чтобы Бэкхён так себя чувствовал. Это физически невозможно. Просто сегодня он себе не нравится. Завтра это пройдёт. Всегда проходило, пройдёт и теперь. Ему постоянно что-то не нравится. Надо просто отучить себя думать об этом. Жирные щёки — ну и что? Насрать. Всем похер. Надо переключить внимание. Не зацикливаться. Однажды эта дурацкая привычка выискивать в себе недостатки пройдет. Бэкхён не хочет думать об этом. И он не будет. Смотрит на человека в отражении как на самого заклятого врага. Глаза в глаза. Делает глубокий вдох. Дисциплина. Время. И терпение. Бэкхён не будет об этом думать. Не будет тратить силы на самоненависть. Он лишний раз лучше потратит силы на Чанёля, чем опять будет выедать маленькой ложечкой себе мозг. Слышится стук. Хотя дверь вроде бы не закрыта. — Можно зайти? — Да. — Чего ты тут застрял, я тебя жду-жду в нашей кровати… — начинает говорить Чанёль, но осекается, замечая, что что-то не так. — У тебя всё в порядке? — Да, всё нормально, — вздыхает Бэкхён, уводя взгляд в сторону. — Точно? — Точно. Но Чанёль не отступает. Выжидающе не двигается и ничего не говорит. Бэкхёна легко сломать нависшим молчанием. — Я просто… — с усилием неловко выдавливает из себя, — разглядывал свои щёки. — Ахуенные щёки, — незамедлительно делает комплимент Чанёль. — Это твоя работа говорить так, — не верит Бэкхён. — Но одно не исключает другого. — Тебе правда нравится? — Конечно. Мне очень нравится. Чанёль обнимает и дурашливо кусает зубами за щёку. В прищуренных глазах невозможное восхищение. Не получается ему не верить. Да и нет на самом деле никаких щёк — у Бэкхёна тонкое лицо, на котором не может быть даже ярко выраженных скул. Мягкость появляется лишь в те моменты, когда Бэкхён улыбается, счастливо жмурясь. Когда смотрит на Чанёля. И Чанёль не может отказать себе в удовольствии целовать все крошечные, почти незаметные родинки на лице Бэкхёна. Которые не заметишь, если не знаешь, что они есть. Во всей квартире уже как несколько часов погашен свет и горит только дополнительное освещение, которого набралось как-то слишком много с переездом Чанёля. В комнате Бэкхёна это торшер и гирлянда на шкафу, источающие слабый тёплый свет. К вечеру, когда время близится ко сну, они оставляют только его, чтобы создать приглушённую атмосферу, которая поможет успокоиться и заснуть. Жить и так тяжело, а если они не будут помогать себе и друг другу подобными вещами — можно вообще пойти просто повеситься на полотенце в ванной. Они, тихо целуясь, добираются до кровати, и Чанёль первым забирается на неё. Но прежде, чем перебраться на своё место, садится, чтобы размять мышцы шеи. Их нудно тянет, и стреляющей болью отдаёт в спину. — Затекла? — тихо спрашивает Бэкхён, опускаясь рядом. — Не пойму, что такое… — Давай массаж сделаю. Хочешь? Вечерами им очень важно побыть вместе, даже если усталость валит ничком на кровать и хочется только спать. Это важно так же, как и совместные ужины, которые они никогда не пропускают. Чтобы почувствовать присутствие друг друга, проявить нежность и любовь. И это мало имеет общего с сексом, хоть Чанёлю и кажется это очень сексуальным, что, несмотря ни на что, Бэкхён всегда уделяет ему внимание перед сном. — Не откажусь, — с усталой хитринкой улыбается Чанёль. — Давай только сначала я тебе. А то после твоих рук я могу только отвернуться к стенке и захрапеть. — Ну… если хочешь, — вежливо отвечает Бэкхён, забираясь на середину кровати и давая Чанёлю место развернуться. — Тоже спину? — Голени, наверное. Они опять болят, — жалуется он. Как и у многих бывших спортсменов, у Бэкхёна растянутые и слишком эластичные сухожилия щиколоток. Из-за этого он не может даже стоять на коньках, потому что для этого вида спорта необходим крепкий каркас мышц в этом месте. А мягкий и подвижный, как у Бэкхёна, иногда даже при обычной ходьбе по скользкой или неровной поверхности может создавать лишнюю нагрузку. Поэтому надкостница легко воспаляется и часто может неприятно ломить мышцы из-за перенапряжения в сгибателях и разгибателях стопы. Но Чанёль уже наловчился делать Бэкхёну массаж, чтобы снимать эти неприятные ощущения, потому что они могут быть достаточно сильными — настолько, что это будет мешать заснуть. Бэкхён поджимает под себя одну ногу, вторую согнув в колене, и упирается руками за спиной. Чанёль садится рядом и задирает вверх до бедра его свободные пижамные штаны. Быстро разогревает ладони, потерев их друг об друга, и укладывает чуть пониже колена, обнимая пальцами. Бэкхён худой, и все кости и мышцы у него легко прощупываются — по нему вообще можно анатомию без проблем изучать, — но в этом месте из-за сильно топорщащейся берцовой кости тяжело нащупать всё остальное. Поэтому Бэкхён слегка тянет носок на себя, чтобы нужная мышца-сгибатель проявилась чётче. Чанёль запоминает зрительно, как она идёт, и, когда Бэкхён снова расслабляется, очень медленно спускается от колена вниз, вдавливая в мышцу большие пальцы обеих рук. — Тут, да? — Чанёль уже запоминает примерно, где у Бэкхёна уязвимое место, которое приносит дискомфорт. Он разминает его секунд десять, но Бэкхён даже не морщится, поэтому можно перейти к следующему этапу — вытянуть его ногу, чтобы мышца сократилась — так становится неприятнее, но всё равно терпимо. Чанёль массирует еще минутку, ласково, но старательно и уверенно, достаточно сильно, чтобы это имело эффект. И продолжает сгибать и разгибать колено до тех пор, пока не перестают появляться болезненные ощущения. Закончив, Чанёль перемещает ладони на заднюю сторону. Здесь всё наоборот — Бэкхёну нужно вытянуть ногу, чтобы распрямить нужные мышцы. Чанёль проминает их пальцами, ощущая под одной рукой мягкую и однородную ткань, а под другой уплотнение — спазмированный участок, к которому плохо приливает кровь. От этого и больно. Чанёль надавливает на него целенаправленно, и Бэкхён шипит, морщась, едва сдерживаясь, чтобы не отпрянуть от прикосновений. — Прости, очень больно? — останавливается Чанёль. Здесь и так очень чувствительное место само по себе, а ещё такой сильный спазм. — Ну… да, — неловко признаётся Бэкхён. — Потерпишь? Я постараюсь аккуратно. — Угу. Чанёль возобновляет свои действия, находя на ощупь болючие точки и старательно их проминая. Больно очень сильно, от некоторых прикосновений даже темнеет в глазах и не всегда получается вздохнуть. Но в итоге это превращается в какое-то мазохистское наслаждение, когда надавливаешь раз за разом на образовавшийся пару дней назад синяк и ловишь от этого нестерпимый кайф. Зато после массажа вместо зажатости в мышцах ощущается только мягкость, тепло и непривычное расслабление. Даже какая-то лёгкость, будто вдруг анестетик приложили. — Теперь моя очередь. Раздевайтесь, пациент. — Не наигрался ещё? — Не-а, — довольно растягивает губы Бэкхён. Не так давно он купил себе новый халат и пачку медицинских перчаток. Только в итоге на работу они уехали уже вскрытые, потому что кое-кому — неприлично показывать пальцем — пришла очередная гениальная идея для ролевой игры. Чанёль едва мог держать себя в руках уже на моменте, когда Бэкхён натягивал на пальцы перчатки, кроме которых на нём не было ничего, кроме очков и строгого медицинского халата. Бэкхён предупредил, что если так и дальше пойдёт — он свяжет Чанёлю руки поясом домашнего халата и привяжет им к изголовью кровати. Привязывать, правда, было не за что, да и руки быстро бы затекли в таком положении, поэтому просто было установлено правило «смотреть, руками не трогать». Ощущения в перчатках действительно отличаются. Латекс туго скользит по коже, натягивая её, делая тонкой и чувствительной. От трения она быстро нагревается, и ощущения от прикосновений становятся куда сильнее, чем обычно. У Чанёля очень чувствительное тело. С ним приятно возиться. И даже просто трогать его — одно удовольствие. Бэкхён ухмыляется чуть криво, показывая клычки. Разглядывает крепкое тело под собой, будто ещё не насмотрелся за столько времени. И Чанёлю кажется, что его сейчас натянут по самое не балуйся. Ощущения от пальцев припоминаются какими-то блёклыми отголосками, но все они разом меркнут, когда это делает Бэкхён. Он шепчет какую-то грязную нежную чушь, довольно скалясь на то, как Чанёль ничего не может ему ответить, теряясь в непривычных, томительно-сильных ощущениях. Бэкхёну нравится быть сверху. Нравится быть тем, от чьих прикосновений извиваются и стонут. Особенно когда это делает Чанёль. Нравится ощущать всё его тело на кончиках пальцев, чувствовать грани его удовольствия, едва уловимые движения бёдрами, сокращения мышц. Он тянется к губам, целуя сразу развязно, с языком. Чуть меняет угол, останавливается, позволяя вдохнуть. Вылизывает вены, плетущиеся внизу живота, лижет уздечку, заставляя тонуть в дрожи и яркой чувствительности. Худые длинные пальцы ощущаются идеально. А ощущения от латекса добавляют какого-то извращённого удовольствия. Чанёль возбужден, ему хорошо, он раздвигает колени шире, изгибаясь всем телом под горячими губами. Между лопаток ползают горячие мурашки. Это странно. Это волнующе. Но и заводит безумно. Бэкхён никуда не несётся, зная, что сейчас чувствует Чанёль. Он на себе испытал важность ощущения безопасности процесса. Когда не страшно, что партнёр поведёт себя слишком резко или грубо. Когда не ощущаешь давления, будто от тебя обязательно чего-то ожидают. Бэкхён благодарен Чанёлю за то, что тот был так нежен с ним и внимателен. За то, что он сделал всё для того, чтобы сейчас он мог легко и бесстыдно получать удовольствие от проникновения. И Бэкхён хочет сделать для Чанёля то же самое. — Ты быстро, — ехидно облизывается он. На секунду даже становится неловко, но больше Бэкхён ничего не произносит, увлечённо слизывая сперму с живота. Хорошие воспоминания. Чанёлю нравится вспоминать о них перед сном. Бэкхён целует под ключицей, оттянув ворот футболки, и стаскивает её, укладывая Чанёля на живот. Сам снимает следом пижамную рубашку, чтобы не мешали спадающие на кисти рукава. Прежде чем начать, вплетает пальцы в волосы, потягивая их у корней, массирует кожу головы. Надавливает сильно, но от этого только приятнее. Остальное тело на контрасте начинает зудеть. И Бэкхён короткими ногтями, не спеша, с чувством, почёсывает спину, под лопатками, где особенно хорошо, отчего Чанёль весь с ног до головы покрывается мурашками. — Бэкхёни, ты просто бог, — неразборчиво стонет он. И как Чанёль вообще раньше жил без этого. — Я бы хотел однажды услышать это и при других обстоятельствах, — пошленько воркует Бэкхён, склонившись к самому уху. Он забирается на поясницу и плотно растирает широкую спину ладонями, разогревая. На бледной коже почти сразу появляется красота. — Где больше всего болит? — Между лопаток где-то. И вот здесь, — Чанёль заводит руку за голову, касаясь впадинки у основания головы. — Ноющая боль, да? — Ага. — Разгибатели шеи скорее всего перерастянулись, — негромко сообщает Бэкхён, зная в какой позе подолгу может сидеть Чанёль, низко склонившись над гитарой. — Они как раз крепятся вот здесь под затылком и к четвертому и пятому грудному позвонку… — он касается выпирающей косточки у основания шеи, — так, это седьмой… два, три, четыре… — переступает пальцами вниз, осторожно надавливая. — Да, вот тут, — подтверждает Чанёль, чувствуя источник боли. — Ты реально посчитал? — Ну, шейных позвонков всего семь. Вот тут, начиная с атланта, первый. Не получится прощупать. Потом двенадцать грудных, — ладонью проводит до изгиба спины. — Пять поясничных. И остаются крестец и копчик. — А первый, он заходит под череп? — Чанёль пытается прощупать его, но чувствует только гладкость. — Нет, он находится сразу под. Просто у него нет остистого отростка, как у остальных, поэтому ты никак его не почувствуешь. — А что такое остистый отросток? — Это вот такая штука, — Бэкхён снова касается выпирающей косточки в основании шеи. — А зачем они вообще нужны? — Для крепления мышц и связок. Чанёль всё ещё чувствует себя немного неловко, задавая вопросы, какие обычно задают родителям дошкольники. Но Бэкхёна, кажется, совсем это не раздражает. Он всегда старается объяснить, насколько может. — Я удовлетворил твоё любопытство? — тихо спрашивает он, склоняясь ниже. — Вполне, — хихикает Чанёль. — Тогда лежи смирно, сейчас я удовлетворю тебя немного другим способом, — целует Бэкхён косточку под ухом. Он заканчивает разогрев, растирая спину рёбрами ладоней, и, начиная с плеч, разминает и прихватывает мышцы. Делает всё плавно, без рывков, но достаточно сильно. Чанёлю так хорошо, что хочется просто напускать слюней на подушку и захрапеть. А ещё он думает, что легко мог бы возбудиться, если бы представлял, как это всё выглядит — руки Бэкхёна на собственной спине. — Ты там не засыпаешь? — Чуть-чуть да. Чанёль давно уже узнал, что Бэкхён хорошо умеет делать массаж. У него как-то сильно свело за лопаткой во время секса, и, вероятно, даже не свело, а защемило нерв — неудачно подвернул под себя руку и долго держал на ней свой вес. Боль была адская. Любое движение, каждый крохотный вдох причинял нестерпимую боль. Бэкхён аккуратно, чтобы не причинить лишних неудобств, помог лечь на живот и выпрямить позвоночник. Он чувствовал себя немного виноватым за то, что не дал Чанёлю отдохнуть вовремя. И пока Чанёль был занят тем, чтобы лежать и орать, Бэкхён сообразил, что растирать на сухую будет слишком больно, поэтому вылил между лопаток немного лубриканта. — Как в порно, — прокомментировал он тогда, имея в виду жанр эротического массажа. Чанёль на это хрюкнул от смеха и снова застонал от острого приступа боли. — Откуда ты умеешь делать массаж? — интересуется он только сейчас. — Тренер учил снимать напряжение с мышц, да и в универе анатомия была. У Чанёля хорошо сформирован мышечный корсет спины, все группы мышц хорошо разработаны, поэтому одним не приходится выполнять работу других, и, соответственно, никаких узлов под пальцами не ощущается. Лопатки — самая проблемная зона, но и там Бэкхён ощущает только небольшое напряжение. Все эмоции и переживания отражаются на теле. Тревоги, волнения, крик начальника — всё здесь. Бэкхён мягко заводит одну руку за спину, сгибая её в локте. Так лучше раскрывается место под лопаткой, и Бэкхён выглаживающими движениями давит косточкой ладони, уделяя особое внимание болящему месту. И Чанёль всё-таки немного извращенец, когда перед сном просит Бэкхёна немного полежать на нём. Чувствовать вес его тела всем собой — очень приятное ощущение. Это успокаивает. Заземляет. — Я сейчас так усну, — Чанёль чувствует, что ещё чуть-чуть — и он пустит слюни на подушку. — Засыпай. Надеюсь, я не раздавлю тебя во сне. — Да ты лёгкий, как пушиночка. Бэкхён только тепло фыркает ему в шею. — Ты знаешь, что нужно сказать, чтобы залезть ко мне в трусы. Чанёль выбирается из-под него и раскрывает объятия, чтобы Бэкхён мог в них упасть. Невинный поцелуй в губы, а Бэкхён всё хихикает над чем-то своим. Баловать друг друга совсем не сложно. Но очень приятно чувствовать на щеках счастливые смешки и целовать улыбчивые губы. Бэкхён встаёт выключить свет, а после они укладываются вместе под одним одеялом. Чанёль любит волосы Бэкхёна, отросшие по бокам, и бритый затылок, без почесывания на ночь которого он уже, кажется, не может заснуть. — М-м, блять… — с чувством выдыхает в волосы Чанёль. — Ты чего? — Ахуенный шампунь купил, — блаженно шепчет он. Вечернюю идиллию нарушает лишь въедливый, назойливый плачь. — Как же задолбал этот ребёнок у соседей, — с чувством жалуется Бэкхён, переворачиваясь на спину. — Какой ребёнок? — Который плачет. — Я ни разу не слышал, чтобы у кого-то из наших соседей плакал ребёнок. — Ты не слышишь, как плачет ребёнок сейчас? — Нет. А ты что, слышишь? — Да, он же надрывается уже минут двадцать. Повисает неприятная тишина. — Иногда у меня бывают слуховые и вкусовые галлюцинации, — тихо сознаётся Бэкхён. — Кажется, опять. — А можно что-то с этим сделать? — Попробую включить аудиокнигу. — Хорошо. Когда тревожность зашкаливает и не выходит заснуть, Бэкхён часто слушает в наушниках аудиокниги. Хорошо помогает отвлечься от навязчивых сценариев в голове. В ту ночь у Чанёля долго не получается уснуть. Хочется истерично вертеться с боку на бок от ползущих в голову мыслей. Ему то жарко, то холодно, то коленка чешется, то ухо, но Чанёль стоически терпит и не двигается, потому что Бэкхён спит, обнимая со спины, размеренно и уютно дыша между лопаток. В какой-то момент лежать становится невыносимо. Стараясь быть максимально тихим и аккуратным, Чанёль выползает из-под лёгкой руки и встаёт, направляясь в ванную. Наверное, он проводит там слишком много времени, потому что в какой-то момент снаружи слышится скребущий стук, а потом Бэкхён открывает дверь и, щурясь от яркого света, проскальзывает в ванную за ним следом. — Ты чего здесь? — обеспокоенно спрашивает он. На лице Чанёля тут же появляется улыбка, когда он видит Бэкхёна, но черты его лица остаются всё такими же напряжёнными. — Просто задумался. — О чём? — Бэкхён подходит ближе, обнимая с бока, прижившись щекой к обнажённому плечу. Чанёль глубоко вздыхает, обнимая в ответ. — Просто… иногда я тоже думаю о том, правильно ли я люблю тебя, — рука привычно скользит вниз по спине, прижимая ближе. — В смысле правильно? — удивляется Бэкхён. — Разве любить можно как-то неправильно? — Ну, знаешь, родители… иногда ведь они любят своих детей неправильно? — кончики пальцев задумчиво гладят кожу. Бэкхён понимает, к чему Чанёль клонит. — Моя мать никогда не любила меня, — спокойно отвечает он. Как бы ни было больно осознавать — это нужно сделать. — Вероятно, она любила меня как функцию, которая должна выполнять то, что она хочет. Это не любовь к человеку или ребёнку. Это просто любовь к вещи. Мать не воспринимала Бэкхёна как отдельного человека. Поэтому в её глазах он не мог иметь собственного мнения, с ним можно было просто не считаться. Ребёнок — это ведь ещё не человек, с ним не нужно договариваться и прислушиваться к его потребностям. — Она считала, что я принадлежу ей. Что я — часть её. Как рука, например. Конечно, её очень раздражало, что собственная рука её не слушается. И гнев её был даже оправдан. Она думала, что я — её, и во все те моменты она была уверена, что просто забирает своё. Иногда приходится просто признать, что человек, которого ты любил больше всего на свете и который дал тебе жизнь, не способен на любовь. И давно пора перестать насиловать себя несбыточными надеждами, чтобы не делать себе больно снова. — Это ужасно… — Раньше было, сейчас уже нет, — без тени грусти говорит Бэкхён. Его голос почти бодрый, несмотря на то, что он подорвался посреди ночи. — Это же простой эволюционный механизм. Дети всегда стремятся быть ближе к матери, потому что знают, что погибнут без её любви и заботы. Когда-то и мне было важно чувствовать от родителей любовь, потому что я зависел от них. А сейчас я взрослый, и в этом больше нет нужды. Я уже другой человек, а это больше не моя боль. Чанёлю физически больно от того, что Бэкхён рассуждает так. От того, что его любовь к матери — это эволюционный механизм. От того, что у них не тёплые человеческие отношения, а какие-то животные инстинкты по удовлетворению собственных потребностей. Но это правда так. Реальность Бэкхёна такая. В его мире никогда не было безопасного, поддерживающего родителя, способного на понимание и принятие. Который мог бы дать защиту и запас жизненных сил на несколько поколений вперёд, как это сделала мама Чанёля. Ни у одного человека никогда в жизни не будет больше таких людей, как родители. Родители навсегда особенные. Потому что только они хранят в себе воспоминания о детстве своих детей. Только они знают, как они учились ходить, говорить, читать. Только они помнят, как те пошли в школу и учились кататься на велосипеде. А потерять их — означает потерять целый кусок своей жизни. — Тебе не стоит переживать, всё уже в прошлом. Чанёль тяжело вздыхает. Ему совсем от этого не легче.***
— Давай, погнали, — усаживается Бэкхён за стол переговоров, — быстрее начнём — быстрее закончим. Может, ещё на секс время останется. — На телесные удовольствия у меня всегда есть время, — растягивается в улыбке Чанёль. На самом деле, секс у них бывает не то чтобы часто, потому что для этого нужно, чтобы желание совпало у обоих. С насыщенными рабочими буднями непросто подловить такой момент, но для них в этом нет никакой проблемы. Главное, самим не думать, что это какая-то проблема. И Чанёль рад, что они с Бэкхёном понимают в этом друг друга. У них у обоих есть свои амбиции. Потому что у каждого человека есть свой смысл жизни. У каждого есть своё предназначение. А они оба давно не эгоистичные дети. С творческими людьми вообще сложно. Бэкхён сам лично этого как-то не замечал, но на это обратили внимание его коллеги. Те как-то заглядывали на чай, чтобы передать что-то срочно по работе и потискать Ариель. Бэкхён сам офигел, когда они предложили прийти. Но гостеприимно не стал отказывать. Они ещё с порога ужаснулись с режима, установленного в квартире. Чанёль в тот вечер был занят работой, а это автоматически значило, что заходить к нему нельзя, здороваться он не будет, чаем не угостит и гостям предложит разве что нахуй сходить. Хлопать дверями тоже нельзя, кричать нельзя и вообще по квартире тоже лучше не шастать. А ещё нужно, как в театре, поставить телефон на беззвучный режим, чтобы тот внезапно громко не зазвонил. Звукоизоляция хоть и спасает, но она не такая качественная, как в профессиональной студии. «Ну работает, ну и что теперь-то?» — не поняли гости. А то. Нельзя теперь. Чанёлю для творческого потока нужна идеальная тишина. И Бэкхён уважает его потребность в уединении и покое, даже если тот не вылезает из своей комнаты уже третьи сутки. В их жизни всегда будет работа. Много работы. Они неизбежно будут от неё уставать, и каждый день будут вычищать друг под друга расписание, выкраивая минутки. Может быть, Чанёль хотел бы, чтобы у них было больше времени и сил друг на друга. Но с чем он сравнивает? Со своими фантазиями об идеальных отношениях в каком-то идеальном мире? С чего он взял, что так вообще бывает? Куда правильнее будет сравнивать со временем, когда он жил один. Когда возвращался в пустую холодную студию, заваривал на ужин бомж-рамён, потому что ни на готовку, ни на последующее мытьё посуды не хватало ни сил, ни мотивации. А потом уныло топал в душ, после которого мог только залипнуть в телефончик на пару часов и уснуть. А теперь он спешит домой. Пока бегает в душ, чтобы смыть рабочий настрой, Бэкхён на кухне заканчивает с готовкой, а в квартире уже пахнет чем-то горячим и вкусным. Они всегда ужинают вместе, что бы ни произошло, — это хорошая традиция, чтобы всегда быть в контакте и знать, что происходит в жизни каждого. И пока Бэкхён после еды отмокает в ванной, Чанёль всё убирает и моет за ними посуду. А потом у них даже ещё остаётся немного времени и сил на себя и друг друга. Возможно, Чанёля никогда не будет ждать дома свежий кофе, как он об этом мечтал, зато всегда будет ждать тёплый какао. А не пустое ничего, как это было раньше. — У тебя сколько пунктов? — интересуется Чанёль. — Три. А у тебя? — Семь. — Как обычно, — фыркает Бэкхён. — Ладно, у меня первым пунктом записано: «посчитать максимальную сумму, что мы можем тратить на не необходимые вещи». Это чтобы мы не тратили больше нужного и начали откладывать на отпуск. — «Не необходимые» — это типа развлечения? — уточняет Чанёль. — Нет, развлечения у нас отдельным пунктом, — Бэкхён листает документ на ноутбуке, где хранятся все записи с предыдущих заседаний. — Я имел в виду ситуацию, когда мы спорим, купить самое дорогое мыло или самое дешёвое. — От самого дешёвого у тебя сохнет кожа. И у меня тоже. — Но нам и не нужно самое дорогое с молоком розового единорога, — возражает Бэкхён, долистывая до нужной страницы. Он поправляет очки, пробегаясь взглядом по своим структурированным записям. Чанёль подкатывается к нему на своём офисном стуле, запуская ладони под футболку. — Я уже говорил, что меня ужасно возбуждает твоя тщательность? — Говорил, — улыбается Бэкхён, мягко накрывая его ползучие руки своими. Чанёлю действительно нравится, потому что эта тщательность Бэкхёна придаёт какой-то интеллектуальности их отношениям. Бэкхёну нужно обсуждать буквально всё. Ему нужно говорить о близости, думать о ней, понимать её. Наверное, Бэкхён именно тот, кто создаёт её глубину. Даже завидно, что у Чанёля не получается так же, просто мозги не работают в эту сторону. Но зато его решительность вызывает у Бэкхёна восхищение. Бэкхён шутит, что если бы не она, они бы вообще никогда не перешли от разговоров к сексу. И, кстати, даже бы не познакомились. — Я первым пунктом записал, что, может, нам стоит ещё что-нибудь специализированное про коммуникацию почитать, — говорит Чанёль. — В смысле про то, как правильно конфликтовать или что-то вроде этого, чтобы нам лучше было видно, в каком конкретно месте расхождение происходит. А то мы с тобой зачем-то каждый раз велосипед изобретаем. Наверняка же есть готовые шаблоны, которые за нас придумали какие-то умные люди. — Да-да, сейчас. Можно поискать, наверное. И почему опять решением их общих проблем занимается один Чанёль? Бэкхён нервически стучит пальцами по клавиатуре. — Так, Розенберга мы уже читали. — А что? — «Ненасильственное общение». — Да, читали. — Так, окей. Уголок губ, нервно дёрнувшись, застывает, и лёгкая улыбка превращается в болезненную усмешку. Бэкхён с усилием моргает, пытаясь прогнать воспоминание, но даже под закрытыми веками оно не пропадает ни на секунду. Он вспоминает, как наговорил Чанёлю плохих вещей. А он мог бы сформулировать иначе. Мог бы сдержаться, промолчать. Он должен был. Бэкхён уже извинился, но, кажется, сам себе он этого не сможет простить никогда. Он только и делает, что просит поблажки. И ведь Чанёль даёт их ему. А сам Бэкхён для Чанёля ничего не делает. В лёгкие будто набивается вата, а на кончиках пальцев уже пропадает чувствительность. Это даже не было ссорой — всего лишь затянувшиеся выяснения отношений из-за того, что у них никак не получалось друг друга понять. Бэкхён тогда выглядел заметно более раздражённым, чем обычно. В нормальном состоянии он никогда не позволял себе такого, но Чанёль не знал, что во время срывов он не всегда будет замыкаться и уходить в себя. Просто не сообразил в моменте, что конфликт давно пора свернуть, а Бэкхёна — успокоить. Не драконить его дальше, когда он не в состоянии воспринимать сложноподчиненные и эмоционально-окрашенные фразы. Когда ему нужны только самые простые, понятные послания. «Нет, не сержусь». «Да, люблю». «Да, у нас всё хорошо». И повторить ещё сто миллионов раз, потому что Бэкхён не может сейчас доверять себе. Правда не может. Не понимает. И даже секундная пауза перед ответом почти выводит его из себя, потому что этого хватает, чтобы до смерти перепугаться. Бэкхён не сможет уже выпутаться сам. Только Чанёль может протянуть ему руку. — Бэкхён, всё хорошо. Мы ведь уже это обсудили. Всё правда хорошо. Чанёль успевает забыть, насколько это всё реально для Бэкхёна. Забывает, что он постоянно возвращается в эти моменты в своих миражах. Что накапливаются сомнения и разочарование в себе. Хоть их отношения абсолютно спокойные, вспышки всё ещё бывают. Они не частые, и проявляются всё реже. Бэкхёну кажется, что однажды Чанёль всё равно уйдёт. Оборвутся гудки и захлопнутся двери, громко возвещающие «найду кого-нибудь попроще, без проблем». — Ты не сказал ничего ужасного. Это было обычное недопонимание. Сейчас всё в порядке. Бэкхён всегда очень переживает о том, что в нём разочаруются и снова оставят. И поэтому готов заплатить любую цену, лишь бы этого не произошло. Он готов вкладываться бесконечно. Поругаться с ним просто невозможно. — Прости за то, что я наговорил тебе тогда. Мне очень стыдно… — Я просто не понял, что тебе было плохо. Я бы не отвечал так, если бы знал. Прости. Если бы Бэкхён только мог почувствовать, как хорошо Чанёль к нему относится. Сколько нежности он к нему испытывает. И как невыносимо видеть его страдания. Это нечестно. Потому что Бэкхён давно искупил все грехи уже на несколько реинкарнаций вперёд. Бэкхён всё-таки всхлипывает. Он ненавидит себя до тошноты, подступающей к горлу. Живот неприятно подводит от сидящей внутри истерики. Он и сам не знает, почему плачет. Просто вдруг понимает, что уже давно хотел дать волю слезам. Он не должен сейчас винить себя, потому что легче от этого уже никому не будет. Должен взять себя в руки и действовать исходя из сложившейся ситуации. Извиниться, если нужно, и идти дальше. Это тяжело. Это ломает каждый раз. Но никто и не говорил, что взрослеть легко. На практике всегда приходится перешагивать через бурю эмоций. Бэкхён будет воспитывать себя, чтобы таких срывов, как сейчас, больше не было. Но пока не получается. Бывают дни, когда что бы Чанёль ни сказал — всё воспринимается в штыки. Всё причиняет боль. Бэкхёну тяжело определять и выстраивать свои границы. С ним тяжелее всего в этом плане: они простираются далеко за возможные пределы. Его могут задевать плохие комментарии о погоде. Он каждый раз вздрагивает, когда Чанёль включает свет в соседней комнате. Приходится старательно следить за собой, мобилизируя все силы для того, чтобы оставаться в своих границах и не переходить чужих, но Чанёлю всё равно нужно следить, помогать, поправлять раскалибровавшегося Бэкхёна. Бэкхёну тяжело справляться с этим одному. Ему просто нужно помочь. — Бэкхён, посмотри на меня, — ласково просит Чанёль. Его голос мягко вытягивает из хаоса внутри. Пальцы скользят по щеке, едва касаясь кожи. Чанёль целует невероятно аккуратно. Дыхание сбивается от неожиданности, но Бэкхёну совсем не хочется терять этого тепла. Чанёль встаёт, откладывает ноутбук и смахивает бумаги со стола, усаживая на него Бэкхёна. Снимает с него очки, дотягивается до подоконника и оставляет их там. Бэкхён целует отчаянно, и это распаляет безумно. Жмурит глаза — так легче, потому что первые минуты без своих очков сильно теряется в пространстве. Он такой безнадёжно родной в его руках. В своей домашней одежде. На их общей кухне. Бэкхёну нужно его тепло и забота. Чанёль касается языком его нёба и чувствует, как тот сильнее разводит ноги, позволяя. Руки сжимают Бэкхёна нехарактерно сильно, унимая жалобную дрожь его тела и заглушая все тревоги тактильными ощущениями. Бэкхён не знает, как сейчас сказать, что Чанёль всё делает правильно. Он чувствует себя очень уязвимо и плаксиво без какой-либо причины. Горло саднит от неслучившихся рыданий, и получается лишь тонко всхлипывать в поцелуй. Чанёль понимает всё правильно. Бэкхён благодарен, что тот не останавливается. И просто безропотно ему отдаётся, позволяя всё объяснить на том языке, который близок Чанёлю. Это такие редкие моменты, когда между ними стираются все границы. Когда позволено брать всё и без спроса. Чанёль раздевается сам, стаскивая футболку через голову. Это движение уверенное и слитное, плавное, но небрежное, потому что его сейчас интересует только Бэкхён. Ему как-то плевать на то, как он выглядит, он не задумывается об этом ни на секунду. Может, только на одну, когда Бэкхён шепчет влажный комплимент в порозовевшую скулу, гладя плечи и обнимая ногами сильнее. Сейчас есть только он, их обоюдное удовольствие и процесс. Это так ценно, как они говорят, понимают, утешают друг друга. То, как разделяют один взгляд на мир, одни и те же ценности, вечные поводы для веселья и уют. И жаркий секс, да. В горле начинают скрестись невысказанные слова. — Я люблю тебя, — на выдохе выпаливает Бэкхён. Обычно он шепчет тихие признания на грани неторопливого единения, а не как сейчас — когда они громко дышат друг другу в губы, срываясь с дыхания и цепляясь друг за друга. Бэкхён в руках ощущается правильно и желанно. Чанёль прекрасно понимает его бывшую, которая даже спустя столько времени совершенно не хотела отпускать его от себя. Чанёль как никто понимает, как можно взять — и без памяти в него влюбиться. Потому что Бэкхён угадывает его настроение. Говорит с ним о том, что Чанёлю нравится, и внимательно слушает. Интересуется тем, что происходит в его жизни. Он понимающий. У него забавная, чуть дёрганная жестикуляция. Он весь какой-то дурашливый и милый, с проскальзывающей иногда лёгкой манерностью, которая неожиданно гармонирует с его хорошей физической подготовкой. В сексе он чуткий и нежный, почти осторожный, но тот ещё выдумщик. Бэкхён — лучший партнёр, который когда-либо мог быть у Чанёля. Неискушённый, внимательный и искренне заинтересованный в его удовольствии. Бэкхён почти не может самостоятельно задавать тон их отношениям, потому что с трудом понимает даже собственные эмоции, но из-за сильной эмпатичности легко поддаётся настрою Чанёля, начиная чувствовать то же самое, что и он. Это, наверное, не слишком честно, но так проявляется его расстройство. Поэтому Чанёлю нужно быть очень внимательным, чтобы слышать Бэкхёна, потому что его голос всегда звучит очень тихо. Чанёль — идеальный партнёр для Бэкхёна. Уравновешенный и мягкий. Более опытный, склонный заботиться и опекать, но совершенно не стремящийся к власти. Потому что ему важно чувствовать Бэкхёна, важно знать, что тот думает и чего хочет, чтобы принимать совместные решения и направлять их отношения, осторожно сближаясь. И для Бэкхёна это намного важнее — то, что его желаниями интересуются, а не просто эгоистично хотят. Бэкхён плотнее обхватывает талию Чанёля, делая объятия сильнее, а прикосновения насыщеннее и дольше. Он не любит грубо, но ему нравится, когда чувствительно. Не сразу, а по нарастающей. Чанёль разделяет. Привыкает к его телу, уже зная, насколько грубым он может быть, чтобы это приносило удовольствие, а не боль и страх. Грань такая тонкая, что, наверное, только Чанёль и может чувствовать её настолько чутко, чтобы не дошагивать самую малость, и всегда хотелось чуточку больше. Он с упоением ведёт руками по напряжённым ногам, сжимая бёдра. В карманах домашних штанов шуршит парочка презервативов и пакетики смазки. У самого Чанёля с подготовкой и планированием всегда было плохо. Вот он и делегировал Бэкхёну всю ответственность. Просто повезло, что ему достался такой дотошный парень, у которого всё необходимое всегда ответственно распихано по всем углам и карманам, а размер у них двоих одинаковый. Чанёль никогда не любил зануд, но то ли возраст уже не тот, то ли Бэкхён просто особенный, но сейчас ему приятно, что кто-то трясётся над их общим миром и думает о его безопасности. Укладывать человека спиной на твердую поверхность — не самая романтичная идея. И Чанёль стягивает Бэкхёна со стола и ставит на ноги, обнимая с неизменным желанием и опаляя горячим дыханием короткие волоски на затылке, пока мягко толкает его животом на стол. Длинные волосы на макушке Бэкхёна ссыпаются вперёд, открывая бритый затылок, и Чанёль слегка прикусывает чувствительное место за ухом. Бэкхён переступает ногами, сдвигается, пытаясь улечься поудобнее, упирается ладонями чуть ниже прижатых к столу плеч. Чанёль быстро понимает, что не так. Бэкхён всем весом опускается на сильно выпирающие тазовые кости. А от толчков там всё и вовсе моментально превратится в ссадины и гематомы. Бэкхёну будет просто-напросто больно в процессе и ещё целую неделю потом. И эту боль не сможет перекрыть даже удовольствие от секса. Если Чанёль сейчас продолжит — такие грубые действия просто разрушат в глазах Бэкхёна его образ человека, который что-то знает и умеет. — Бэкхён, — тихо зовёт Чанёль, поднимая губы к мочке уха. — Идём в кровать. — Всё в порядке? — сразу дёргано оборачивается он. — Да. Просто тебе здесь будет неудобно, — Чанёль старается говорить полушепотом, нежно. — Я потерплю… Снова хочется повторить, что Бэкхёну никогда и ни при каких обстоятельствах не нужно ничего терпеть. Но вместо этого Чанёль просто шепчет: — Мне тоже будет неудобно. Идём, — и тянет Бэкхёна за собой из кухни. Раздевает где-то по дороге, бросая одежду под ноги. Без привычных очков лицо Бэкхёна выглядит очень открытым. И он снова не может поднять на Чанёля глаза. Даже этого не может. Стимулов слишком много. Бэкхён замечает слишком много: горящие влажным блеском глаза напротив, покрасневшие белки в уголках век от долгого сидения за компьютером, прозрачную жилку возле скулы, пару волосков на правой щеке, незамеченных во время бритья, сухо потрескавшийся на морозе краешек губ. Бэкхён теряется ещё больше. Накрывает паника. Чанёль целует его веки, сгоняя прячущиеся в ресницах страхи. Потому что Бэкхёну не нужно сейчас ничего — только чувствовать, что его любят, им восхищаются. О нём заботятся. Внутри всё ещё немного саднит, но Чанёль обнимает так сильно и трепетно, что невозможно не забыться в этих ощущениях. Бэкхён сразу оказывается на животе, едва они падают на кровать. Он зажимает плечи, будто ему всё ещё неуютно, но Чанёль тепло укрывает собой, и от этого ощущения очень спокойно и волнительно одновременно. Тела повторяют изгибы друг друга, кожа покрывается ознобом — Бэкхёну непривычно, но обострённо близко и доверительно. Чтобы слышать дыхание друг друга, ластиться и касаться так много, как только возможно. От желания уже потряхивает. Бэкхён упирается в ладони, и, наверное, даже не знает, что в этот момент у него очень сильно проступают под кожей кости лопаток. А Чанёль знает. Зарывается носом в шею, упираясь руками рядом с плечами, ведёт ниже, целует чуть откровеннее, приоткрытым ртом, касаясь кожи кончиком языка. Целует согнутые в упоре тонкие пальцы, волосы, маленькие родинки на мочке уха. Чёлка косо спадает Бэкхёну на глаза, щекоча скулы, Чанёль кончиками пальцев аккуратно заводит её назад. Воздух выдавливает из лёгких от нежности, а совсем не от того, что Бэкхён вжимается грудью в кровать. Чанёль сжимает проступающие сквозь кожу тазовые косточки — его любимое место. Потому Бэкхён очень сильно реагирует на прикосновения там. Хочется сжать и искусать его всего, чтобы не мог думать ни о чём другом. Уши покалывает от того как сильно они горят, и уже не хватает просто контакта кожей к коже. Хочется всего, до конца, и ещё чуточку больше. Кончики пальцев пробегаются по бёдрам, скользят невесомо по внутренней стороне, и Бэкхён подгибает колени, судорожно вдыхая. Чанёль, растягивает его маленькими движениями, очень постепенно, как и всегда. Не получается пренебречь — тело не успевает привыкнуть. Бэкхён всё ещё немного напряжённый, но под руками Чанёля податливый и послушный. Мнёт ладонями постель, глубоко дыша и немного съезжая от медленного, тягучего скольжения. Нежная головка шёлково трётся о кожу. Приятная волна проходится по позвонкам, когда Чанёль мягко входит, прижимаясь грудью к незащищённой спине, удовлетворённо выдохнув в спутанные волосы. Бэкхён прогибается в пояснице, показывая, что ему не больно и комфортно. Чанёль тяжело опирается на согнутые руки и едва двигается, нежно, изнывающе. Зацеловывает шею, несмотря на спирающее дыхание. Никогда ещё близость не была такой настоящей. Физическим воплощением их связи. Бэкхён подаётся навстречу, чтобы встать на колени до конца. Чанёль обхватывает его рукой поперёк живота и плавно тянет вверх, придерживая, контролируя. Снова входит, останавливаясь, давая привыкнуть. Бэкхён расслабляется, выдыхая, и податливо опускает плечи, вытягивая руки над головой. Иногда Чанёль даже жалеет, что не умеет рисовать. Он бы хотел рисовать Бэкхёна так, как видит сам. Потому что вряд ли кто-то другой видит то, что видит Чанёль. На боках резко проступают рёбра при каждом тяжёлом вдохе, Чанёль царапается об них кончиками пальцев. Кажется, что его руки сдавливают грудную клетку, мешая дышать, но те лишь расслабленно касаются. Бэкхён не может двигаться, контролировать глубину, он может только доверяться Чанёлю, путаясь в удовольствии и всхлипывая. Собственные стоны отдаются в ушах дрожащими осколками стекла. Бэкхёну нравится стонать, он говорит, так проще настроиться, а его голос — какая-то особая форма блаженства. Только сейчас дозволено всё. В эти короткие моменты, когда Бэкхён принадлежит ему, а не себе. Особенные моменты, когда Чанёль может владеть им, присваивать. Только ему это позволено. Сносить все границы, когда Бэкхён сам с готовностью ему это позволяет. Стонущие выдохи сквозят пронзительной мольбой, но неожиданно Бэкхён напрягается и вскрикивает слишком режуще, почти беспомощно. — Прости-прости, — спешно извиняется Чанёль, убирая руки и склоняясь ниже, — где больно? — Не больно… — лепечет Бэкхён, — только не дави на спину так сильно… пожалуйста. — Хорошо, прости. Увлёкся, — плеча касается виноватый целуй. — Рёбра целы? — уже не так серьёзно спрашивает Чанёль, прижимаясь носом к щеке. — Вроде да… — Ты не устал? — тихо спрашивает Чанёль, замедляясь и переползая поцелуями на висок. — Немного… — Давай сменим позу. — Но мне нравится… так. Чанёля затапливает какой-то особой нежностью, когда Бэкхён не стесняется говорить, как ему нравится. — Хорошо, — выдыхает он, не скрывая счастья в голосе. — Мне тоже нравится. Я очень сильно тебя люблю. — Я тоже… — Бэкхён привстает на руках, чтобы получить смазанный поцелуй и рухнуть на руку от очередного движения бёдрами. Вязкие толчки продолжаются. Бэкхён и сам мягкий и расслабленный в мареве удовольствия. Ему так чувствительно, что он ощущает, как с кончика члена срывается на постель прозрачная капля. Колени и руки безудержно дрожат, Бэкхён уже почти не может держать вес собственного тела. Чанёль пробегается пальцами по животу, трогает соски, прижимает его к себе, ласково проводя пальцами по рёбрам к кадыку. Бэкхён откидывается расслабленно спиной на его грудь, хотя Чанёль через всё тело чувствует тремор его коленей. Чувствует, что скоро кончит, и Бэкхён, кажется, тоже, поэтому он касается его, чтобы позволить сделать это первым. Так куда приятнее. Бэкхён хотел хотя бы попробовать вместе, но его романтичные надежды не оправдались. Потому что вместо того, чтобы чувствовать своё тело, он думал только о том, как бы не испортить кайф Чанёлю каким-нибудь случайным движением. И это не говоря уже о том, что чувствовать его в этот момент даже приятнее, чем кончать самому. Бэкхён зажимается и резко обмякает, обессиленно роняя голову ему на плечо, пока Чанёль сжимает в руках его тело. Сил хватает только на то, чтобы повалиться вместе на кровать. Чанёль заворачивает Бэкхёна в свои руки, грея и давая прийти в себя. Бэкхёну всегда нужно хотя бы пять минут просто полежать, чтобы прийти в себя. У него сосуды слабые, после оргазма давление слишком резко бьёт в голову, отчего темнеет в глазах и закладывает слух на несколько минут. Чанёль хочет оставить его в своих руках на подольше, пока они ещё одно целое. Пока он целует Бэкхёна, такого оглушённого и чувствительного. Потому что как только они приведут себя в порядок, Бэкхён снова станет Бэкхёном. А Чанёль — Чанёлем.***
*** Чанёль сегодня какой-то тихий и замкнутый. Бэкхён понимает, что это совершенно точно не из-за него, иначе Чанёль бы сказал. Вот только тревога всё равно не спешит отпускать. Бэкхёну всегда тяжело переживать его холодность и дистанцирование, по сотому кругу проворачивая в голове, что Чанёль просто чем-то подавлен. Он не разлюбил его. Просто устал и хочет отдохнуть. Бэкхён заходит в гостиную проверить его. Чанёль полулежит на диване, закинув ноги на столик, и тупит в телек, треская жареный бекон и заедая его манговым сорбетом. Даже не смыл ещё маску, которую ему намазал на лицо Бэкхён полчаса назад. — Красиво жить не запретишь? — интересуется он, подходя ближе. — Больше удовольствий богу удовольствий. Бэкхён забирается на диван к нему под бок, укладывая голову на плечо. На экране крутится какое-то необремененное интеллектом реалити-шоу, потому что после работы иногда невозможно осилить даже сериал с одной сюжетной линией. Бэкхён знает. Ему почти больно смотреть в экран. Физически некомфортно от такой лавины эмоций огромного количества чужих людей. Бэкхён видит слишком много, будто вторгается нагло в их личное пространство. Видит насквозь, и старательно запрятанные переживания вырастают перед глазами до рези отчётливо. Бэкхёну кажется, что он знает слишком много об этих людях. Что он знает и понимает их боль. А он не хочет ни знать, ни понимать. Вот только у него никто почему-то не спрашивал. — Я же тебе его купил, а сам опять почти всё сожрал, — вздыхает Чанёль над почти закончившимся мороженым. — Я не против. Бэкхён всегда уступает Чанёлю самое вкусное. — Ну да, один я буду жирный. У меня вон уже третий месяц. — Ну не третий. Максимум — недели две. — Вот растолстею, и ты меня разлюбишь. — Не разлюблю. — А ещё прыщи мне завтра обеспечены. — Ничего страшного, я тебе замажу, — всё так же тихо и ровно возражает Бэкхён. Даже у лучших из нас бывают срывы. Чанёль просто устал. Ему в следующем году уже двадцать восемь, а в жизни никакого покоя и стабильности. Только нелюбимая работа на износ и ни копейки в семейный бюджет. Но с Бэкхёном всё становится легче. Он ничего тупого не говорит. Он выслушивает, обнимает, жалеет. Говорит, чтобы бросал он эту дурацкую работу. Когда подобное случается, Бэкхён старается представлять себя психотерапевтом Чанёля, которому платят деньги за то, что он выслушивает чужие проблемы. Потому что иначе есть непреодолимое желание их обесценить. Это вшито настолько глубоко, что происходит почти автоматически. И это не из-за того, что с Бэкхёном что-то не так. Просто в их культуре в принципе кругом одно обесценивание. Даже в дружбе и в отношениях. И если Бэкхён в этот момент будет воспринимать себя как парня Чанёля, у него ничего не получится. Потому что обычно парни так себя не ведут. Потому что люди вокруг так себя не ведут. Чанёль боится, что его проблемы не стоят даже слов Бэкхёна о том, что всё будет хорошо. Но только Бэкхён принимает его переживания серьёзно. Только он может выслушивать его сомнения часами. О том что Чанёль никчёмный музыкант, что он вообще не имеет права себя так называть, что он разучился писать, что он больше не чувствует, не умеет. Бэкхён мало что понимает в этом, хоть иногда и пишет стихи под настроение. Чанёлю они очень нравятся. Такие чистые, не испорченные знанием теории стихосложения, в них есть что-то живое, настоящее и очаровательное, как в рисунках талантливого ребёнка. Такое никогда не получится у человека, который пытался сделать что-то идеально. Который хоть что-то знает о форме, о технике, о ямбах, о хорее. Который пытался подражать какому-то идеалу, кому-то другому творцу. А Чанёль и сам не знает, к какому идеалу стремится. Он просто знает, что это всё не то. Это бездарно. Глупо. Ни о чём. И сам он просто чёртов графоман, который возомнил о себе невесть что, но не имеет даже ни крупицы таланта. Он не настолько чуткий психолог, чтобы отыскать тему для песни. Не настолько начитанный, чтобы написать поэтичную и завораживающую лирику. Не настолько одарённый музыкант, чтобы создать многогранный красивый инструментал. Но Чанёль подолгу зависает над работами Бэкхёна, изучая, перечитывая. Они настолько самобытны, насколько же и прекрасны. И это поражает. Он даже завидует. Что Бэкхён может так. Не задумываясь, не боять. Позволять себе быть таким свободным на бумаге. — Переживаешь из-за чего-то? — тихо спрашивает после паузы Бэкхён. — Да как обычно, — отмахивается Чанёль, голос его звучит разбито, — работа ёбаная. Он писал бы о Бэкхёне каждый свой трек, но, как говорит его биг босс, в их взрослой, спокойной любви «нет темы для песни». Для продаж нужны душераздирающие тексты о том, что хорошо знакомо массовому слушателю — любовные пиздострадания. А Чанёлю не хочется всего этого. Ему хочется писать о том, как хорошо, что в его жизни появился Бэкхён. Как хорошо, что к нему вообще пришло такое невероятное чувство. По сравнению с ним Бэкхён куда проще переносит стресс на работе. Потому что у него в жизни этого стресса куда больше, и он уже привык с ним справляться. Научился самостоятельно переживать плохие эмоции, не отражая их на Чанёля. Бэкхён вообще чем-то похож на чёрную дыру, которая только впитывает, поглощает, всасывает и никогда обратно ничего не возвращает. Идеальный слушатель для Чанёля, которому иногда необходимо выплеснуть куда-то эти эмоции и избыток психической энергии, чтобы не сойти с ума. Чанёль, хоть иногда и может проявить настойчивость, он просто очень мягкий. Таким людям тяжело приходится в жизни. И Бэкхён всегда готов оказаться рядом, чтобы поругаться с каким-нибудь продавцом, нахамившем его Чанёлю на кассе, или приструнить орущих детей этажом выше, которые мешают ему спать днём, или навтыкать за них двоих интернет-провайдеру, который не выполняет своих обязанностей в полном объеме. И каждый раз Бэкхён делает это так яростно, будто ему это приносит удовольствие. На самом деле он всей душой ненавидит конфликты и насилие, но когда кто-то обижает его Чанёля, который не может ответить агрессией на агрессию, Бэкхён ненавидит ещё больше. — Пойдём смоем маску, — зовёт он, — а то кожа пересушится. Чанёль слушается и идёт следом за Бэкхёном в ванную, где тщательно умывает лицо. После тот усаживает его на бортик ванной, целует в нос и мягкими движениями наносит лёгкий увлажняющий крем по массажным линиям. Его лёгкая и приятная консистенция успокаивает, и Чанёль прикрывает глаза, просто безропотно позволяя делать с собой всё что угодно со страдальческим выражением на лице. — Может быть, музыка — это не моё? — неожиданно спрашивает он в потолок. — Не думаю. Вообще не вижу смысла рассуждать такими категориями, как «моё», «не моё», — спокойно отвечает Бэкхён, не отрываясь от своего занятия. — Точно так же, как не считаю, что есть «мои» и «не мои» люди. Просто есть те, кого мы выбираем любить. Как Чанёль выбрал Бэкхёна. И сделал своим, каждый день выбирая любить его. Бэкхён разделяет с ним, что не существует никакого «того единственного». Что счастливым в отношениях можно быть со многими людьми. И совершенно не нужно метаться, думая, что с кем-то другим будет лучше. Нужно просто остановиться и попытаться сделать счастливым человека, который находится рядом с тобой. — Никто не рождается с даром умения любить, — негромко продолжает Бэкхён. — Этому нужно учиться. Делать для своей любви что-то каждый день. А что Чанёль сделал для того, чтобы полюбить свою музыку? Что он предпринял для того, чтобы сделать её своей? Чанёль вспоминает, как боялся браться за новые проекты. Как филонил. Как бесконечно откладывал работу, заходя в тупик и ничего с этим не пытаясь сделать. И теперь Чанёль чувствует себя так, будто он ей изменил и должен просить у неё прощения. — И вообще пошли уже нафиг ты этого своего биг босса? И пиши под собственным лейблом. А Чанёлю даже в голову это не приходило никогда. — В смысле? — Ну, я не уверен, как у вас там всё это работает, но ты ведь можешь работать сам на себя? — Подожди, ну в смысле да, это одно и то же, просто… я не про это хотел спросить. — А про что? — тоже не понимает Бэкхён. — Ты думаешь, у меня может получиться? — А что у тебя может не получиться? — Бэкхён не задумывается ни на секунду. — Надо только придумать план. Давай для начала посчитаем, сколько у нас есть денег. — Но это ведь ужасный риск, — расширяет глаза Чанёль, не веря в то, что Бэкхён ему предложил. Хоть это и вполне в его стиле. — Я тебя умоляю. Какой риск? Ну потеряем все деньги, ну заработаем ещё. Подумаешь. Мы же не влезаем в долги, значит, это безопасно. — Ты так легко об этом говоришь… — А что сложного? Ты ничего не теряешь. — Деньги теряю. — Деньги… — показушно закатывает глаза Бэкхён. — Деньги — это всего лишь деньги. Ты знаешь моё мнение на этот счёт. Бэкхён как будто не понимает, что это вообще такое — деньги. Но при этом они у него не переводятся. Первое время Чанёлю было очень странно от того, что зарплату в дом приносил в основном Бэкхён. Хоть они и работали оба скорее да идею, как настоящие коммунисты, Бэкхён в этом плане имел хватку получше. Он вообще никогда не знал проблем с деньгами, а учитывая его неприхотливость, становилось ещё более понятно почему. Чанёль с сомнением хмурится. — Ну ты подумай. Мы живём с тобой вместе, моей зарплаты вполне хватает на нас обоих, мы это уже проверили. О ежедневных тратах тебе заботиться не нужно. А для старта у тебя как раз есть заначка. Ты видишь цель, я не вижу препятствий. Так что давай неси форму для заявления по собственному желанию. И заполняй. При мне. — Можно хотя бы завтра? — Хорошо, давай завтра. И Сэхуна заодно позови, чтобы тебе не было грустно одному. Чанёль вдруг очень некстати вспоминает, как семь лет назад Сэхун ему нравился и как Чанёль предлагал ему встречаться, но получил отказ. — Сэхуна? — глупо переспрашивает он. — Ну да. Ты же говорил, что тебе нравится, — сердце пропускает удар, — его музыкальный стиль. Давно уже не осталось никаких чувств, кроме дружеских, но Чанёль просто не хочет лишний раз нервировать Бэкхёна. — Я не уверен, что так будет правильно… Разве ты не будешь ревновать? — В каком смысле? — Ну… в том самом, — пристыженно опускает глаза Чанёль. — Ты спишь с ним? — Нет! — А о чём тогда ты переживаешь? — искренне не понимает Бэкхён. — Мне кажется, так будет неправильно… — Тебе не нужно чувствовать себя виноватым за то, что тебе нужно общаться с людьми, — мягко говорит Бэкхён, присаживаясь перед ним на колени. — Мне кажется, ты накручиваешь себя. Ты не делаешь ничего плохого. Всё в порядке. — Хорошо… Наверное, ты прав, — выдыхает Чанёль. Он так сильно переживал о том, чтобы не давать Бэкхёну поводов для ревности, что сам почти поверил в то, что эти поводы есть. — Я, правда, мало, что в этом понимаю, — кусает губы Бэкхён, — но я буду рядом, чтобы поддерживать тебя. Даже если всё будет плохо, у тебя буду я. И мы просто начнём сначала, если потребуется. Всё будет хорошо. Я верю, что у тебя всё получится. А если ты переживаешь из-за денег… Я защищу докторскую уже совсем скоро и смогу уйти из академии в индустрию. Там зарплата будет выше. — Бэкхён, я… очень растроган, что ты готов пойти на это ради меня. Правда, я никогда в тебе не сомневался, просто не хочу так. Ты бы мне никогда не позволил сменить работу ради тебя. — Но это нормальная цена для того, чтобы заплатить. Чтобы ты мог не убиваться на этой дурацкой работе. А для меня индустрия — это практически то же самое. — Но там у тебя не будет свободы заниматься тем, чем ты хочешь. Придётся в основном исполнять чьи-то заказы. Я же знаю. Не уходи из академии, если сам этого не хочешь. Пожалуйста. Давай постараемся как-то совмещать? — Хорошо, — соглашается Бэкхён. — Мы так драматично, конечно, всё это обсуждаем, будто нам завтра не на что будет купить еды. Чанёль чуть не задыхается смешком из-за сдавленности в груди. Ему страшно даже думать о том, что можно что-то изменить. Страшно делать такой серьёзный шаг. Если ничего не получится — он самолично распишется в собственной никчёмности. И в том, что сделал неправильный выбор десять лет назад. Получится, что всё было зря. И становится даже слишком очевидно, почему он не сделал это раньше. — А если у меня не выйдет? — всё-таки делится своими страхами Чанёль. — Музыка — мой единственный талант. Я больше ничего не умею. У меня больше нет никаких способностей. Я больше ни на что не гожусь. — Сейчас агентство мешает тебе. Они выносят мозги и заставляют делать то, что тебе не нравится. И то, что с тобой происходит сейчас, — очевидный исход, — Бэкхён как всегда прав. — Поэтому нужно однозначно пробовать что-то менять. Своя студия — как вариант. Я в любом случае поддержу все твои решения. Ты больше не один. Мы испробуем все варианты, если понадобится. Я сделаю всё, что смогу. Слова Бэкхёна о переменах звучат, как истина. А его поддержка сглаживает острую тревогу. Иногда Чанёлю тоже нужно, чтобы его остановили. Чтобы Бэкхён сказал ему: «Выдохни». «Я тебя люблю». «Я всегда рядом для тебя». «Ты можешь на меня положиться». Чанёлю тоже бывает сложно заснуть, потому что он боится того, что будет завтра. Боится каждого следующего дня. Боится не справиться, не выдержать, ошибиться. Он сползает на пол и утыкается лбом в столь удобно подставленное плечо, ища защиты, которую когда-то искал у мамы и старшей сестры, и Бэкхён позволяет спрятаться от всего мира в своих объятиях. Он не знает, чем заслужил то чувство защищённости, что Бэкхён даёт ему своей уверенностью и бесстрашным взглядом в будущее. А ещё оптимизмом и какой-то неиссякаемой энергией. — Спасибо… Чанёль понимает: завтра всё будет хорошо. Что бы ни случилось. Завтра всё будет хорошо.***
*** — Чанёли, я понял, чего не хватает, — замечает Бэкхён, раскладывая по полкам холодильника продукты. В их доме есть ещё одно негласное правило: кто ходит в магазин — тот пакеты не разбирает. — Рукколы нет. —Точно, — морщится Чанёль, — я же говорю, что точно что-то забыл. Давай я схожу тогда в наш, который под домом, куплю. Совсем не хочется оставлять Бэкхёна без его любимой рукколы. Он же и так почти ничего не ест. — Да ладно, ничего страшного. — Может, вместе сходим, прогуляемся заодно? Пока будем ходить, вдруг ещё чего-нибудь захочешь? Бэкхён в последнее время совсем закопался с работой. На этой неделе на улице был только пока шёл от дома до машины и от машины до работы. А так хоть какое-то развлечение — пройтись по продуктовому. — Ну давай, — особо не раздумывая соглашается он. Ещё не успевший переодеться Чанёль просто влезает обратно в свои уличные ботинки, а Бэкхён надевает толстовку прямо на домашнюю футболку, накидывает сверху пальто — и они готовы. Чанёль помогает ему поправить капюшон, чтобы тот не забивался под воротник, а Бэкхён тянется за ключами и кошельком, но его опережают. — Я всё взял, если что. Бэкхёну, значит, не обязательно набивать карманы. Выйдя на улицу и впервые за долгое время обратив внимание на погоду, Бэкхён явно осознаёт, что осень почти кончилась. Деревья стоят уже голые, лишь кое-где на тонких ветках трепещут последние крохотные листочки. Небо за ними серое, низковатое. Асфальт отчего-то влажный. Пронизывающий ветер раздувает полы распахнутого пальто, пробираясь холодом за спину, но вместо того чтобы просто запахнуть его, Бэкхён берёт Чанёля под руку, чтобы было теплее. Тот всё-таки останавливается, тонко улыбаясь, и шутливо натягивает Бэкхёну капюшон на лоб, чтобы в шею не надуло. Оставляет только отверстие для глаз и носа, делая из толстовки что-то вроде скафандра с бантиком из подвязочек на уровне подбородка. Возле магазина Бэкхён никак не может оторваться от бездомной кошки, что живёт в их дворе и постоянно крутится у входа, выпрашивая еду. Чанёль оставляет его с ней, говоря, что купить траву он может и сам, а Бэкхён просит взять только что-нибудь кошачьего. Вернувшись через пять минут, Чанёль находит Бэкхёна сидящим на бетонной плите вместе с этим самым котом на коленях. Обычно его совсем не трогают подобные инфантильные выходки Бэкхёна, но когда это уже на грани опасности для здоровья, вот тут крышу может сносить основательно. — Ну куда ты уселся, Бэкхён? — сходу налетает на него Чанёль. — Вставай. — Хорошо, сейчас, — обещают ему, но даже не дёргаются, продолжая увлечённо гладить удобно пристроившегося серого кота. Который, как и Бэкхён, даже ухом не ведёт. Чужой резкий тон неприятен, у Чанёля бывают иногда подобные заскоки. Наверное, на работе сегодня подняли нервы. Поэтому Бэкхён никак не отвечает и задаёт отвлечённый вопрос, пытаясь сгладить напряжение: — Ты купил что-нибудь котику? Чанёлю иногда реально хочется взять Бэкхёна за шкирку и встряхнуть посильнее, чтобы вернулся в реальность со своих облаков, в которых вечно летает. — Ты не понимаешь что ли, что плита холодная, а на тебе штаны домашние? — начинает медленно закипать он. — Встань, я тебе говорю. — Я же ненадолго. Всё нормально, — повторяет Бэкхён всё в том же раздражающе невинном тоне. — Да мать твою, Бэкхён! — рявкает Чанёль, хватая его за локоть и дёргая на себя, заставляя встать. Кошка пугается и сматывается моментально. Бэкхён пугается не меньше, но вот сбежать он не может. — Перестань… — беспомощно просит он, пытаясь вытянуть руку из захвата, щурясь от страха. — Я понимаю, где мне можно сидеть, а где нет. Я же не маленький ребёнок… — А кто ты? — изумляется Чанёль. — За тобой вечно глаз да глаз нужен, иначе с тобой обязательно что-нибудь случится, — с чувством отчитывает он его, спуская с цепи всё накопившееся бешенство по этому поводу. — Кто ты тогда, если не маленький ребёнок? — Что? — Бэкхён не верит в то, что слышит. У него нет ничего в себе, за что он мог бы сейчас удержаться. Его восприятие искажено, он не может верить самому себе, не может быть уверенным в том, что видит и чувствует. Он может верить только Чанёлю. И всегда мог только ему. Но для него он бесполезный ребёнок. Который не в состоянии прожить без чужой помощи. Лучше бы Чанёль бросил его. Или изменил. Чем сказал ему это. Сказал, как он к нему на самом деле относится. С чего Бэкхён вообще решил, что кто-то сможет однажды понять его? Принять всерьёз? Для людей он навсегда останется слишком проблемным и инфантильным. Даже Чанёль — единственный человек в его жизни, который отнёсся к нему нормально, теперь говорит, что всё было неправдой. Кому Бэкхён нужен? Кому нужны лишние переживания и чувства? Никому. Никто не хочет для себя лишних проблем. Люди могут бросать все эти слова ему в лицо — не страшно, он и так знает, что это правда. Но Бэкхён заслуживает хотя бы не быть обманутым и использованным. Если его чувства неправильные, это не значит, что ему не может быть больно. Не значит, что можно поступать с ним так. Зачем было врать? Пытаться казаться хорошим и понимающим? Если всё так? Как Чанёль мог обнимать, целовать его, шептать слова любви, когда он такого о нём мнения? Становится мерзко. Горло сжимает от отвращения. Чанёль всё врал. Нет никакой любви. Её просто не может быть, если Чанёль относится к нему так. Зачем ты тогда спал со мной? — хочется крикнуть Бэкхёну. Зачем? Зачем играл? Зачем использовал? Он ведь верил, что всё было искренне. Свидания, разговоры, романтика. А на самом деле Бэкхён для Чанёля просто нерадивый ребёнок. И всегда им был. Чанёль не любит его. И от этой мысли горечь ядовитой кислотой выжигает зияющую пустоту внутри. Чанёль просто решил быть с ним, потому что у него были какие-то свои выгоды. Мало ли причин быть в отношениях, помимо любви. Скука, удобство, секс, что угодно. Глаза начинает щипать, словно в них плеснули кипятка. Всё обман. Снова. Всё рушится в один момент. Бэкхён, как незрячий, судорожно ищет опору, а им просто пользуются, не замечая, что как только от него отойдут — он упадёт. Не удержится. За что? — хотелось жалобно взвыть. Что я тебе сделал? Но Бэкхён не хочет больше позволять никому видеть свои слабости. Едва выступившие слёзы моментально высыхают. Говорить ничего уже не хочется. Не хочется пачкаться об это ещё сильнее. — И как я только прожил без твоего контроля двадцать семь лет? — едко спрашивает Бэкхён, с силой выдёргивая руку из захвата. — Ты офигел? — Чанёль не может поверить, что Бэкхён оскорбился на это. На то, что Чанёль каждый божий день контролирует, чтобы тот не умер с голоду, лёг вовремя спать, не простудился, не переработал и всё остальное по списку. Бэкхён просто берёт — и уходит. В противоположную от дома сторону. Не в состоянии стерпеть такую обиду. — Ну и куда ты пошёл? — кричит Чанёль ему в спину. Но Бэкхён даже не оборачивается. Чанёль в сердцах машет рукой — пусть идёт куда хочет. Дорогу домой знает. Взрослый мальчик уже. Чтоб Чанёль ещё хоть раз предложил ему свою помощь. Пусть сам живёт, как знает. Раз умный такой. Вернувшись в квартиру, Чанёль с размаху бросает ключи на тумбочку. Те с грохотом куда-то проваливаются, но уже плевать. Ничто сейчас не может унять его раздражения. Его бесит, что Бэкхён посмел так отреагировать на то, что Чанёль вообще-то заботится о нём. На черта вот нужно отбрыкиваться? Показывать свой характер? Чанёлю между прочим это уже порядком надоело — крутится наседкой вокруг Бэкхёна, чтобы с ним как бы чего не случилось, и при этом ещё тактично пытаться не задеть его хрупкое самомнение. Может он всё сам, как же. Чанёль видел, как он сам. Это просто безумно жалкое зрелище. Бэкхён без него и дня не проживёт. Сейчас придёт через пять минут в слезах и соплях и будет униженно просить прощения. Чанёль действительно на многое может закрыть глаза. Его не напрягают загоны Бэкхёна — это всё такие мелочи. Но когда он так отвергает его помощь — считай, самого Чанёля, потому что он делает это от всего сердца — становится больно. Чанёль же всю душу в их отношения вкладывает. Столько ради него делает, и плевать на всё — лишь бы Бэкхёну было хорошо. Проблема лишь в том, что Бэкхён не возвращается ни через две минуты, ни через пять, ни через десять. За своими размышлениями, насколько сильно Бэкхён его задел, Чанёль не замечает, что на улице успевает стемнеть. Появляется плохое предчувствие, когда он бросает взгляд на часы и понимает, что прошло уже, может, в общей сложности минут сорок. Бэкхён слишком легко одет для таких долгих прогулок. И где его носит вообще, уже спать скоро ложиться, а они не ужинали ещё. Чанёль достаёт из заднего кармана джинсов телефон и набирает его номер, стоя у окна и пытаясь высмотреть под домом знакомый силуэт. Бэкхён неожиданно сбрасывает несколько раз подряд. Начинается нервяк. Но если сбрасывает — значит слышит. Чанёль набирает снова и снова до тех пор, пока не слышит в трубке уставшее: — Да? — Где ты? — старается не повышать голос взвинченный Чанёль. — Нигде, — отвечает ему бесцветный голос. — На улице ночь, ты собираешься домой? — Нет. — В каком смысле «нет»? — В обычном. — Бэкхён, пожалуйста, — стонет Чанёль. — Просто скажи мне, где ты. — Я же сказал — нигде, — огрызается Бэкхён. — Не глупи, Бэкхён, — пытается вывести его на диалог Чанёль. — Просто скажи мне, где ты. Какое-то время не слышно ничего, кроме молчания и порывов ветра в трубке. — Я в центре, — вдруг говорит он. — В центре? Каком ещё центре? Какое конкретно место? — Чанёль выбегает в прихожую, хватает куртку и влезает в кроссовки, спешно переворачивая всю полку, в поисках ключей. — Зачем ты вообще туда поехал? — Всегда хотел отсосать таксисту пока он за рулём. — Блять, Бэкхён… Я умоляю тебя, не дури, — Чанёль вспоминает, что ключи упали за тумбочку, когда он их бросил. Хочется выматериться, забить на всё и просто сесть плакать в уголок, пока всё не станет обратно хорошо и спокойно. — Я и не дурю. Я просто псих, ты что не знал? — снова в трубке голос не выражающий совершенно ничего. — Бэкхён, ты не… — Чанёль отодвигает тумбочку, но в итоге приходится лезть чуть ли не под шкаф. — Таксист потом ещё трахнул меня на парковке. Чанёль глубоко вздыхает, пытаясь успокоиться, сжимая в кулаке холодный металл. — Послушай, Бэкхён, я понимаю, тебе тяжело… — Нет, Чанёль, ничерта ты не понимаешь, — зло перебивает его Бэкхён. — Ты никогда не сможешь меня понять. И сбрасывает звонок. Чанёль перезванивает раз за разом. — Я не хочу с тобой говорить, — поднимает трубку Бэкхён в противовес своим словам. — Бэкхён, пожалуйста, выслушай меня, — в страхе тараторит Чанёль, судорожно пытаясь подобрать правильные слова. — Я тебя люблю, и ты любишь меня тоже. Ты мой парень. Мы с тобой встречаемся. Вспомни, пожалуйста. Я объеду весь Сеул, чтобы найти тебя, если потребуется. Прошу, просто скажи мне, где ты. Я приеду, и мы поговорим. — Не нужно меня искать. — Бэкхён… — Я не хочу. Я отключу телефон. Совсем. — Нет, ты не сделаешь этого! — Сделаю, — раздражаясь, с нажимом произносит Бэкхён. Как и всегда легко ведется на провокацию. Но, чуть помолчав, добавляет: — Да, ты прав, лучше выброшу его в реку. — Какую ещё… Снова сбрасывает. Чанёль набирает снова. Бэкхён не берёт слишком долго, а у Чанёля перед глазами расплывающаяся из-за слёз картинка, где тот стоит на мосту, собираясь с него сигануть в воду. Сердце сжимается до болезненного комка, застревающего в горле. Чанёль истерично набирает номер снова и снова. — Вокруг тебя есть люди? — почти кричит он, когда слышит, что звонок прошёл. — А тебе разница? Здесь есть стекло, и я хочу порезать им себя. — Нет, Бэкхён! — Чанёль не понимает уже, о чем просит и как всё могло зайти так далеко. — Пожалуйста, не делай ничего! — он звучит так жалко, потому уже что готов умолять кого угодно и как угодно, валяясь в ногах и наплевав на свою гордость. Лишь бы с Бэкхёном все было в порядке. — Возможно у меня даже получится снять им скальп. Хочется выть в голос от ужаса и бессилия. А звонок снова прерывается. Чанёль набирает его ещё и ещё, но Бэкхён больше не берёт трубку. Потом абонент становится недоступен. Звонить становится бесполезно. Бэкхён даже не услышит. Чанёль потратил все попытки.