***
С того дня, как Ришелье дал ту злополучную клятву, прошло восемь лет. Все в его жизни двигалось по сценарию брошенной в гневе реплики. Он так и не женился, как бы сильно ему этого не хотелось (а хотелось сильно, чтобы хоть как-то насолить Тревилю), более того, он так и не смог отказаться от своей некогда «мимолетной» влюбленности. В его оправдание можно было сказать только то, что и сам граф де Тревиль, безусловно разбогатевший, счастлив в браке не был. Он терпеть не мог свою жену-стервозу. Всем, кто как-либо взаимодействовал с этой странной супружеской парой (у которой даже детей не было, отчего уже давно по городу ползли слухи, что Тревиль предпочитает делить ложе с мужчиной, нежели с законной женой, что, впрочем, было правдой) было непонятно, как они еще не убили друг друга, будучи такими разными. Представляя графа этакой птицей легкого полета, никто и понятия не имел, кроме него самого и Ришелье, что в его сердце таилась истинная любовь. Увы, случившаяся до брака и никак с ним не связанная. Эти долгие восемь лет Ришелье и Тревиль только страдали, держа свои чувства под замком. Они часто ссорились в свои редкие из-за ревности супруги Жана встречи и все реже мирились друг с другом, почти не разговаривали. Свидания любовники стали тратить исключительно на плотские утехи. Казалось, от любви до ненависти один шаг, но им никогда не было суждено его совершить. В очередной раз наблюдая закат из окна трактира, граф де Ришелье задумывался о несправедливости судьбы. Он чувствовал себя унизительно, когда смотрел на быстро одевающегося Тревиля. Граф спустя столько времени не мог смириться с тем, что ему приходится делиться по праву своим с кем-то. — Почему ты так спешишь, Жан, покинуть меня? — Потому что дома ждет меня жена, — коротко отрезал Тревиль, надеясь этим закончить разговор. Он не хотел обсуждать все то, что творилось у него на душе с Ришелье, потому что было бы слишком сложно врать этому человеку, а сказать правду… всему свое время. — Каково это, Жан, каждый вечер возвращаться к нелюбимой супруге и понимать, что терпишь все это ради денег? Должно быть, унизительно жить за счет женщины. — Должно быть, унизительно выполнять ее функцию, Арман, — не остался в долгу граф де Тревиль, не оборачиваясь в сторону любовника. Унизительным для него было только одно — их отношения в данный момент времени, когда приходилось врать и оскорблять. Его утешал только тот факт, что скоро это закончится, но не возненавидит ли Ришелье его к тому моменту? Ришелье ничего не ответил. Его бледное (последние годы чересчур) худое лицо искривилось в презрительной гримасе. В этом грязном трактире он, обнаженный и оскорбленный, не был тем графом, прославившим фамилию, но все равно не собирался терпеть подобные выходки. Это все должно было закончиться когда-то, и он принял решение закончить все в этом грязном трактире. Еще час по обыкновению они ссорились и называли друг друга всеми известными ругательствами (необязательно французскими). Незащищенные от собственных чувств и совершенно разбитые к этому времени они заканчивали споры, но в этот день все было иначе. Граф де Ришелье, знай об этом другие, мог войти в историю как известный клятвоотступник. Он покинул трактир уверенный, что их пути никогда больше не пересекутся. Но что мы знаем про «никогда»?***
Граф де Ришелье огласил свою вторую клятву графу де Тревилю ровно два месяца назад и до сих пор успешно ее соблюдал. За это время он получил в свой адрес не один комплимент о том, как он помолодел. Расставание в какой-то степени пошло ему на пользу, особенно внешне. Его лицо совершенно лишилось всех тех острых черт, вызванных чрезмерной худобой. Стоило взглянуть на него и сам молодел на восемь лет. Ришелье стал чаще бывать в обществе, посещал королевские балы, обзавелся новыми знакомствами. Казалось, что он начал новую жизнь без тени прошлого. Да, граф похорошел внешне, но в душе его все равно творилась неразбериха. Его задевал тот факт, что восемь лет он жил на коротком поводке и являлся по каждому зову, а за него не были готовы бороться. Он рыдал каждую ночь, которую проводил в своем замке. Мужчинам благородным нельзя плакать? Вздор, что же еще делать с несчастной любовью, свалившейся ему на голову? Ах, как хорошо было верить только в холодный расчет! Когда граф решил, что с прошлым покончено, в его дверь постучали. — Мессир, — осторожно произнес слуга, вошедший в комнату, когда граф уже готовился ко сну. — Только что прискакал чей-то слуга, он просит срочно принять его, говорит, что дело не терпит отлагательств. — Раз это важнее моего сна, то пусть поднимается сюда и говорит, зачем приехал. — отдал приказание Ришелье. У хозяина замка было несколько предположений, чей это слуга, но он и представить не мог, насколько ошибался. Арман решил одеться, ведь принимать гостя в ночной сорочке было бы неуважением (по крайней мере, это был точно не тот гость, которого можно было бы так принимать). Слуга вернулся минут через пятнадцать. Ришелье сразу же узнал лицо приезжего. Этого низенького хилого, но невероятно хитрого, проворного, а главное, преданного человечка, он не мог ни с кем спутать. Это был слуга Тревилей, который прислуживал им больше двадцати лет точно. Граф разозлился, когда увидел его. — Убирайтесь. Но человечек не отреагировал на эту просьбу. — Это важно, мессир, выслушайте меня. — Я не хочу ничего слышать об этом подлом, мерзком, меркантильном человеке, — отрезал Ришелье, сложив руки на груди. — Он умирает, мессир, может и до рассвета следующего дня не дотянуть. — немногословно объяснил верный слуга этого чокнутого семейства. Да, Ришелье в очередной раз предал собственную клятву, но мог ли он поступить иначе? Нет. Его сколько угодно могли переполнять обиды, но он всем сердцем любил этого идиота и не простил бы себе, не попрощайся с ним. Граф, не совсем отдающий отчет в своих действиях, не желающий верить в услышанное, приказал подготовить ему коня и сменить коня слуге Тревиля. Тот благодарно кивнул, больше не произнеся ни слова, даже в долгом пути до постели умирающего. Арман, а в этот момент он был именно им, а не тем холодным графом, все время подгонял коня. Казалось, он боялся не успеть. Ему повезло, что случилось это среди ночи и никто не увидит, как граф де Ришелье неаккуратно одетый на коне спешит к семейному особняку де Тревилей. Но даже это не имело никакого значения. Ришелье слез с коня и ринулся в особняк. Несмотря на позднее время суток, все его жители бодрствовали, видимо, ожидали скорой кончины хозяина. Прибывшему графу до этого не было дела. По каменным лестницам он поспешил к комнате, которую когда-то занимал Тревиль. В покоях горела тусклая свеча, оттенявшая бледное лицо человека, расположившегося на кровати. Это был Жан, его Жан. Такой уставший, но не прекращающий борьбу за жизнь. — Ты пришел, — усмехнулся Тревиль, замечая высокий силуэт в дверях комнаты. — У меня не было выхода, Жан, — спокойно ответил Ришелье, приближаясь к кровати. — Ты хотел меня видеть? — Да, я хотел поговорить, Арман. — Мне уже страшно. В последний раз ты эту фразу говорил перед тем, как сообщить, что решил жениться, дорогой, — Ришелье усмехнулся и его любовник улыбнулся ему в ответ. — Рад, что ты в силах шутить. Я не хотел привлекать тебя к этому опасному делу, но у меня нет выбора, я могу доверять только тебе, — было видно, что слова даются ему с трудом, но не воспользоваться такой возможностью было малодушием. — Уже восемь лет я работаю над делом испанских шпионов. У меня есть доказательства того, что дражайшая графиня де Тревиль замешана в этом, как и вся ее семейка, но у стен есть уши даже в собственном доме, о чем мне нередко говорила покойная мать, — Жан горько усмехнулся. — Графиня пыталась найти эти бумаги, но не нашла и решила отравить меня до того, как я расскажу о них кому-то. Я умираю медленно и мучительно, но делаю это во имя Франции. Помоги мне, доставь их королю. — Я не оставлю тебя, Жан, тебя еще можно спасти. Господи, как мне стыдно, все это время я обвинял тебя в меркантильности и малодушии… Сможешь ли ты простить меня? — Это лишнее, у меня никогда не было причин обижаться на тебя, но это сейчас неважно, Арман. Не ради Франции, так ради меня, доставь доказательства во дворец. — Хорошо, конечно. Где они? — Под столом стоит шкатулка, — отрывисто указал Тревиль. — Прятать всегда нужно на видном месте. Подними шкатулку и найди шатающуюся плиту. Бумаги лежат под ней. Сложи их в шкатулку. Сейчас сюда придет мой немой слуга, единственный верный мне, отдай ему шкатулку, он вынесет ее из особняка и будет ждать тебя у лошади. — Но он же не немой. — Только для друзей, — улыбнулся Жан. Ришелье сделал все ровно так, как ему приказал его любовник. Ему следовало спешить, если он еще надеялся спасти Тревиля. На пороге комнаты он встретился с графиней де Тревиль, которая пришла, видимо, подсыпать очередную порцию яда муженьку. — Граф де Ришелье, какая встреча, — любезно поприветствовала Армана она, а тот в ответ лишь улыбнулся, стараясь не вцепиться ей в горло сразу. — Чем обязаны вашему визиту? — Пришел навестить старого друга, мадам. Видимо, в последний раз, — «в последний раз в статусе того, с кем он вам изменяет, мадам, ведь скоро вас казнят», — про себя добавил Ришелье. — Что вы такое говорите, мессир? Мы все молимся за здоровье графа. — Вы умная женщина и прекрасно понимаете, что молитвы в его случае бессильны. — Вы, грубиян, не смеете говорить подобное о моем муже. Убирайтесь из нашего дома. А Ришелье только и рад поскорее покинуть общество этой беспринципной женщины, хоть ему и страшно оставлять Жана с ней. Но Жан ведь сильный, он протянет до того, как ее возьмут под стражу, а после его вылечат лучшие врачи. В этом Ришелье твердо уверен. Короткая в это время года ночь начинала отступать, светало. Граф де Ришелье верхом на коне, крепко вцепившись в фамильную шкатулку Тревилей, приближался ко дворцу.***
Со времен разоблачения испанских шпионов прошло чуть меньше месяца. Теперь Арман не представлял, как мог раньше жаловаться на свою жизнь — она была прекрасна. Говорят, долгие ожидания охлаждают любовь. Нет, он чувствовал этот жар в своем сердце только сильнее. Последние восемь лет были серьезным испытанием, но они через них прошли и теперь были счастливы. И пусть они родились в неподходящее для подобных отношений время, им это не мешало. Совершенно не поддававшийся раньше на уговоры о побеге, Тревиль слишком быстро согласился съехаться, понимая, что опасаться больше нечего (тем более, кто об этом узнает, кроме прислуги). Ему не пришлось разводиться, что было бы крайне муторно, он по королевской воле стал вдовцом. Приятным бонусом таки оказались оставленные женой деньги, которые граф отдал своим сестрам. Начинался новый путь для этих двоих. Путь бок о бок. Через страдания приходит истина, и их истина была такова, что без одного не существовало другого…