***
Чуя кусает губы, сидя на поляне и плетя венок для маленькой Хигучи, о котором та его так долго просила. Конечно, плести на ощупь довольно-таки сложно, особенно если учитывать, сколько именно он не тренировался в плетение, но если уж их с Дазаем дочка просит об этом… Почему бы и нет, собственно? Осаму куда-то ушел по делам вместе с Анго и Одасаку. Накахара не знал, какие такие дела они обсуждали, если ему нельзя было присутствовать, но он старался не думать об этом. В конце-то концов, его никогда не интересовали разборки. Пусть об этом думает шатен, раз уж это в его компетенции. Да и что, собственно, рыжик мог сделать, учитывая его слепоту? Правильно, ничего. Именно поэтому во время таких собраний, где присутствовали все жители этого леса, он предпочитал сидеть дома или гулять по лесу, присматривая за маленькой Хигучи. Впрочем, возникал вполне закономерный вопрос, кто, все-таки, за кем присматривает. Но их все устраивало. Впрочем, за ними чаще всего присматривал Дазай, который постоянно находился рядом. А если он по каким-либо причинам не мог, рядом с ними всегда находились Гин, Рюноске или Ацуши. Иногда Ода с Анго, хотя это было совсем редко, потому что те постоянно путешествовали. И только сегодня получилось так, что Чуя остался наедине с малышкой Ичие. Сидеть дома им было скучно, и поэтому было принято решение прогуляться. Впрочем, в этом не было ничего страшного. В конце-то концов, их в этом лесу все знали и любили, а значит, не стали бы нападать. Даже дикие звери ластились к ним так, будто были домашними котятами. К тому же, Хигучи была на редкость спокойной, обстоятельной и серьезной девочкой, а значит легко могла сказать своему папе о том, куда стоит поворачивать и через что переступать. А значит, Накахара мог не бояться упасть и больно удариться. — Папа, потрогай, я это для тебя сделала! — Хигучи протягивает ему что-то, и Чуя, откладывая почти сплетенный венок в сторону, протягивает руку, чтобы получить травяную куколку. Он нежно улыбается, гладя ее по голове и радуясь успехам своей дочки. А про себя он тоскует по остальным своим детям, которые уже стали совсем взрослыми и расползлись по всему лесу, а некоторые даже уползли в другой. Конечно, они иногда заглядывали, но это было совсем редко. Именно поэтому он тосковал. Конечно, Накахара изначально понимал, что отношения «родители-дети» у людей и Нагов сильно отличается. Например, рыжик до сих пор не мог поверить, что маленькие наги сразу после своего рождения (вылупления) могут быть уже абсолютно самостоятельными, каким стал Дазай. К счастью, его воспитывал сначала Мори Огай — мрачный и сильный вампир из замка на краю обрыва, а потом за его воспитание взялись Фукудзава, Ода и Анго. Именно поэтому Осаму по большей части никогда не был один, хотя и чувствовал себя одиноким. Чуя изначально был человеком и, пусть его семья не являлась образцовой (совсем не являлась), он не мог отпустить своих детей, пусть и нагят, в самостоятельную жизнь сразу после вылупления. Именно поэтому он решил, что те хотя бы некоторое время будут расти под их присмотром. Надо отметить, что те росли куда быстрее, что Накахара мог этого ожидать. Уже к первому году они достигли развития десятилетних детей, а к концу второго — полностью стали самостоятельными. И после этого расползлись, вить свое гнездо и искать свою пару. Конечно, у него были еще дети от Дазая, но и они быстро, слишком быстро, выросли и тоже ушли. Если бы не Ичие, рыжик бы впал в уныние и не знал бы, куда именно девать свою нерастраченную нежность. Все-таки, он слишком сильно любил своих детей, а те так быстро становились самостоятельными. К счастью, у него все еще была Хигучи, так что он мог тратить свою нежность и любовь на малышку и Дазая, и поэтому ему не было так грустно. К тому же, та была человеческим ребенком, а значит, она росла медленно, и у него было десять с лишним лет, чтобы смириться, что та однажды тоже уйдет. И Чуя совсем не был готов к тому, что Гин захочет забрать свою пару у них, как только той исполнится одиннадцать с половиной. И именно этому отчаянно сопротивлялся, не собираясь отпускать свою дочь. Рыжик снова вздохнул, нежно улыбаясь своим мыслям. Он понимал, что ему рано или поздно придется отпустить Ичие, но он еще пока не был к этому готов. К тому же, та еще слишком маленькая, а Гин, которая была нимфой, вполне может подождать. Чуя фыркает и переключается мыслями на то, почему они с дочерью остались в одиночестве. Судя по всему, это был какой-то серьезный совет всех монстров из леса. Конечно, он не одобрял, что местные чудовища нападали на людей и ели их, но что тем еще оставалось делать, если тех с каждым днем становилось все больше и больше, и они были все наглее и наглее? Конечно, если бы они к ним не лезли, никто и не стал бы нападать. Но дело в том, что люди уже давно трогали этот неприкосновенный лес, вырубая деревья, убивая животных и природу. От них банально не было спасения. Накахара слышал, что в последнее время очень много охотников и магов приходят в этот лес, чтобы собрать редкие ингредиенты, убить какого-нибудь местного монстра и продать его тушу и шкуру за очень большие деньги. А некоторые из них специально ловили местных опасных и очень диких зверей, чтобы продать на гладиаторскую арену или отправить в рабство в качестве домашних питомцев. Да, работорговля, какой бы отвратительной та не была, к сожалению, в людском мире процветала. Это был еще один пункт, который нравился Чуе в чудовищах и монстрах, среди которых он жил: те, в отличии от людей, убивали только тогда, когда им требовалась еда, и то старались не трогать других разумных (люди исключение). И уж тем более они не стали бы издеваться над более слабыми сотоварищами или использовать их труд, насильно заковывая в цепи и надевая магические ошейники, которые нельзя снять и которые взорвутся, стоит попробовать это сделать. Рыжик качает головой и вздыхает, доплетая венок и одевая его на голову дочери. Он вздрагивает и замирает, стоит в лесу хрустнуть ветке. Конечно, обычный человек это едва ли бы услышал, но только не он, который всю жизнь полагался на свой слух, который со временем стал невероятно острым. Чуя вскидывает голову и отчаянно прислушивается, стараясь понять, кто это. Монстр? Едва ли. Те настолько осторожно и незаметно передвигаются, что и листочек не шевельнулся бы. А значит… Человек? Черт. Если это так, то дело плохо. Он и Хигучи сейчас в одиночестве, а значит, им никто не поможет. Сражаться он не сможет, ведь ничего не видит. Но и сдаться не может, если не хочет навредить дочери. А значит, ему нужно срочно велеть той убираться отсюда. Хотя бы на всякий случай. Он замирает, когда чувствует электрическое покалывание на коже, словно его погладила молния. Магический кристалл, который должен был скрыть приход чужаков в этом лесу. Монстры бы не стали так заморачиваться, а значит, это точно плохо. Дело плохо. Дело очень-очень плохо. — Хигучи, уходи отсюда. — напряженно говорит он, вскакивая на ноги и старательно прислушиваясь. Треск ветки повторился. На этот раз ближе. Покалывание усилилось. — Папа? — робко спросила та. — Это скорее всего охотник или маг. Враждебный человек. Срочно уходи и спрячься, чтобы он тебя не смог найти. Потом вернешься домой и, когда придет Дазай, все ему расскажешь. — Но… Папа, пойдем вместе. — тихо просит она, хватая его за руку. — Не получится. Он уже близко, а из-за моей слепоты мы не сможем быстро идти. Будет глупо, если мы попадемся только из-за этого. — спокойно и размеренно говорит Чуя, хотя у него сердце колотится где-то в горле. Настолько страшно ему еще никогда не было. И страшно не за себя, а за дочь. Лишь бы та не пострадала. — Прячься. — Хорошо. — тихо говорит Хигучи и убегает. Накахара знает, что ей тяжело и страшно бросать его. А еще отчаянно не хочется делать это. Но, в конце-то концов, она слишком умная, и все прекрасно поняла. Особенно тот пункт, что иного выхода у них нет. Слышен шорох листьев, которые словно бы двигаются сами по себе. Возможно, это действительно так. Все же, Гин очень ответственно отнеслась к тому, чтобы защитить свою пару. А значит, наложила на нее специальную защитную магию, которая могла бы помочь спрятаться Ичие в любом растении или дереве. Теперь его малышку никто не найдет. Чуя облегченно выдыхает и невольно расслабляется, снова спокойно усаживаясь на нагретую солнцем траву и принимаясь за второй венок. Бежать не имеет смысла, потому что этот человек слишком близко. Да и со своей слепотой… Скорее, только, он наведет его на свой дом и раскроет сердце леса, где прячутся самые редкие и ценные растения и животные, что в планы Накахары совсем не входило. Он лишь надеялся, что Дазай, когда узнает, не будет творить глупости. — Что тут… — раздался усталый и недовольный голос. Мужской. — Хей, смотри, Коля! Нам повезло! — этот голос был грубее, но звучал веселее и довольнее. И тоже был мужским. Чуя с трудом удержался от желания зашипеть, как злой кот, которого гладят против шерсти. Красивым его мог называть только Осаму, а не какой-то посторонний мудак. Он пытается откинуть руку, но понимает, что не может пошевелить даже пальцем. Дерьмо. — Опачки… Каков красавчик. Нам действительно повезло. — настроение первого явно поднялось. К Накахаре прошуршали шаги по траве, и спустя мгновение его схватили за подбородок, задирая голову вверх. Чуя с трудом сдержался от желания тяпнуть это самую руку. Лапать его может только его муж и отец его детей, а не всякие посторонние, которых, к тому же, он еще и не знает! — Надо же, фейри-полукровка. Не думал, что они все еще существуют. — Хм? Ты уверен? Он действительно полукровка? Тогда почему он абсолютно слеп? Мне казалось, что их здоровье куда более крепкое, а дефектов и вовсе нет. — Ты на его уши, волосы и глаза посмотри. Что до слепоты… Скорее всего это связано либо с отсутствием волшебства в его жизни, либо с каким-то проклятием, Ваня. — усмехается первый. — Какая нам разница? Ты представляешь, сколько именно нам заплатят за него? Даже если учитывать его слепоту, эта сумма. Отсыпят золото по весу! Рыжик фыркнул, ведь весил он не так уж и много. Хотя, разумеется, сумма все равно окажется более чем внушительной. — Коля, ты уверен, что его стоит трогать? — голос звучал с опасением. — Если он так спокойно сидит здесь с его слепотой, и его никто не тронул… Да и на его шее татуировка о принадлежности Нагу. Сам ведь знаешь, что произойдет, если тот будет в ярости. Чуя возмущенно шипит, когда его хватают за волосы и насильно отклоняют голову в сторону, явно рассматривая знак на шее. Ему не нравится, как по-хозяйски его лапают, хотя, к сожалению, он не смог бы сопротивляться, даже если бы захотел. Гребаная магия. — И правда. — названный Коля судя по голосу кривится, хотя не звучит хоть сколько-нибудь расстроенно. — Впрочем, нам-то что? Перенесем его в самую дальнюю точку от этого места. Его не найдут. — Эй, он же не выживет там! — А нам-то какое дело? Главное, чтобы за него хорошо заплатили, а все остальное меня не волнует. — Но…. — Ваня, чего это тебя на милосердие вдруг потянуло? Не забудь, что мы — Охотники Черного списка. Это наша работа. А кроме него, если ты вдруг не помнишь, мы сегодня вообще никого не встретили. Нам скоро жрать будет нечего! — Ладно. Что будем с ним делать? — Заберем и продадим. В конце-то концов, пусть уж будет где-нибудь в другом лесу, а не в этом месте, полном чудовищ, которые его сожрут. Чуе хочется кричать, что это его дом, тут его дочь и муж, а еще дорогие друзья, пусть они совсем и не люди. Но дело в том, что он не может даже рта раскрыть. Он не успевает даже вздрогнуть, как погружается в бесконечную темноту, не имеющую ни конца, ни края.***
Чуя скован по рукам и ногам цепями, а еще на нем какой-то ошейник с замысловатым тиснением. Как бы ему не хотелось, но он не может себе представить, как оно должно выглядеть, даже если щупал его несколько десятков раз. Он находится посреди отвратительной комнаты по сортировке рабов. Нет, убранство может быть красивым и богатым, с этим он не спорит, так как не может видеть его, но отвратительный запах чьей-то мочи, крови и блевоты производят не самое приятное впечатление. Его поили водой и даже дали какую-то довольно сытную, пусть и пресную еду. Накахара знает, что он еще не в самых ужасных и отвратительных условиях, ведь он на редкость ценный и даже очень редкий товар. А значит, его будут держать в безопасности, тепле и сытости, чтобы он не потерял свой товарный вид. Рыжику хочется кричать. Он хочет схватить нож, отрезать себе волосы или несколько раз провести лезвием по лицу, чтобы больше не быть нужным в качестве товара. Если бы у него был острый предмет и если бы он знал, что это поможет, он бы без раздумий так и сделал. Вот только тесные цепи, отсутствие острых предметом и даже зеркала, которое можно разбить, начисто лишает его способов изменить свою судьбу. На окнах крепкие решетки, которые он уже пощупал. В комнате только узкая и прикрученная к полу кровать, а также табуретка, больше ничего. Хоть бросайся на стены, как какой-то буйнопомешанный. Может, его сочтут сумасшедшим и отпустят? Впрочем, на что он надеется… В конце-то концов, это ведь работорговцы, а не невинные бабочки. А значит, от него так просто не отстанут. Чуя только и может сидеть в комнате и ожидать своей судьбы, напряженно размышляя над тем, как ему сбежать. Конечно, он может попробовать дождаться Дазая, но не факт, что тот успеет. К тому же, мало ли куда его отправят. С другой стороны, из-за своей слепоты ему будет очень и очень сложно, вот бы он мог видеть… — Хей, значит, это ты тот самый полукровка? — неожиданно раздается сбоку, и Накахара вздрагивает, отлетая в сторону и прижимая ноги к груди. — Да не бойся ты. Я точно такой же пленник, как и ты. — С чего мне тебе верить? — А почему бы и нет? — задают ему вполне резонный вопрос. Рыжик думает. — Давай я лучше представлюсь. Меня зовут Федор Достоевский, и я ведьмак. — Достоевский? — Чуя мгновенно вскидывает голову, вспоминая, что именно так звали однажды спасенного Дазаем человека. Тот ему об этом ни один раз рассказывал. — Ты знаешь Дазая Осаму? — Опачки. А ты откуда его знаешь? — голос перестал быть веселым, и стал тихим и вкрадчивым, угрожающим. — Он моя пара, мой муж и отец моих детей. — Накахара на секунду смущается, а потом поспешно представляется. — Кстати, меня зовут Чуя Накахара. Приятно познакомиться. — Надо же… Как тесен мир. — Федор присвистывает, качая головой. — Ну раз уж мы встретились, то это прямо сам Бог велел помочь тебе. Пожалуй, в уплату долга Дазаю я верну тебе зрение. Но для начала мы должны освободиться. Без обид, но эти наручники полностью блокируют мои силы. — Совсем-совсем? — Ну… Почти? А у тебя есть идеи? — На самом деле есть, но это будет рискованно. — Я люблю риск! Это действительно было опасно. Отвлечь все внимание на себя, позволив тем самым собрату по несчастью стащить ключ от цепей и ошейника, и позволить освободить всех. К счастью, это прошло практически без накладок, хотя Достоевский в итоге и оказался с раненой рукой. Впрочем, после того, как он снял цепи, ему ничего не стоило залечить свою рану. Он схватил Чую за руку и оттащил в сторону, пока обезумевшие и освобожденные люди и звери громили все вокруг. — Что дальше? — Ты возвращаешь мне зрение, и я отправляюсь домой. — пожал плечами Накахара. — А ты хоть знаешь, как твой дом выглядит, чудо-юдо? — Э… Нет? — Почему я так и думал? — фыркнул Федор, подхватывая рыжика на руки и перемещаясь со своей ношей на давно уже оставленный маячок. В конце-то концов, ему ли не знать, что сделает с окружающими деревнями Дазай, если не обнаружит Чую рядом и узнает, что того похитили работорговцы. И, хотя брюнет и не был особенно жалостливым, но допускать гибель простых и ничем не виноватых людей он не собирался. А вот работорговцев он, пожалуй, с особой радостью проклянет. Ну так, чисто в воспитательных целях.***
— Спасибо тебе, Федор. — тихо сказал Дазай, сжимая своего малыша в объятиях и укачивая его, как маленького ребенка. Тот спал, крепко прижимая к себе спящую после истерики Хигучи. Чуя слишком сильно утомился от произошедшего ранее. Осаму отчаянно стискивает зубы, думая, что могло бы произойти, если бы не вмешался Достоевский. Что было бы, если бы у него забрали Накахару и никогда не вернули? Он смотрит на спящего малыша и стискивает его сильнее, прижимая к себе. Если бы он потерял его… Это действительно слишком страшно. — Да не за что. — Федор пожимает плечами и смотрит на рыжика. — Вообще не понимаю, зачем им этот ребенок понадобился. Ну да, фейри-полукровка, и что? Не джинн же… — Ты знаешь, сколько будет он стоить, если его магия пробудится? — Ой, только не надо соблазнять. — он закатывает глаза и фыркает. — Я не трогаю детей. — Кстати… Ты… ты правда сможешь вернуть ему зрение? — Конечно, а ты во мне сомневаешься? — изящная черная бровь выгнулась, а глаза вспыхнули фиолетовым потусторонним светом. — Нет, просто… А он точно останется со мной, когда его зрение вернется? — Осаму, ты дурак. — тихо фыркает проснувшийся Чуя, зевая и потирая кулаком заспанные глаза. — Я всегда буду с тобой, чтобы не случилось. — Обещаешь? — Обещаю. — кивает Накахара. — Меня сейчас стошнит от приторности. — фыркает Достоевский, хотя и не выглядит особенно недовольным.***
Чуя медленно моргает, стараясь приглушить резь в глазах и придать размывающемуся зрению хоть какую-то четкость. Все вокруг него слишком ярко и необычно. Он и не знает, куда именно смотреть, и поэтому невольно пугается, хотя и понимает, что это глупо. — Папа! — кричит какое-то светлое размытое пятно и бросается ему на грудь. Накахара охает и хлопает глазами, наконец-то понимая, что это «пятно» — Хигучи. Он всматривается в нее, стараясь запечатлеть в памяти все до мельчайших подробностей. А потом вскидывает голову и вертит ею по сторонам, разыскивая самое важное существо в его жизни. — Где?.. — Не волнуйся, сейчас будет. — хмыкает мужчина с черными волосами рядом с ним, и рыжик по голосу узнает Федора. Он тут же расслабляется, хотя его и беспокоит, что рядом нет Дазая. Чуя облегченно вздыхает, когда слышит знакомое шуршание, какое издают чешуйки при соприкосновении с землей. — Малыш? — бормочет Осаму, заглядывая в дом. Он нерешительно мнется у двери, отчаянно боясь, что тот его не узнает или, не дай ками, испугается. Он не знает, что для него страшнее. Что, если он больше никогда не сможет тронуть его? Что, если никогда не сможет приблизиться, обреченный на вечную позицию стороннего наблюдателя? Что, если… — Осаму, ты такой красивый… — шепчет Накахара, проваливаясь в самые красивые карие глаза на всем белом свете. Он не знает их цвет, но они такие красивые, любимые и нежные. Самые-самые… Да и сам шатен безумно красив. Такой идеальный… Рыжик понимает, что заново влюбился в своего мужа. — Я люблю тебя, Осаму. — Чуя… — бормочет Дазай, бросаясь к тому и крепко прижимая к себе так, будто хочет спрятать от всего мира. — Я тебя тоже, милый.