***
Чуя просыпается резко, со стоном шевелясь. Голова нестерпимо болит, горло жжет и печет, словно он раскаленного металла хлебнул, а перед закрытыми глазами цветные круги, словно он недавно смотрел на нечто нестерпимо-яркое. Впрочем, такое и правда есть, ведь внутри, когда властвует Арахабаки, все такое яркое. Хаос… Сплошной хаос, от которого он легко может сойти с ума, если хоть чуть-чуть податься. Знакомые ощущения слабости и разбитости, словно его перекрутили через мясорубку, быстро дают понять, где он и что случилось. Осознание, что он выжил несмотря на то, что шансов практически не было никаких совершенно, приносит облегчение, но вместе с собой и нестерпимый страх, от чего он тут же открывает глаза. Жалобно скулит, когда по ним бьет нестерпимо-яркий свет, но даже не думает их снова закрывать. Моргает через пелену слез, чтобы хоть немного привыкнуть к освещению. Он в больнице. Всюду пахнет хлоркой и лекарствами. Стены и все вокруг белое-белое. Единственные яркие пятна — Мори, который с явным облегчением вздыхает, когда Накахара приходит в себя, и… кажется, та врач-садистка из Агенства. Рыжику кажется, что оба чуть ли не плачут от облегчения, но он вообще не вдупляет, что именно происходит. Омеге очень страшно. Не за себя, а за… Все происходящее кажется просто нереальным, поэтому Чуя лишь недоуменно моргает голубыми глазами, хрипя: — Б-Босс? Сказать до конца такое короткое словно невероятно сложно, но у него получается. Но взамен тут же приходит сильный кашель, от чего, казалось, он сейчас свои легкие выблюет. Горло нестерпимо дерет, и Огай тут же подает ему стакан воды. Накахара плохо понимает, что именно происходит, но ему, честно сказать, глубоко насрать. Он жадно пьет воду, а потом тихо спрашивает, со страхом глядя на них: — У меня… — рыжик не договаривает, боясь произнести то, что у него теперь в кошмарных снах будет приходить. — Нет, выкидыша не было. — тихо говорит Мори, остро глядя на Акико, которая явно собиралась сказать омеге что-нибудь не слишком лицеприятное, ругая за безрассудность и глупость, поставившую только что зародившуюся жизнь на грань. Йосано так ничего и не произносит, потому что прекрасно понимает, что никого кроме Дазая винить здесь нельзя. Если бы Осаму не был так самонадеян, все было бы хорошо. Но ведь тот всегда строит планы с учетом Порчи, и у омеги, которого просто загнали в угол, не было выбора. Либо все-таки рискнуть и выжить, либо сразу умереть вместе с ребенком. Чуя предпочел рискнуть. — Я рад. — Накахара нежно улыбается, кладя здоровую руку на живот. Это нежное и даже милое выражение так не вяжется с обычно нахмуренными бровями, поджатыми в одну линию губами и злыми голубыми глазами. Акико неверяще качает головой, не понимая, как могло получиться, чтобы он с Дазаем сошелся. Конечно, они — Истинные, но… Они же полные противоположности! Иногда у Природы действительно странные шутки. — Моя способность не смогла полностью исцелить тебя, так что некоторое время тебе придется походить в бинтах и гипсе. — это все, что сказала она в итоге. — Хорошо. — рыжик серьезно кивает. — Большое спасибо, Йосано-сан. — Чуя, скажи… — брюнетка замялась, отводя глаза. Но ей нужно было знать. Всему Агентству надо было знать. — Дазай… Он… знал? Омега недоуменно смотрит на нее, а потом отрицательно качает головой: — Нет, не знал. — криво усмехается. — Наверное, я должен был ему сказать, но… В конце-то концов, мы ничего друг другу не обещали. Он не знал. Он отворачивается от нее, и Акико вздыхает с облегчением, пусть и не может не чувствовать легкую вину, так как Осаму все-таки ее коллега. Но Чуе это уже неинтересно, он поворачивается и смотрит на Мори: — Босс, мне жаль. Огай тяжело вздыхает, думая, когда тот успел так сильно вырасти. — Ты же понимаешь, Чуя-кун, что я, как врач, не могу одобрить то, что ты сделал. — медленно говорит тот. Накахара покорно кивает. — Конечно, как твой Босс, я рад, что ты так верен организации, но… Она не стоит жизни твоего ребенка, Чуя-кун. Рыжик вздрагивает, как от удара, но снова покорно кивает. Он действительно понимает это, но если бы эта тупая скумбрия не… — Также, надеюсь, ты понимаешь, что с того момента, как выпишешься, и до того момента, как ты родишь и восстановишься, выполнять ты сможешь разве что только бумажную работу. В ограниченных количествах. — медленно и степенно говорит Мори, которому очень не нравилось, что подчиненный скрыл от него подобное. Разве он такой зверь? А если бы все-таки произошло непоправимое? Омега кивает. — На этом все. — И никаких нотаций? — Чуя удивленно вскидывает голову, распахивая широко глаза. Он думал, что тот устроит ему разнос. А теперь Огай говорит, что он так легко отделается? Подозрительно… — Кто сказал, что нотаций не будет? — взгляд брюнета становится холодным и острым, заставляя Накахару ойкнуть и вжать голову в плечи. Акико усмехается.- Просто этим заниматься буду не я. Кое хочет тебе очень много всего высказать. Рыжик заметно бледнеет, представляя, что именно ему устроит наставница. Она была единственной, кому он сказал, что был беременным, как только убедился в этом. Именно ей он обещал, что будет очень осторожным и аккуратным. Именно ей поклялся, что не будет делать ничего необдуманного. Порча в это понятие явно не входила. — Вопрос о том, что о подобном ты не сказал мне, остается открытым. Этим ты мог не только подвергнуть себя смертельной опасности (уже подверг), но и подвести всю организацию! — продолжает его Босс, от чего омеге становится нестерпимо стыдно. Он вспыхивает, виновато опустив голову. Ему прямо сейчас хочется провалиться под землю от стыда. — В этот раз отделаешься выговором. Но не дай Ками я еще раз узнаю о подобном… — Так точно, Босс! — сказал Чуя, выпрямляясь. Его состояние оставляет желать лучшего, но взгляд уверен, а голос тверд. — Вернее, я больше не буду скрывать такое от Вас, Босс! — Хорошо. — милостиво кивает Огай, а потом добавляет. — Надеюсь на твое здравомыслие. — А еще не забудь про Дазая. Он уже все знает, так что в твоих интересах придумать более-менее нормальное объяснение. — добавляет Йосано, от чего Накахара бледнеет еще сильнее. Он меньше всего хотел, чтобы тот знал обо всем этом. Оба тенью выскальзывают в коридор, запуская туда Кое, волосы которой растрепаны, а в глазах стоят слезы. Осаму нет, но оба прекрасно знают, что он в палате следил за каждым их шагом и слушает каждое слово. Ему просто надо собраться с мыслями, чтобы попросить у Чуи прощения и смириться с тем, что из-за него чуть не погибли его омега и ребенок. — Знаете, Мори-сан… — Акико усмехается, глядя на мужчину рядом с собой, который будто мгновенно состарился, как только вышел из палаты. — Вы могли открыто сказать Чуе, что больше волнуетесь о нем, чем об организации. — Мог. — спокойно кивает тот, доставая сигареты и закуривая, потому что с этими идиотами никаких сил и нервов не напасешься. Вот уж парочка суицидников подобралась… — В конце-то концов, хорошие родители должны волноваться за невесток своих сыновей. А Дазай-кун, как бы не отрицал и не спорил со мной, практически мой сын. И это если не учитывать, что я знаю Чую с восьми лет, так что и он в какой-то степени мой сын. — Фукудзава-сан явно хорошо на вас влияет. — усмехается Йосано, легко уворачиваясь от ленивого подзатыльника. — А на тебя хорошо влияет Кое-кун, но я же молчу. — брюнет качает головой. — Как думаешь, насколько скоро Дазай-кун посетит Чую-куна? — Хм… Через пару минут. — хмыкает Акико. — Он слишком волновался и переживал, чтобы высидеть еще хоть немного. — Думаю ты права. — кивает Огай. — Пойдем, пока они не устроили разборки. Их скандалов я столько наслушался, что больше не хочется совершенно. — Вы поэтому выделили Чуе целое крыло, куда никого не пускаете? — остро смотрит Йосано. Мори кивает.***
— Ты идиот… — Дазай плачет и судорожно цепляется за Чую, как маленький ребенок. Накахара удивленно смотрит на это, но не сопротивляется, когда родные оглобли стискивают его еще сильнее, прижимая к себе. Он вообще не думал, что Осаму будет проявлять какие-то эмоции и тем более плакать, особенно если при нем. Но он пришел, сгреб в объятия и заплакал, судорожно держа и выдыхая. — Идиот… Чуя, ты понимаешь? Идиот… — Прости. — вздыхает рыжик, аккуратно поглаживая того по макушке и целуя в лоб, скулы и нос — куда дотянется. Он не понимает, почему шатена почти колотит, и ему страшно, ведь его альфа впервые показывает ему такие эмоции. Впервые ведет себя так… ранимо, от чего хочется его защитить. Омеге немного страшно, пусть он и не понимает, почему тот переживает. — Все же хорошо закончилось, Дазай. Все ведь хорошо… — Хорошо? — из горла Осаму вырывается истеричный смешок. Чуя вздрагивает, когда слышит это, а объятия становятся еще крепче. Он думает, что завтра он будет весь в синяках от этой хватки, но ему как-то плевать. — Хорошо, Чуя?! Что хорошо? Что из-за меня чуть не погиб ты и наш ребенок? Что я не успел вовремя остановить Порчу, хотя я знал, что ты ее используешь, а потом тупо держал тебя на руках, боясь пошевелиться, а ты просто умирал?! Что хорошо?! ЧТО?! — Но ты ведь успел, Дазай. — тихо шепчет Накахара, сильнее обнимая шатена и снова целуя, куда достанет. — Ты успел, слышишь? Успел. — Это была чистая случайность. — воет альфа, цепляясь за рыжика и судорожно зарываясь ему в волосы, чтобы почувствовать любимый и родной аромат персиков. — Если бы он не сказал, что ты умираешь, пока я развлекаюсь… — Но ты успел. — снова говорит рыжик, который просто не знает, что еще ему сказать. Он знает, что этот страх уйдет из Дазая еще очень нескоро, но он все равно старается успокоить его. — Но… — говорит Осаму, глядя на пару побитыми глазами собаки. Омега вздыхает и качает головой, нежно улыбаясь: — Ты успел, скумбрия. Я жив. Ребенок жив. Все хорошо. — веско говорит Чуя, подкрепляя каждое слово веским поцелуем в губы. — Все нормально. Шатен с шумом выдыхает, переставая лить слезы и успокаиваясь, но хватку не разжимает. Долго молчит, собираясь с мыслями. Накахара терпеливо ждет, понимая, что дальше будет самая неприятная часть разговора. — Почему… почему ты мне не сказал о ребенке? — рука альфы скользит по талии рыжика и останавливается на его животе. Дазаю кажется, что он чувствует там легкую пульсацию и приятное тепло, словно в животе у омеги маленькое солнышко. Их малыш…. — Потому что мы ничего друг другу не обещали. — тихо говорит Чуя, грустно улыбаясь. — Я знал, что ты ничего не сделаешь, но все равно… Боялся, что ты пошлешь или велишь избавиться от ребенка. — Прости. — виновато говорит Осаму, на что Накахара лишь качает головой: — Надо было сразу тебе сказать. Это было просто… лишнее молчание, которое могло ни к чему хорошему не привести. — он гладит здоровой рукой щеку шатена, чувствуя на ней легкую щетину. — Прости. Альфа молчит, а потом говорит: — Ты будешь извиняться передо мной всю оставшуюся жизнь. — Не слишком ли долго? — шутливо говорит рыжик, но замирает, когда тот не улыбается в ответ. — Дазай? — Ты… Тебе надо привыкать звать меня по имени, потому что у тебя будет такая же фамилия, как и у меня. — тихо говорит тот, доставая из кармана брюк небольшое колечко. Омега смотрит на него широко раскрытыми глазами, все еще думая, что это шутка или розыгрыш. Но нет, все оказалось совершенно по-настоящему. — Ты же выйдешь за меня? Чуя всматривается в карие глаза, стараясь найти там хоть какой-то признак веселья или издевки, но те предельно серьезны. В итоге он медленно кивает, следя за тем, как то оказывается на его пальце. — А что теперь? — спрашивает он чуть позже, когда очнулся от дремы на руках уже своего жениха (Накахара краснеет, когда думает про это). — А теперь все обязательно будет просто замечательно. — говорит Дазай, улыбаясь. Рыжик согласно кивает, потому что верит ему.