— Ты бы сильно расстроился, если бы я исчез? — спрашивает однажды Чуя, сидя на краю крыши. Они здесь отдыхают вместе после задания, случайно найдя и расположившись на нагретой и поэтому обжигающе-теплой крыше. Дазай недоуменно вскидывает бровь и смотрит на Накахару, который в ответ не смотрит на него, а глядит в синюю даль. Осаму кажется, что тот специально отказывается на него смотреть, но у него нет доказательств.
Им по пятнадцать.
У них обоих тяжелые и неприступные характеры, а еще натянутые отношения, от чего они просто не могут ужиться друг с другом. Они дерутся, ссорятся, кричат, ненавидят, но все равно вынуждены жить вместе, потому что Мори утверждает, что они так смогут поладить.
С каждым днем надежды на это все меньше, но их просто отказываются расселять.
Они не то чтобы против.
Никто из них не собирается в этом признаваться.
— С чего такой глупый вопрос? — спрашивает суицидник, искренне не понимая, почему именно рыжик спросил такую глупость. Разве он может переживать из-за какого-то мелкого и раздражающего чихуахуа? Разве он может бояться его не увидеть однажды?
Будет.
— Просто. — Накахара пожимает плечами легкомысленно, будто в этом ничего такого и нет. — Просто мне интересно.
Дазай почему-то мгновенно расслабляется, смеясь уже гораздо свободнее. Он показательно кривится и зло смеется, насмехается, растягивая губы в широкой ухмылке:
— А ты сам-то как думаешь?
— Да знаю я, что ты меня терпеть не можешь! — закатывает глаза Чуя, после чего надолго замолкает. Крыша все такая же теплая, ветер несильный и приятный, атмосфера все такая же, но обоим кажется, что вечер безнадежно испорчен.
— И все-таки, с чего такой вопрос? — недоумевающе вскидывает брови шатен, не понимая, чего это на напарника нашло. Ведь он не из тех людей, кто стал бы заводить подобные разговоры. И уж тем более не из тех, кто станет говорить о подобном.
Паника-паника-паника.
— Просто интересно. — тот вздыхает. — И все-таки ответишь на вопрос?
— Конечно, нет! — закатывает глаза Осаму, ехидно усмехаясь. — Ведь кто будет скучать по такой раздражающей собаке, как ты?
— Ах ты… — мгновенно вспыхивает рыжий, замахиваясь, чтоб врезать шатену. Но тот уворачивается, снова насмехаясь. Это все переходит в шутливую потасовку, пока они не успокаиваются, так как им слишком лениво продолжать эту ссору. Они слишком вымотались после задания, чтобы продолжать заниматься этим. Они продолжают сидеть в приятной тишине, наслаждаясь теплом и закатом.
Друг другом — в этом они тоже никому не признаются.
— А знаешь, это хорошо. — говорит Чуя, когда они собираются уходить. Это так внезапно и странно, что Дазай замирает кроликом, не понимая.
— Что хорошо? — недоуменно спрашивает Осаму, который все обдумывает, но не может понять, о чем это он.
— Что ты не расстроишься, если я исчезну. — Накахара говорит это так спокойно и уверенно, безразлично, что шатену становится страшно. Это кажется бредом, и он откидывает эти мысли прочь, но внутри поселяется навязчивая тревога. Он не понимает до конца ее причины, но ему действительно страшно.
— А что, чиби собирается совершить самоубийство?! — ехидно тянет суицидник, стараясь, чтобы его голос звучал без паники и лишь с каплей интереса. Он не особенно понимает, в чем дело, и это сильно напрягает его. Особенно, если учитывать, что именно он обычно был тем, кто о таком говорил. Это просто так не похоже на его обычного напарника.
— Что?! — взвизгивает рыжий и матерится. — Сволочь! Я не такой, как ты!
— Тогда перестань говорить так философски, будто такая собака, как ты, способна на подобное. — привычно оскорбляет его Дазай, не понимая, почему эта тревога не исчезает.
— Придурок. — фыркает Накахара, закатывая глаза и качая головой как-то по-особенному. Он выглядит совершенно спокойно и даже радостно, умиротворенно, будто не он был тем, кто только что скинул на Осаму бомбу.
Возможно только один шатен и был шокирован этим.
Осаму не может успокоиться всю ночь, пусть и не знает, почему именно.
Он продолжает вести себя с Чуей, как обычно, постепенно забывая про эту тревогу.
Ну, мало ли какой бред мог спросить Накахара.
***
— Ты бы сильно расстроился, если бы я исчез? — спрашивает его Чуя, заставляя вздрогнуть и покрыться холодными мурашками. Дазай уже успел забыть об этом разговоре и сейчас вспоминать про него не хочется совершенно. Потому что страшно. Потому что внутри кошкой сворачивается тревога, вцепляясь в сердце острыми когтями.
Это совершенно точно не крыша, а скамейка в каком-то парке. Но здесь они действительно сидят после задания. Дазай растягивает непослушные губы в ухмылке и смотрит на Накахару, который, как и год назад, не смотрит в ответ, а пялится в небеса. Осаму убеждается, что тот специально отказывается на него смотреть, но у него нет доказательств.
Им по шестнадцать.
У них обоих все такие же тяжелые и неприступные характеры, а еще натянутые отношения, хотя они неплохо научились уживаться друг с другом. Они провожают друг друга взглядами и сглатывают, когда удается увидеть чуть больше голой кожи. Между ними от сексуального напряжения все буквально искрит, но ни один из них не собирается делать шаг навстречу.
Они нестерпимо сильно хотят поцеловать друг друга, но не делают этого.
Чего-то ждут.
А чего именно совершенно не понятно даже им самим.
— Ты снова задаешь такой глупый вопрос? — спрашивает шатен скорее у самого себя, чем у рыжика. Разве он может переживать из-за какого-то мелкого и раздражающего чихуахуа? Разве он может бояться его не увидеть однажды?
Да! Тысячу раз да!
— Просто. — Чуя спокойно пожимает плечами, все также легкомысленно. Он отвечает совершенно также, и в этом Дазаю видеться какая-то неправильность, но он никак не может до конца определить, в чем именно.
Вечер тихий и спокойный. Уютный. Они сидят рядом на скамейке, подставив щеки заходящему солнцу
опять и держась за руки. Осаму не может не спросить:
— Почему ты спрашиваешь именно это?
Накахара не отвечает, внимательно и как-то выжидающе смотря на него, а потом лишь закатывает глаза. Между ними царит молчание, но оно не кажется таким уютным, как было раньше. В этом снова есть что-то совершенно неправильное, но шатен не может понять, что именно.
Это его напрягает.
Пугает.
— Ты собираешься отвечать на вопрос? — недоумевающе вскидывает брови суицидник, не понимая, чего это на напарника нашло. Он не из тех, кто станет говорить подобное в таком ключе.
Чувство дежавю становится нестерпимо сильным.
— Даже если я скажу, ты все равно не поймешь, о чем именно я говорю. — качает головой Чуя, вздыхая.
Между ними снова царит молчание:
— Разве это ты тот, кто должен говорить что-то столь умное? — говорит Дазай первое, что ему приходит в голову.
— Придурок. — закатывает глаза Накахара, но в голосе нет злости. Это звучит как-то слишком… нежно. Ранимо, даже. Осаму снова хочется сказать что-то очень милое, но все слова замирают в горле, когда рыжий наклоняется и целует его в уголок губ.
— Ты… это странно. — вздыхает шатен, снова говоря. — Ты же знаешь, что я не расстроюсь. Я… не могу расстроиться из-за тебя.
Между ними царит долгое молчание.
Чувство неправильности усиливается.
— Это все еще хорошо. — говорит Чуя, когда они собираются уходить из парка. Это так внезапно и странно, что суицидник замирает кроликом, не понимая.
— Разве это то, что ты должен говорить? — глупо спрашивает. Взгляд Накахары снисходительный, будто он разговаривает с маленьким ребенком или объясняет ему же очевидные вещи.
Неправильно-неправильно-неправильно.
— Может и так. — не спорит с ним рыжий, снова отворачиваясь и смотря в небо. Некоторое время они идут в молчании, держась за руки. — Но я рад, что ты…
Не будешь грустить, если я исчезну.
У Дазая ком в горле и горечь во рту. Он не понимает, почему ему так сильно хочется прикончить самого себя. Он не думал, что способен ненавидеть самого себя еще сильнее.
— Ты знаешь, что очень странный? — это все, что способен спросить Осаму. Чуя на это лишь кивает, продолжая смотреть в чистое темнеющее небо:
— Думаю это так. — соглашается, смотря прямо в душу ярко-голубыми глазами и улыбается.
Сердце разрывается от боли.
— Тогда перестань говорить так философски, будто такая собака, как ты, способна на подобное. — привычно оскорбляет его шатен, чтобы хоть что-то сказать.
— Придурок. — фыркает Накахара, закатывая глаза и качая головой как-то по-особенному. Он выглядит совершенно спокойно и даже радостно, умиротворенно. Он кажется таким чистым и хрупким, что его хочется схватить в объятия и никогда не отпускать.
Шатен в последний момент отдергивает руки, которыми пытался схватить рыжего в объятия.
Суицидник не может успокоиться всю ночь, пусть и не знает, почему именно.
Он продолжает вести себя с Чуей, как обычно, постепенно забывая про эту тревогу.
Ну, мало ли какой бред мог спросить Накахара.
Ему хочется в это верить.
***
— Ты бы сильно расстроился, если бы я исчез? — Чуя караулит его в переулке, переступая дорогу и не давая уйти.
Им по восемнадцать.
Одасаку умер два дня назад.
Они уже год вместе, столько же спят с друг другом и собираются пожениться. Оба носят на безымянных пальцах обручальные кольца, тщательно скрывая их от других. Квартира Накахары — их общая, ставшая Дазаю настоящим домом. Он не хочет уходить, но он поклялся Сакуноске.
Рыжий смотрит прямо и открыто, и Осаму не может посмотреть ему в глаза.
Он трусливо опускает глаза, глядя на асфальт.
Ему хочется встать перед ним на колени и умолять избить, лишь бы не смотрел глазами, полными боли.
— Снова этот вопрос? — тихо спрашивает шатен, дергая уголками губ в болезненном изломе улыбки.
Он ненавидит себя.
— Да. — Накахара делает к нему шаг, заставляя суицидника отступить. — Ты так и не ответил на него.
Дазай отводит взгляд, хрипло спрашивая:
— Я… предатель. Так почему ты спрашиваешь меня о таком?
— Ты предатель? — Чуя спрашивает искреннее удивленно, склоняя голову набок. — Ты правда уходишь?
— Да.
Противно от самого себя.
— Хорошо. — тот легкомысленно пожимает плечами.
Неправильность ситуации зашкаливает. — И все-таки ответишь на мой вопрос?
— Я не знаю! — срывается Осаму, сжимая руки в кулаки до крови. — Я не знаю! Просто не знаю!
— Понятно… — голос Накахары очень тихий и спокойный,
неправильный. — Значит между нами все кончено?
— Я… не знаю. — шатен шепчет, медленно оседая. Он не может уйти от рыжего. Только не от него. Он не сможет без…
Если Чуя попросит его остаться, то гори все адским огнем.
Он не сможет уйти.
Он не сможет жить без него.
Но Накахара не просит. Смотрит внимательно-внимательно, будто в душу заглядывает, но не просит.
— Чуя… — с надрывом шепчет Дазай. — Пожалуйста, скажи хоть что-нибудь. Пожалуйста!
— Делай так, как считаешь нужным. — наконец говорит рыжий, присаживаясь рядом и оглаживая ладошкой его щеку. Осаму подставляется под прикосновение и его тянет рыдать. Его разрывает на части от боли и отчаяния.
Все это так неправильно.
— Чуя…
— Иди.
Шатен кивает и идет.
— А знаешь, это хорошо. — шепчет самому себе Чуя, когда Дазай медленно идет прочь, то и дело останавливаясь и оборачиваясь, глядя на него глазами побитой собаки, ожидая, что его позовут обратно. Но его не зовут. — Это хорошо.
Так ты не будешь скучать, если я исчезну.
Он убеждает себя в этом, когда Осаму скрывается за поворотом, съезжая по стене и тихо воя.
Ему правда хочется в это верить.
***
— Ты бы сильно расстроился, если бы я исчез? — это первое, что спрашивает Чуя, после долгих четырех лет разлуки. У Дазая внутри пустыня напополам с диким ураганом. Он скорее мертв, чем жив. Отчаяние — это его единственное кредо, потому что несмотря на все добро и свет вокруг, легче ему не становится. Накахара отсутствует, как и желание жить.
Им по двадцать два.
Они уже четыре года не вместе и по разные стороны баррикад. Они спят в совершенно пустых постелях, а алкоголь не приносит никакого облегчения.
Осаму все еще пытается следовать последнему желанию Оды, хотя внутри уже полностью мертв.
Рыжий искренне считает, что так будет лучше для его напарника.
Оба ошибаются.
— Это именно то, что ты хочешь сейчас спросить? — горько улыбается суицидник, глядя на единственное, что у него осталось. Сердце гулко бухает в груди, а по всему телу бегают конвульсии от отчаянного желания обнять и прижать к себе.
— Потому что ты ни разу так на него и не ответил. — говорит Чуя так, будто это все объясняет. Может и объясняет, но не ему.
Дазай смотрит на него виновато и горько, буквально видя, как его сердце кровоточит:
— Прости.
— Тебе не за что извиняться. — говорит Накахара, словно так и есть. Осаму дергается, как от удара. Смотрит на того, кому разрушил жизнь, и ненавидит-ненавидит-ненавидит себя. — Ты же не виноват.
— Лжешь. — тихо шепчет шатен сорванным голосом.
— Лгу. — легко соглашается рыжий, грустно улыбаясь и качая головой. Суицидник дергается и отводит глаза.
Ненависть-ненависть-ненависть.
— Этот вопрос… он действительно единственное, что ты у меня готов спросить спустя четыре года? — спрашивает Дазай.
— Да. — Чуя кивает и чуть улыбается, качая головой.
Просто это действительно важно.
— Конечно, нет! — Осаму улыбается трясущимися губами, стараясь выглядеть убедительно. Смотрит на такого близкого и далекого одновременно Накахару, и понимает, что не имеет права сказать что-то другое. — Ведь кто… кто будет скучать по такой раздражающей собаке, как ты?
Искренне старается не сорваться на тонкий отчаянный скулеж.
— Я рад. — действительно облегченно улыбается рыжий, подходя ближе и аккуратно прикладывая ладонь к его щеке. — Я рад, что ты нашел себе новую семью.
Шатен молчит, потому что все, что сказал Чуя, от начала и до конца неправда.
Он не живет.
Это даже существованием назвать нельзя.
— Ты снова говоришь какие-то глупости. — выдавливает Дазай.
— Почему глупости? — Накахара смотрит укоризненно и серьезно. — Разве это не самое важное?
Осаму хочется возразить, но он покорно кивает.
Он не имеет права сказать что-то другое.
— Да. — выдавливает.
— Я рад, что у меня с тобой будет еще одно задание. — улыбка солнечная и теплая, кажется грустная. — А ты?
— Д-да… — кивает, все еще не поднимая глаза. — Чуя…
Зовет отчаянно, будто может достичь…
— А? — тот удивленно смотрит на него, и на миг в глазах мелькает что-то похожее на…
— Прости меня.
— Я давно простил. — Накахара смотрит внимательно и серьезно. — Тебе не за что извиняться, я же говорил, помнишь?
Шатен лишь покорно кивает.
Чуя может и простил, но Дазай сам себя — нет.
***
— Чу. Чуя… — отчаянно и тихо шепчет Дазай, глядя на то, как Чуя умирает на его руках.
Мысли пусты.
В сердце пустота.
Ему как никогда сильно хочется умереть.
— Эй… — тот слабо усмехается и кашляет кровью. — Ты же помнишь, что обещал мне, что не будешь расстраиваться?
— Конечно да. — кивает Осаму.
Вот только дело в том, что он не расстроен.
Он ментально умирает рядом с Накахарой с тех пор, как тело рыжего начало рассыпаться.
Им по двадцать три.
Они снова были вместе и были счастливы. Целовались, пили и спали. Шатен собирался сделать Чуе предложение.
Это… слишком жестоко.
Достоевский побежден, но цена этого слишком высока.
Если бы суицидник знал заранее, то сделал бы все, чтобы этого не произошло.
— Я рад. — тихо шепчет Накахара, укладывая голову ему на грудь и, казалось, собираясь заснуть.
— Чуя! — голос Дазая звучит панически, и тому приходится открыть глаза и смотреть на него мутным взглядом, хотя сил почти никаких:
— Ммм?..
— Просто смотри на меня, Чуя! Просто смотри! — он шарит по карманам, стараясь найти хоть что-то, чтобы спасти рыжего, но даже способность Йосано не действует. Осаму приходится смотреть на то, как его партнер медленно умирает на руках. — Зачем, Чуя? — голос грустный и отчаянный. Пустой. — Зачем?
Из груди просто вырвали сердце, которое сейчас отчаянно добивает свои последние стуки в груди Чуи.
Отчаяние.
— Тебе же нужна КНИГА… — слабо шепчет Накахара, снова харкая кровью, а Дазай в очередной раз ощущает отчаяние и ненависть к себе.
— Что?..
— Не думай, что я такой глупый. — рыжий кашляет и шепчет уже очень слабо, потому что ему просто нестерпимо хочется спать. Но он держится. — Думаешь, я не помню?
— Чуя…
— Ты хочешь спасти Одасаку… — тихо продолжает Чуя, уже совсем слабо сжимая его ладонь подрагивающей рукой и забивая гвозди в крышку гроба Дазая. — А я хочу, чтобы ты был счастлив. Именно поэтому… я сделал то, что сделал.
— Чуя… — в голосе ужас и отчаяния, такие необъятные, что можно сойти с ума.
Он и сходит с ума.
— КНИГА связана с постоянными потерями. — Накахара грустно улыбается, совсем слабо качая головой — скорее просто возя по груди. — Не знаю, как именно ты потерял ее, но ты правда отчаянно пытался спасти Одасаку в каждой своей жизни. Ты всегда держал меня рядом с собой, привязывая, как только мог. Ты всегда страдал, но все равно не мог понять, почему тот умирает из раза в раз.
— Чуя… — Осаму наклоняется, когда рыжий манит его к себе.
— Ничего не дается просто так. Потому что везде есть правило равноценного обмена. А значит, жизнь за жизнь. — тихо шепчет тот ему на ухо. — Ты хоть и исключителен, но не подходишь для КНИГИ в этом смысле, чтобы она исполнила твое желание до конца. Но вот я… Я и Арахабаки — это то, что никогда не должно было существовать. Нас вдвоем хватит.
— Чуя, пожалуйста… Чуя… — шатен плачет, цепляясь за тело, которое медленно распадается в пепел. В груди уже не пустота — черная дыра, которая засасывает все вокруг. Отчаяние.
И ненависть к самому себе.
— Знаешь… я рад, что смог с тобой снова встретится. Будь счастлив и… — губы искривились в последней прощальной улыбке. — Надеюсь, ты распорядишься ей с умом.
— Чуя? — не веряще шепчет Дазай, когда тот полностью распадается пеплом, просто исчезая, будто его никогда и не было. Все, что от него осталось, это обручальное кольцо и шляпа.
КНИГА лежит, шелестя страницами, будто злорадствуя.
— Дазай-сан! — Ацуши подбегает к наставнику вместе с молчаливым Акутагавой. Осматривается по сторонам, хмурясь. — А где Чуя-сан?
Смотрит на вздрогнувшего семпая с совершенно пустым и ошеломленным лицом и отвернувшегося Рюноске, который не смотрит на него.
Накаджима никогда не думал, что Осаму может быть настолько… сломанным.
***
— Ты бы сильно расстроился, если бы я исчез? — спрашивает Чуя, сидя на краю крыши. Они здесь отдыхают вместе после уроков, случайно найдя и расположившись на нагретой и поэтому обжигающе-теплой крыши. Дазай недоуменно вскидывает бровь и смотрит на Накахару, который в ответ не смотрит на него, а глядит в синюю даль. Осаму лишь закатывает глаза и качает головой.
Им по пятнадцать.
Они с самого детства вместе и каждая мамочка воркует вокруг них, заявляя, что из них вышла бы идеальная пара. Вот только пол подкачал, но обоим совершенно плевать. Они уже начали встречаться в тринадцать и целовались, прячась ото всех. Они вместе ходят везде, держась за руки.
Они абсолютно счастливы вместе.
И никогда не собираются разлучаться.
Это единственное, в чем они уверены до самого конца.
— С чего такой глупый вопрос? — спрашивает шатен, искренне не понимая, почему именно рыжик спросил такую глупость, если его ответ ему очевиден.
— Просто мне интересно. — Чуя пожимает плечами, смотря небо. Он лежит головой на коленях скумбрии бинтованной и чуть ли не мурлычет, когда тот ласково перебирает его пряди.
Дазай весело смеется, интересуясь
— А ты сам-то как думаешь?
— Да знаю я! Но ты открыто мог сказать. — обиженно смотрит на него Накахара, закатывая глаза.
— Ну хорошо-хорошо. — закатывает глаза Осаму, наклоняясь к самому покрасневшему ушку рыжика и шепча туда:
— Ты же знаешь, что я не позволю тебе исчезнуть.
— Знаю. — легко соглашается тот, счастливо улыбаясь и переплетая их пальцы. — Но ты просто представь.
— Этого не будет.
— Бука… — тянет тот, чуть улыбаясь и прикрывая глаза. После экзаменов спать хочется просто нестерпимо, и он засыпает, доверяя свою тушку шатену. Знает, что тот его донесет в любом случае.
Суицидник смотрит на спящего возлюбленного и со щемящим сердцем оглаживает его по волосам и щеке. Смотрит в сторону сумки, где лежит КНИГА, после чего усмехается.
Он действительно никогда не позволит Чуе исчезнуть. Сделает все, чтобы они были вместе и счастливы.
А даже если Накахара все-таки умрет, он просто перепишет эту жизнь заново.
И рыжик всегда будет с ним.
Он любуется на их переплетенные пальцы и обручальные кольца.
Они будут вместе.
Осознав свое счастье однажды и потеряв его, он больше не готов с ним расставаться.
