***
Рука в его хватке кажется как никогда маленькой и холодной. На обычно пышущей жаром ладони нет перчаток, как обычно, но Дазай думает, что так даже лучше. Так он хотя бы немного может передать тепла, пусть он, как говорит Чуя, скумбрия хладнокровная. Да, у него руки холодные, но сейчас гораздо теплее, чем ладони Накахары. И это кажется таким неправильным, что хочется плакать. Осаму не может удержаться от всхлипа, утыкаясь в маленькую ладошку лбом, тихо шепча и обещая, что все будет хорошо. Надежды на это немного, но она есть. Шатен готов весь мир кинуть к ногам рыжика, лишь бы все не закончилось так. Лишь бы он продолжал дышать и жить. — Чиииби… — тихо тянет, всхлипывая. Целует тыльную сторону руки, согревая ее дыханием. — Ну очнись же… Знает, что тот не сможет так просто проснуться, но все равно просит. Словно его слова могут что-то изменить. Словно всё эта размоется, и это окажется всего лишь кошмаром. Дазай хмурится и кусает губы, аккуратно удерживая тонкую и безвольную бледную руку в своей. Он поглаживает костяшки хрупкой ладошки своей и машинально массирует изящное запястье, которое хочется лишь целовать и которому хочется лишь молиться. Осаму прижимается к нему в раболепном поцелуе, смаргивая влагу с глаз, и вскидывает голову, глядя прямо в сторону лица Чуи. Впрочем, это бесполезно, потому что тот все равно находится без сознания. У Накахары, который лежит на больничной койке, яркими остались только рыжие волосы, которые все равно похожи на медленно затухающие угольки костра, от чего те становятся почти темно-медными, будто припорошенными пеплом. У него бледная-бледная кожа, будто никогда не видевшая света. У него большие темные синяки под глазами, лихорадочный румянец и пот, от чего волосы липнут ко лбу и вискам. Красивое лицо мучительно искажается от внутренней боли, а дыхание хриплое и прерывистое. Тело на кровати кажется как никогда маленьким и хрупким. А осунувшееся лицо и покусанные во время лихорадки губы делают его еще более болезненным. У него на лице кислородная маска, в венах есть иглы капельниц с поддерживающими растворами, а небольшая машина качает то и дело норовящее остановиться сердце. Тонкие трубочки окутывали все тело рыжика. Его руки и ноги невероятно холодны, а голова и тело пылают словно в огне. По его руке от небольшой ранки, где был сделан укол каким-то неизвестным ядом, расходятся чернильно-черные вены, которые под тонкой кожей выглядят невероятно чуждыми. Их не должно быть. Яда не должно быть. Чуя не должен быть… таким слабым, тихим и молчаливым! Умирающим. Накахара не должен умирать из-за того, что шатен, как всегда, был слишком небрежным, чтобы оставить его посреди поля, не проследив за его безопасностью. А ведь он знал, что после Порчи рыжику легче легкого навредить, ведь он даже не сможет сопротивляться. И делай с телом все, что угодно. Но посчитал себя самым умным и оставил, потому что даже не думал, что кто-нибудь действительно попробует навредить Исполнителю Портовой мафии. Он проебался, получив пощечину наотмашь от жизни, которая напомнила ему, почему именно не стоит считать себя самым крутым и умным. Из груди снова вырывается сдавленный всхлип, а по щекам текут слезы. Дазай знает, что не должен показывать свои чувства и эмоции, ведь это то, чему Мори-сан учил его прежде всего, но сейчас в нем слишком много всего, чтобы он мог сдержать это в своей душе. Да и некому это показывать, ведь в больничной палате кроме них никого, а Чуя все равно находится без сознания. В коме — напоминает себе Осаму, снова всхлипывая. Шатен поджимает губы, снова смаргивая слезы, и аккуратно растирает холодную руку Накахары, тихо шепча извинения и обещания, что все будет хорошо. У него нет такой уверенности, но это обещание дает ему возможность не сойти с ума от горя и страха за чужую жизнь. Он пока еще держится, ведь его рыжик жив, но ему все равно кажется, что его крыша уезжает. Это он виноват. Это из-за него чиби теперь такой. Это из-за него он умирает. Вернее, пока еще не умирает, но он может умереть из-за него! Он слышит, как по коридору проходят шаги, так что у него есть время привести себя в порядок и нацепить на лицо маску невозмутимости. У него есть это время, но он не хочет этого делать. Дверь хлопает, но Дазай не смотрит на того, кто пришел. Ему все равно. Вся его жизнь сосредоточена исключительно на тихом дыхание Чуи и прерывистом стуке его сердца. Это опасно зависать в таком положении и пограничном состоянии между мыслями и чувствами, отрекаясь от всего происходящего рядом, но Осаму слишком боится не услышать чужое дыхание и стук сердца, поэтому он больше ни на чем не может сосредоточиться. Опасное-опасное состояние, особенно для того, кто привык держать абсолютно все под своим контролем, но ему, если честно, плевать. — Снова ты здесь? — голос Кое больше всего напоминает шипение разъяренной кошки. Шатену хочется растянуть губы в широкой улыбке и сказать что-то очень неприятное и даже злое, но слова застревают в горле, потому что он не имеет права делать что-то такое. Озаки имеет право на злость и ненависть в его сторону, ведь это из-за него пострадал ее любимый воспитанник, который является для нее почти что сыном. И из-за него… — Да, я снова здесь, сестрица. — тем не менее говорит он, не отрывая пристального взгляда от бледного и изможденного лица Чуи. Почему-то ему кажется, что если он прямо сейчас перестанет на него смотреть, то он умрет. А этого совершенно точно нельзя допустить. Он не переживет смерти Накахары. И даже плевать, что его убьют за это. Он сам себя не простит, если тот все-таки умрет. — Проваливай! — рычит та, и Дазай чувствует, как его шеи касается кромка катаны Золотого демона. Ему даже не надо ничего сделать, чтобы его способность сработала, и демон исчез. Он даже не думает отпускать руку рыжика и отрывать взгляда от его лица, даже когда Кое подскакивает к нему, бьет с размаху и старается оттащить. Осаму не позволяет ей сделать это, поэтому продолжает стоять и смотреть на своего чиби. Наконец, женщина выдыхается. — Что ты здесь делаешь? — А на что это похоже? — тихо и безразлично говорит шатен, аккуратно продолжая оглаживать костяшки и нежную кожу. — Это ты виноват в этом! Суицидник на это лишь вздрагивает, но кивает. Да, это он виноват. Это из-за него малыш такой. Он может хоть сейчас вскрыть вены, но это едва ли поможет. — Если ты признаешь, что это из-за тебя, то зачем сюда вообще пришел? — злится Озаки, но Дазаю все равно. Его интересует только дыхание Чуи и его стук сердца. На все остальное плевать. — Дазай, ты меня вообще слышишь?! Слышит, конечно, но реагировать не хочет совершенно. — Дазай, ты… — зло рычит та. — Выйди, Кое. — тихо говорит Мори, который проходит внутрь палаты и прислоняется к стене, глядя на свою подчиненную. Та хочет возразить, но натыкается на строгий и холодный взгляд, после чего выходит, напоследок фыркнув обиженной кошкой. Огай дожидается, пока та выйдет, после чего закрывает дверь и прислоняется к ней спиной, тяжелым взглядом морозя Осаму. Тому не хочется ничего, хотя он против воли и ежится. — Что ты здесь делаешь? — Вы и сами прекрасно знаете. — шатен обычно любит плести кружева разговора, но сейчас ему не хочется это делать совершенно. Он сосредотачивает взгляд на красивых длинных рыжих ресницах, а сам думает о прекрасных голубых глазах. Как жаль, что его бывший учитель не хочет дать ему возможность не отвечать. — Ты ведь знаешь, зачем я здесь? — Конечно. — спокойно кивает Дазай, который лично убил всех похитителей своего чиби, а потом сделал все, чтобы найти лекарство. — Вы же нашли противоядие? — Нашел. — брюнет усмехается, продолжая смотреть на спокойно и мерно вздымающуюся грудную клетку Чуи, за которым сбивчиво билось сердце. — Тогда сделайте это как можно быстрее! — тихо просит Осаму, которому кажется, что пульс становится все более редким. Возможно, ему это просто кажется, но даже так ему так страшно, как никогда раньше. — Я сделаю это, но только если ты вернешься, Дазай-кун. — соглашается Мори, но с места не двигается. Шатен чувствует нарастающее раздражение и желание схватить пистолет, чтобы выпустить ему в голову несколько пуль. Эта сволочь еще торговаться вздумал над пока еще дышащим подчиненным, который ему бесконечно предан?! — Я же сказал, что не вернусь! — рявкает тот, но в груди паника. Голова кружится и, кажется, его сейчас стошнит. Сердце бухает в груди, а в животе все скручивается, не давая толком дышать. Паника-паника-паника. — Я не вернусь… — Да? — говорит Огай с плохо скрытой усмешкой. Он знает своего ученика, как облупленного. В том числе, чего тот так сильно боится. — Ты ведь хочешь, чтобы Чуя-кун жил, верно? Дазай вздрагивает, как от удара, отступает на шаг назад, глядя на того зло и загнанно, как дикий зверь, готовый в любой момент кинуться и перегрызть горло. Ярость становится просто нестерпимой, и Осаму пытается оставаться в здравом уме, хотя это сложно. Мори смотрит торжествующе, как и улыбается. Оба прекрасно понимают, что, если надо, шатен вернется. Он на коленях приползет, если это нужно для того, чтобы спасти Накахару. Просто потому, что не может жить без него. Однако в кое-чем Босс мафии ошибается — сам рыжик не хотел бы этого, потому что боялся, что тогда шатен станет его винить в этом. — Я… я не вернусь. — тихо говорит тот, отводя взгляд. Он не может предать свое обещание Одасаку. Он не может сделать это, как бы ему ни хотелось. — Кого ты обманываешь, Дазай-кун? — Мори насмехается, качая головой. — Что тебе важнее: обещание, данное мертвому другу, или спасти еще живого? А, Дазай-кун? — Я… Я не вернусь. — тихо говорит тот, ловя разочарованный взгляд Огая. — Я обещал, и поэтому не вернусь. — Я понял. — тот кривится. — Тогда уходи. Надеюсь, завтра утром ты мне дашь другой ответ. А теперь уходи. — Что? — Осаму кажется, что он ослышался. — Вы не можете меня выгнать! — Могу и выгоняю. — безразлично смотрит на него мужчина. — Проваливай, Дазай-кун. Увидишь ли ты его зависит от твоего решения. Шатен бесится и обжигает бывшего учителя ненавидящим взглядом, после чего аккуратно кладет руку Чуи на кровать и выходит. Он думает, что ему придется многое обдумать, потому что он и правда не может жить без Накахары, особенно если не будет возможности его даже увидеть. Ему действительно нужно все обдумать.***
Дазай поспешно идет в больницу, принимая, наверное, самое верное решение за всю свою жизнь. Он долго думал, целых две ночи, и сейчас был твердо уверен в том, что согласится на предложение Мори. Ведь он действительно не может жить без своего милого и замечательного чиби. Он замечает Огая довольно быстро. Почему-то тот выглядит осунувшимся и очень уставшим, будто мгновенно состарившимся сразу на несколько лет, но Осаму не думает, почему тот выглядит именно так. Он просто подходит к нему и твердо говорит: — Я согласен. Мужчина вздрагивает и смотрит на него, как на призрака, а потом устало трет переносицу. Только сейчас шатен замечает, что рядом стоит заплаканная Озаки, и недоуменно переводит взгляд на нее: — Что случилось? — Он умер, Дазай-кун. — короткое предложение, но Осаму кажется, будто его прострелили на сквозь. В голове разом становится пугающе пусто, а в ушах слышится противный звон. Голова начинает кружиться, и все размывается. — Кто умер? — глупо спрашивает шатен, хотя понимает, о ком ему говорят. Но отчаянно не хочет про это слышать. Он не верит. Не верит, не верит, не верит! Этого просто не может быть! — Чуя-кун умер. — тихо и тяжело говорит Мори, и суицидник глупо смотрит на него, выдавливая только жалкое: — Как? — Его сердце не выдержало. Остановилось в четыре утра. Его пытались спасти, но все было бесполезно. — Огай закуривает нервным жестом и треплет свободной рукой волосы на затылке. — Мне жаль. Не знаю, успокоит ли это тебя, но, по крайней мере, тебе не придется нарушать свое обещание, данное Одасаку. У Дазая дрожат губы, а сердце будто насквозь проткнули чем-то острым. Ему больно. Ему так больно, а это напоминание делает еще больнее. Если бы он думал быстрее… Если бы сразу согласился на его предложение… Если бы не был таким тупым эгоистом… Если бы он… Если бы он… Нет, Огай виноват, конечно, но больше всего тут виноват он, Осаму. — Можешь с ним попрощаться. — тихо говорит Кое, уже не смотря так ненавидяще. В ее взгляде лишь усталость и огромное по своей сути горе. — Он все еще в палате. Осаму заторможенно кивает и идет туда, как зомби, все еще тупо пялясь перед собой. Он не верит. Он не верит. Он не верит. Он не верит. Он не верит. Он не верит. Он не верит. Не хочет верить. Но поверить придется, когда он входит в палату и смотрит на распростертое на кровати тело. Чуя не кажется умершим. Он спит, словно прекрасный невинный ангел. Рыжие локоны разметались по подушке, губы приоткрыты и, кажется, можно услышать дыхание и сладкое причмокивание. Но дыхания нет, как и сердцебиения. — Чиби, вставай. — шатен подходит и трогает его за плечо, думая, что это все похоже на самый ужасный кошмар. Губы дрожат, на глазах слезы, а из груди вырывается истеричный смех. Отчаяние и ужас накатывают волнами, а крыша окончательно делает ручкой. Но Дазаю сейчас на все плевать. — Чиби… В-вставай… Накахара продолжает лежать без жизни, дыхания и сердцебиения, и Осаму срывается. Наверное, этот отчаянный крик, от которого у него болит горло и закладывает уши, слышал каждый в этой гребаной больнице. Шатен не думает ни о чем, кроме отчаяния, но понимает, что впервые за долгие годы чувствует себя таким пустым, что нет желания даже умереть. Только отчаянная просьба, чтобы все это оказалось чертовой шуткой и Чуя начал дышать. Вот только это совсем не шутка.***
Дазай просыпается резко, вздрагивая и распахивая глаза. В груди колотится сердце, мысли хаотично бегают, и он не может ни на чем сосредоточиться. Он все еще чувствует остатки ужаса, страха, отчаяния и сумасшествия. Он тянется рукой в сторону тумбочки, чтобы вытащить пистолет и выбить себе все мозги нахрен, раз уж он такой бесполезный, но тут его руку перехватывает: — Ты что делаешь, придурок? От этого хриплого сонного голоса у Осаму перехватывает дыхание, а на глазах выступают слезы счастья. Он тут же сгребает возмущенно пискнувшего Чую в объятия, которые настолько крепки, что у того, кажется, трещат ребра. Но шатену все равно, а Накахара, который что-то прекрасно уловил, даже не сопротивляется. — Чиби… чиби… чиби… — сбивчиво шепчет Дазай, расплываясь в сумасшедшей счастливой улыбке. У него сейчас в душе такой ураган, что он не уверен, что находится в здравом уме. Но ему все равно. — Что случилось? — серьезно спрашивает рыжик и запускает пальцы в волосы Осаму, массируя голову. — Ты… ты умер, чиби… — сорванным голосом шепчет шатен, всхлипывая. — Умер, понимаешь? Умер, а я… — Я живой и с тобой, Осаму. — спокойно говорит Чуя, обнимая его в ответ. — Я с тобой. Ты меня спас. Все нормально. — Но я ведь… — Это просто кошмар. — тихо заявляет Накахара. — Успокойся. Ты меня спас. Все нормально. — Но… — Ты спас меня. — повторяет рыжик, и Дазай наконец-то плачет от облегчения, стискивая того в объятиях. Оба понимают, что ему еще не один и не два раза будет сниться этот кошмар. Слишком большое потрясение Осаму испытал, когда подумал, что его чиби умер. Хорошо, что с ума не сошел. Вернее, сошел, но не до конца. — Все хорошо, Осаму. Шатен покорно кивает, думая, что этот яд страха едва ли когда-нибудь из него исчезнет. Яд страха за чужую жизнь, которая гораздо ценнее и дороже, чем что-либо еще. Это гораздо страшнее, чем самому быть отравленным. Слишком сильно он боится за своего милого Чую, чтобы так просто выкинуть этот ужас из головы. Он сделает все, чтобы Накахара был живым и здоровым как можно дольше. Но самое главное, чтобы он оставался с ним.