***
Чуя безразлично смотрел куда-то вперед изредка моргая. Он абсолютно беспомощен. Связан цепями, способности нет (кажется, ему что-то вкололи), да еще и темнота такая, что хоть глаза выколи. Все равно разницы никакой не будет. Впрочем, сама темнота его не сильно напрягало, пугало другое — здесь царила глухая тишина и не было никакого шума кроме легких шорохов. Окружающая его тишина сильно била по психике, хотя он и старался не показывать этого. Послышались чьи-то плавные шаги с перестукиванием каблуков. Под ногами его похитителя заскрипела каменная крошка. Накахара напрягся и резко повернул голову в бок, стараясь рассмотреть незваного гостя. Однако, полная темнота не давала рассмотреть высокий силуэт. И это раздражало. И бесило. Рыжик ненавидел чувствовать полную беспомощность. — Ну… и зачем это все? — наконец-то решил подать голос Чуя, пристально глядя куда-то, где предположительно стоял Достоевский. Он знал, что выражение его лица и глаз тому не видно, но парень хотя бы морально чувствовал себя куда увереннее, когда хотя бы он сам знал, сколько презрения и отвращения на его лице. Как жаль, что эта крыса этого не видит… — Зачем ты потратил столько сил на мое пленение? Вспыхнул свет. Накахара выматерился, а в следующий момент уже заморгал, чувствуя резкую боль в глазах, которые уже успели привыкнуть к темноте и с трудом привыкали к свету. Перед его глазами все плыло цветными кругами, а виски просверлило острой ноющей болью. Рыжик зашипел рассерженной кошкой, стараясь сохранить лицо. Он не может себе позволить показать слабость на глазах у врага. Тем более, у такой редкостной сволочи, как Федор. — Я просто хочу узнать, на что готов Дазай, чтобы вернуть свою куколку? На что готов пойти Дазай, чтобы спасти… тебя? — тот расплылся в сумасшедшей улыбке, подходя к Чуе поближе и наклоняясь к его лицу. Железные пальцы больно ухватили за подбородок, одним рывком поднимая его, от чего обнажился беззащитный изгиб шеи. По нему тут же провели чем-то холодным и остро заточенным. «Кинжал» — мгновенно определил Накахара свое любимое оружие. Его кадык нервно дернулся. Рыжику с трудом удалось сохранить спокойствие, хотя он его совсем не чувствовал. Именно он не боялся смерти. Совсем нет. К ней он был давно готов. Скорее… Он чувствовал вполне закономерное опасение. К тому же, его довольно сильно волновало, что собирается делать этот псих. А еще он беспокоился за маленькую жизнь, которая совсем недавно зародилась в нем. Об этом не знал никто кроме Мори. Об этом не догадывался даже Осаму, хотя Чуе и хотелось двинуть ему по морде и сказать, что беременен от него. Сейчас Накахара понимал, что это было очень мудрое и верное решение. По крайней мере, эта крыса о его беременности даже не догадывается. И слава Арахабаки. — Ты… ошибаешься. — рыжик хрипло проговорил это, прикрывая глаза и облизывая пересохшие губы. Он чувствовал резкую боль в области сердца, когда заставлял себя произносить это. Все это от первого и до последнего слова было неправдой, но он не мог сказать ничего другого. Ему не хотелось бы, чтобы Демон догадался об их истинных отношениях. Он искренне надеялся, что Осаму на самом деле ни за что не будет за него волноваться или спасать. Это было бы слишком опасно даже для живучего шатена. — Он ненавидит меня. Ты лишь зря потратишь свое время. — Ты такой наивный. Ты пытаешься меня обмануть или… правда так считаешь? — с любопытством выгнул бровь Достоевский, ухмыляясь. У Чуи упало сердце, но он никак не показал это. Он лишь решительно кивнул, нагло ухмыляясь: — Для него это глупо и совершенно бесполезно. У него и так уже есть КНИГА. Он может воскресить Оду, и быть счастливым. Зачем ему приходить? Спасти меня? Ты сам-то в это веришь? Ты правда веришь, что он придет, чтобы спасти такого, как… я? — Значит… Ты уверен, что он не придет? — Уверен. Я не нужен ему. Для него я всего лишь одна из множества марионеток, которая полностью отыграла свою роль от и до. После занавеса я бесполезен. А ты, оказывается, слишком наивен, раз правда веришь в то, что я дорог ему. Он не придет, Достоевский. — Накахара ухмыляется и качает головой. — Откуда такая уверенность? — Ты идиот или притворяешься? — спокойно сказал рыжик, чувствуя, как глупое сердце сжимается. Оно отчаянно болело, что Осаму все-таки придет. Но умом-то Накахара прекрасно понимал, что это слишком опасно для Дазая и слишком глупо с его стороны. А его острый ум этого не допустил бы. Он решил, что ему уже плевать на все. Решит его этот русский мудак прикончить? Да флаг ему в руки и барабан на шею! — Разумеется, я уверен! Ведь мы были напарниками. Кому, как не мне, знать это? Эта тупая скумбрия слишком сильно изменился. Он уже не тот, что прежде. Тебе не удастся поразвлечься за его счет. Для этого ты выбрал не тот рычаг давления. — Вот как… Интересно… — брюнет расплывается в абсолютно безумной улыбке, после чего крепко хватает того за рыжие волосы и тянет его голову за них вверх. Чуя дергается и прикусывает губу, стараясь не застонать от боли. После захвата его Достоевским и другими крысами, любое, даже самое скупое и осторожное движение, отдавалось во всем теле острой болью. Накахара зло вздохнул, думая, что не должен был вестись на слова Осаму и Рампо. Кто же знал, что книгу По в итоге захватит эта русская сволочь? Рыжик надеялся, что Эдгар жив, ведь этот осторожный, но хороший человек нравился ему, как собеседник. — Если все будет так, как ты говоришь… Я сломаю тебя, и заставлю себе служить. Мне очень хочется узнать, какое выражение лица будет у Дазая, когда он увидит это. — Я считал тебя умнейшим человеком этого мира… После Скумбрии, разумеется. Но то, что ты сейчас говоришь… Ты серьезно заставляешь меня усомниться в твоих умственных способностях. Ты идиот или все-таки слишком наивный? Я не знаю, чего именно ты пытаешься добиться, но… одно я могу сказать тебе со всей серьезностью. Поверь, даже если я умру… Ему будет абсолютно все равно. — Чуя ухмыльнулся, чувствуя, как сердце ейкает от тревоги. Он прикрыл глаза и спокойно покачал головой, снова открывая их и пристально смотря в его глаза. — Еще раз повторяю, ты выбрал не тот рычаг давления. — Правда? Как забавно… — брюнет смеется, как псих, и рыжика это сильно беспокоит. Этот смех ему совсем не нравится. Он тянет того за волосы и наклоняется к его уху, тихо шепча голосом, от которого у Чуи кровь стынет в жилах. — Кого ты пытаешься обмануть, милая омега, а? Я мог бы тебя убить, но ты полезен не этим. Дазай пойдет на все, чтобы спасти тебя и вашего ребенка. Как думаешь, на что он готов, чтобы спасти… вас? Накахара рыкнул и дернулся, стараясь зубами вскрыть ему горло. Порча из-за беременности не отзовется, а так можно было хотя бы попытаться. Только жаль, что Достоевский был очень вертким и хитрым. — Особенно если он поймет, что вы можете умереть именно из-за него. — тихо шепчет ему на ухо русский, и рыжик не может не признать, что это действительно так. Не трогал бы его Рампо с этой гребаной книгой, все было бы нормально! Так нет, Эдогаве и Осаму захотелось выпендриться! Чертовы детективы! — Завались! — рыкнул с яростью. — Такой пылкий… — смеется Федор, сверкая безумными глазами. — Я даже понимаю, почему Дазай заинтересовался тобой. У него действительно очень хороший вкус. — Заткнись! — фыркнул рыжик, зло сверкая глазами. Его безумно бесила эта улыбочка русской крысы, от чего желание убить его становилось просто нестерпимым. — Ты милый, знаешь? — улыбается тот, трепля его по волосам. В последний момент успев отдернуть руку, чтобы его за нее не тяпнули. Мафиози зло рычит и скалится, словно пес, которого пытается тронуть чужак. — Я бы заинтересовался тобой, если бы был нормальным альфой. — тут сердце у Чуи упало, но в следующий момент он вздохнул с облегчением. — Но я — бета, так что уж прости, ты меня интересуешь только в ключе очень важной приманки и пешки. — Как будто я расстроюсь от этого! — зло усмехается Накахара, немного расслабляясь. По крайней мере, с этой стороны ему точно ничего не грозит. И это не может не радовать. Он очень удивляется, когда с него спадают цепи, настороженно смотря на брюнета, и обвивает живот в защитном жесте. — Я не буду тебя пока трогать. Пока. — тот улыбается, как псих. — Но я не советую тебе даже пробовать убежать, даже если такая возможность тебе представится. Если ты не хочешь навредить своему ребенку. Рыжик настороженно смотрит на него, пытаясь понять, что именно задумал этот неуравновешенный. Усмехается: — Ты же знаешь, что я все равно попытаюсь это сделать. — Чуя слышит успокаивающий шепот Арахабаки, чувствуя сосредоточение энергии вокруг маленькой жизни внутри себя. Бог пусть и ненавидит его, но ребенка убить не даст. В этом они полностью согласны. И Накахару это не может не радовать. — Пойдем за мной. — велит Достоевский рыжику, и тот недовольно зыркает на него, но идет. Он пока не собирается рисковать, да и предусмотрительный Федор оставил на него браслет, который подавляет его способность. А бежать без них чисто самоубийство. Брюнет приводит его в небольшую комнату без окон, вся обстановка которой представляет из себя матрас с более-менее чистым бельем и небольшой стул с какой-то книгой на ней. — Будешь пока находиться тут. Следующие несколько часов Чуя провел в этой комнате, сидя на матрасе и прислонившись спиной к стене. Он сильно нервничал и чувствовал, как его живот крутит. Его нервы явно не слишком хорошо скажутся на ребенке, но Накахара просто не может заставить себя перестать нервничать и волноваться. Не в таких условиях. К счастью, у него была книга, которую он мог читать, а еще ему давали еду и воду, которые рыжик даже не трогал, беспокоясь, что его могут отравить. Достоевский вернулся через несколько часов, стремительно входя в комнату. Чуя даже вздрогнул от неожиданности, отрываясь от книги и снова обнимая себя за живот. Он не мог не чувствовать тревогу перед Федором. За себя он не боялся. Он боялся только за ребенка. — Мои планы немного поменялись… — улыбнулся брюнет, покачав головой. — Не волнуйся, я не буду убивать тебя. — Что тебе нужно? — настороженно спрашивает Накахара, вскидывая брови. — Надеюсь, ты не будешь против, если я вколю тебе один препарат? Впрочем… плевать. — брюнет приблизился к рыжику, поигрывая шприцом, в котором светилась странная ярко-голубая жидкость. Мафиози даже не успел дернуться, как его тело просто окаменело. — Обещаю, солнышко, тебе не понравится. Но зато ты сыграешь важную роль в моем следующем спектакле. Как жаль, что его ты не увидишь. Чуя дернулся, когда в плечо ужалил-укусил укол. Тут же его скрутила резкая боль, а потом все тело буквально готово было расплавиться от жара. Он с ужасом подумал, что будет с его ребенком, но внутренняя уверенность в том, что с его ребенком все будет нормально, немного успокаивало его. И Накахара провалился в вязкую, жаркую темноту, теряя сознание. Он до последнего материл Достоевского. — И все-таки, на что готов пойти Дазай, чтобы спасти свою единственную важную куколку? — в пустоту проговорил Федор, безумно улыбаясь и внимательно рассматривая лежащего без сознания рыжика. Наклонился и ласково погладил парня по щеке. — Ты же мне поможешь, правда, Накахара Чуя? Разумеется, ему никто не ответил. Впрочем, ему это и не нужно было.***
Чуя очнулся внезапно. Вот он лежал без сознания, а вот уже резко открыл глаза и сел на кровати, удивленно хмурясь, прижимая руку к вискам и недоуменным взглядом обводя больничную палату. Голова ужасно раскалывалась, как будто он пил несколько дней без перерыва. Это было странно, потому что… Накахара растерянно хмурит брови и пытается понять, почему именно воспоминания о выпивке кажутся ему странными. Он ведь пьет, так? Или… нет? Что-то внутри подсказывает, что пить ему ни в коем случае нельзя. Но почему? Чуя не понимает. Чуя путается и пытается осознать что-то, чего пока не может понять. Ему немного страшно, а еще очень волнительно. Он невероятно сильно боится… чего-то, о чем не имеет не малейшего понятия. Это странно. Очень странно. Потому что он не должен бояться и опасаться. Не должен? Почему? Рыжик отчаянно мотает голову, пытаясь вспомнить хоть что-то. Он помнит свое имя и фамилию. Помнит, насколько яркая у него внешность, от которой сплошной вред. Помнит, что его ненавидят. Помнит несколько языков — совершенно точно иностранных, хотя и не помнит, откуда именно. Помнит свою страшную способность, которую не может контролировать. Помнит, что любит вино и шляпы. Или не любит? Это тоже вызывает у него сплошные вопросы, ответов на которые нет. — Наконец-то ты очнулся. Я так волновался! Думал, что ты умер! — в палату врывается Достоевский, бросаясь к Чуе и крепко обнимая его. Накахара невольно дергается, теряясь в вихре совершенно противоречивых ощущений. Он знает, что это его напарник, которому он предан до гробовой доски. Он знает, что Федор беспокоится о нем и спасает из раза в раз. Он знает, что ближе этого человека у него никого нет. — Почему же ты пошел против них без меня… Я так волновался, радость моя. Брюнет ласково поглаживает Чую по щеке, аккуратно заправляя непослушную рыжую прядку за ухо. Рыжик смущенно улыбается ему и краснеет, неловко поводя плечами. Вроде бы все хорошо. Вроде бы он жив. Вроде бы он вместе с напарником. Вроде бы все хорошо. Но… Что-то не так. Неправильно! Неправильно! Неправильно! Неправильно! Неправильно! Это осознание, не имеющее под собой твердых оснований, горит перед зажмуренными веками ярко-красной надписью. «Ему нельзя доверять!» — понимает рыжик и наполняется странной решимостью, а мгновением позже уже теряется, совершенно не понимая, с чего это он решил. Он чувствует иррациональные страх и ужас. Федор же его друг. Его напарник. Его самый дорогой человек. Никого ближе его у него нет и никогда уже не будет, так… почему? Почему? Почему? Почему? Чуе хочется отчаянно заскулить и умереть, чтобы не чувствовать это противоречие, от которого, кажется, его вот-вот разорвет. Накахара отчаянно сжимается, хватаясь за виски и пытаясь избавить от резкой, пронизывающей боли. Ему больно. Больно! Больно! Больно! Пожалуйста, хватит! Хватит! Хватит! Прекратите!!! — Ох, Чуя, солнышко, ну ты чего… Неужели так больно? — Федор стаскивает шубу с плеч и аккуратно заворачивает в него омегу, подтягивая его к себе и усаживая на колени. А потом укачивает, как маленького ребенка, то и дело ласково целует в висок. И поет какую-то русскую колыбельную, которая кажется и знакомой, и незнакомой одновременно. Это противоречие тоже заставляет волноваться и пугаться. Накахара привычно утыкается Федору лбом в грудь, прижимаясь к ней щекой. Ему вроде бы спокойно, а вроде слишком странно и необычно. Словно так не должно быть. «Это неправильно!» — звучит чей-то уверенный голос в голове, а Чуя совершенно теряется и не может понять, откуда у него такая уверенность. Неправильно? Почему неправильно? Это же Федор! Разве рядом с ним ему что-то грозит? Однако, несмотря на все успокоение, он все равно не чувствует себя комфортно. И сам не может понять, почему именно. — Поспи, маленький. — слышит он над ухом, а в следующий момент ему уже сделали какой-то укол. Сердце испуганно сжимается, а мозг буквально заходится воплями отчаяния. Чуя машинально обнимает свой живот и не понимает, почему. Ведь все же… хорошо? Ему нужно просто поспать, а потом все наладиться. — Федор? — еле слышно бормочет он, крепко стискивая в кулаке его пальцы. Чуя чувствует себя маленьким ребенком, который цепляется за единственного знакомого ему взрослого. И это тоже совершенно точно… Ненормально. Неправильно. Все должно быть не так. Он не знает, почему у него такая уверенность, но… — Все будет хорошо. — бархатисто обещает Достоевский, и Накахара успокаивается, позволяя себе погрузиться в сон. Он доверяет своему напарнику. Тот ведь его ни разу не предавал, верно? Федор ведь не будет врать. — Кто бы знал, что у тебя, Дазай, будет такой милый омега…. А у тебя неплохой вкус… Такой яркий и обворожительный… — брюнет хищно скалится, чуть приподнимая голову и глядя прямо в объектив камеры, поставленный так, чтобы шатен мог во всех красках полюбоваться на то, что происходит с его бывшим напарником. Красный огонек мигал. Запись велась. — Как жаль, что малыш Чу тебя совсем не помнит… Достоевский довольно оскалился, уже мысленно смакуя то, какое именно будет у Осаму лицо, когда он получит эту запись. Ему ли не знать, как альфа искал книгу По и в каком отчаянии был, когда понял, где именно та находится. Ммм… Пожалуй, игра стоила свеч. И Федор хотел бы самолично увидеть, во что именно превратится офис ВДА, когда тот получит эту запись. Как жаль, что он может это только представлять, а не увидит в живую. Брюнет довольно скалится и ласково, почти нежно треплет по волосам безмятежно уснувшего на его руках рыжика. А потом наклоняется и не менее ласково целует его в лоб, хотя эта ласка больше похожа на самую ядовитую в мире змею, одной капли яда которой хватит на несколько сотен людей. — Ты ведь хочешь вернуть его, верно? — усмехается тот, пристально смотря прямо в камеру. — Интересно, каково это, понимать, что именно из-за тебя твой омега и ваш ребенок оказались у меня? — кривит губы в улыбке, кладя руку на живот Чуи. — Стоило ли мгновенное превосходство надо мной этого? Он думает о том, что цена гордости Дазая будет очень высокой. Ну, если тот не будет с ним договариваться, разумеется.***
— Чуя! — Дазай сгребает Накахару в судорожные объятия, прижимая к себе. Рыжик удивленно моргает, пытаясь понять, что происходит. Он ведь только что… что происходит? Он хмурится и пытается понять хоть что-то, но то, что его держит в руках именно Осаму, его успокаивает. — Осаму? — бормочет он с вопросом, улавливая знакомый запах и расслабляясь. Рядом с альфой ему куда спокойнее, чем где-то еще. — Что происходит? — Чу, ты не помнишь? — взволнованно спрашивает шатен, аккуратно поглаживая своего омегу по плоскому животу. — Мммм… нет. — наконец покачал тот головой, потому что в памяти действительно ничего не было. Это не беспокоило его, ведь рядом с ним его альфа. Хотя некоторое волнение все-таки присутствует. — Это хорошо. — покачал головой Дазай, поглаживая его по волосам и обнимая сильнее. — Это очень хорошо. — Почему? — удивился Чуя, хотя не стал слишком уж настаивать. — Потому что ты в безопасности, чиби. — тихо говорит Осаму. — Не волнуйся, малыш, ты в безопасности. Накахара вздыхает и кивает, устраиваясь поудобнее и засыпая. Шатен нежно улыбается, аккуратно лаская его щеку и нежно целуя в лоб. Он невероятно рад, что с его рыжиком все хорошо. Конечно, ради этого пришлось пожертвовать КНИГОЙ, своими принципами и абсолютно всеми способностями в мире, но… Это того стоило. Шатен не смог бы жить, если бы его омега и их ребенок погибли. Он не готов был платить такую большую цену за свою гордость. Он бы просто не смог жить без них. И тогда точно создал бы какой-нибудь коктейль собственного сочинения, чтобы отправиться за ними. Без Чуи и их малыша просто не имело бы смысла жить. Зачем, если у Дазая совершенно ничего не останется… Он не сможет это пережить. К счастью, все обошлось, а Федор, как оказалось, не таким уж психом, так что сохранил обоим жизнь, даже если знал, насколько именно они оба дороги были Осаму. Видимо, он все-таки был куда более человечным, чем хотел показать. Было немного жалко своих способностей и привычного мира, но это того определенно стоило. — Я люблю тебя, чиби. — тихо шепчет шатен, покачивая Чую на руках. Он еще раз целует Накахару в лоб, тихо напевая колыбельную. — Спи спокойно, милый. Он крепче обнимает того, с нежностью рассматривая безмятежное лицо спящего рыжика. Он гладит его по щеке и выдыхает, переставая волноваться. Пока Чуя и их ребенок с ним, на все остальное Дазаю все равно.