***
— Чуя, познакомься, это Дазай Осаму. — говорит ему Мори, заставляя семилетнего мальчика, который полусидел на кровати и читал книгу, оторваться от своего занятия и посмотреть на того, кого ему представил его отец. Чуя вскидывает на стоящего рядом с Огаем двенадцатилетнего мальчика свои ярко-голубые глаза и улыбается, чуть кивая. Он с настоящим интересом рассматривает нового знакомого, потому что видеть рядом с собой ребенка, пусть и немного старше, очень необычно. Сколько Чуя себя помнил, он всегда находился в этой небольшой, но просторной комнате, из которой ему вообще не разрешалось выходить. Он мог ходить только по ней и в туалет, но делать это должен был очень-очень осторожно, чтобы не пораниться. К нему сюда часто приходили учителя, и ел он тоже здесь. Он не должен был спускаться вниз по лестнице. К нему очень редко заходили люди, которые не были слугами, а своего отца он за всю жизнь видел от силы десять раз, но это первый, когда тот разговаривает с ним так открыто. Обычно Мори предпочитал кривиться от брезгливости и не смотреть на него. Рыжик совершенно не виноват в своей болезни, но отец смотрит на него так, будто он родился таким специально. Ну да, из него же не получится Босса Портовой мафии… Не сказать, что Чуя жалеет, но чувствовать такое пренебрежительное отношение к себе было больно. — Хоть голос подал, что ли. — брезгливо выплевывает Огай, и Накахара вздрагивает и слабо вжимает голову в плечи, опуская глаза на свои колени. Размыкает разом пересохшие губы и тихо выдавливает: — Прошу прощения, отец. — Так-то лучше. — с заметной усталостью и злорадством говорит тот. — В общем, я пришел сказать тебе, что Дазай-кун — теперь мой сын и будущий наследник моего титула. Рыжик кивает, потому что помнит, что слуги шептались, словно его отец перерывал абсолютно все приюты, чтобы найти себе по настоящему гениального и хладнокровного сына. И уж точно здоровее, чем его родной ребенок. Однако, сейчас его интересует только одно: — Значит, у меня теперь есть брат? — голубые глаза горят таким интересом, радостью и надеждой, что молчаливо стоящий в стороне Дазай почему-то краснеет, как помидор, хотя и сам не может понять собственную реакцию. Просто сейчас его внимание целиком приковано к эфемерному созданию на кровати со столь яркой и необычной внешностью. По лицу Мори пробегает тень, но он лишь кивает и говорит: — Да, есть. Чуя принимает это, прикрывая глаза. Он не обманывается. Пусть его здоровье и не дает ему возможности стать Боссом мафии, но он все равно угроза. А значит, как только у Осаму признают полноправным наследником, его убьют. Если он до этого сам не умрет от болезни. Накахаре почти не обидно, пусть сердце и болит. Но тем не менее… — Я рад тебя видеть, брат. — улыбается, скрывая горечь и тоску в глазах под ресницами. — Прошу позаботиться обо мне. — И… и я… — шатен все такой же красный, а сердце у него бьется просто бешено и, кажется, совершенно не собирается возвращаться к привычному сердцебиению. Мори обводит взглядом двух мальчишек, хмыкая чему-то своему, а потом собирается направиться к выходу. Однако, Дазай не хочет уходить и то и дело посматривает на сидящего на кровати мальчика, который уже снова уткнулся в книгу, потому что ничем иным заниматься не мог. — Оставь его. — остро смотрит на него Огай, когда они оказываются в коридоре, и за ними закрывается дверь. — Он — мой родной сын, но в этом мире для него нет места. Он останется здесь навсегда. — Почему? — хмурится Осаму, порываясь отправиться назад. Ему так сильно хочется к чудесному видению, которое заточено в комнате. Он никогда не думал, что кто-то вообще может быть настолько невероятно красив. — Его болезнь все равно не даст ему вести нормальный образ жизни. Оставь его. — настоятельно советует мужчина, уверенный, что так будет лучше для обоих мальчиков. Но он еще просто не знал, каким упрямым может быть шатен.***
Честно говоря, Чуя думал, что новый знакомый больше не будет к нему заходить, ведь он не представляет для него ничего интересного, но Дазай явно имел на это свое, совершенно другое, мнение. Именно поэтому он стал на постоянной основе наведываться к младшему братишке в гости, либо заходя в дверь, как нормальный человек, либо, когда дверь запирали, залезая через окно. Накахара хмурился и сердился, но потом расплывался в неизменной радостной улыбке от того, что у него есть гость. Осаму не воспринимал его злость в серьезном ключе, ведь он знал, что рыжик просто слишком сильно беспокоился за него. Например, что ему влетит за то, что он лазает к нему без разрешения, но шатену было плевать. Ему нравилось бывать у Чуи, разговаривать с ним, приносить ему маленькие подарки и пирожные. Ему нравилось, с каким удивлением и радостью тот встречает каждый презент, даже если это простой одуванчик с луга. Накахара был таким чистым и искренним… Он совсем отличался от того места и тех людей, среди которых рос. Дазай знал, что это из-за болезни мальчика и того, что он растет в очень ограниченной среде, которая представляет из себя всего лишь комнату с минимум мебели, чтобы тот не мог удариться о что-то, упасть и сломать себе что-нибудь. «Мраморная болезнь» — буквально маячило у него перед глазами на постоянной основе, когда он смотрел на светящуюся от восторга мордашку рыжика, когда подарил ему обычную ромашку. Обычную! Черт возьми! Ромашку! А тот светится, будто самый лучший лотерейный билет выиграл. Ну, наверное, учитывая, что тот вообще не мог покидать свою комнату (у него даже туалет и ванна были установлены тут же), было не особенно удивительно, что он так сильно радуется цветам. Осаму твердо пообещал себе ходить сюда как можно чаще и дарить Чуе подарки, чтобы радовать его. Почему-то у шатена вызывало настоящее отвращение мысль, что его братик может грустить или расстраиваться. Пусть он еще не мог сказать, что Накахара стал ему настоящим братом, но он не мог — не хотел — сделать так, чтобы тот испытывал дискомфорт или какой-то другой стресс. А значит, с рыжиком надо обращаться так, словно он сделан из хрусталя. И нужно обязательно сделать так, чтобы он был самым счастливым и прожил как можно дольше. Уж Дазай об этом позаботится.***
Чуя думал, что Дазаю быстро надоест посещать его, учитывая, что у того столько новых знаний, умений и развлечений за пределами его комнаты. А Накахара живет в тихом замкнутом пространстве, много читает, иногда смотрит телевизор или сидит в компьютере. Иногда еще слушает музыку — ему нравится классика, и рыжик хотел бы научиться, но его здоровье не позволяет ему. Его кости слишком ломкие и хрупкие, чтобы он мог жить как полноценный человек. Одно неверное или слишком сильное движение, и его кости сломаются, и он на долгие месяцы попадет в больницу. Он помнит, что, когда ему было около четырех, у него был друг — сын садовника Ширасэ, с которым он познакомился в саду. Тогда еще ему давали выходить, и Чуя пользовался этим, потому что любил сидеть в клумбе и собирать цветы. Так он и познакомился с тем мальчиком, который гулял по территории их поместья. Они вместе играли некоторое время, и все было хорошо, пока Ширасэ, разыгравшись, не поскользнулся и упал на землю. Накахара, разумеется, попытался его поймать, мгновенно забыв о своих костях. В итоге парнишка отделался лишь легкими ссадинами и царапинами, а у рыжика были сломаны обе руки и раздроблена коленная чашечка, на которую он неудачно приземлился. Больше отец не то что в сад — из комнаты его не выпускал. Ширасэ приходил, извинялся, но это не отменяло того факта, что Чуя был заперт в своей комнате, как птица в золотую клетку. Честно говоря, Накахара думал, что ему больше никогда не разрешат выйти, но, когда в их доме появился Дазай и стал общаться с ним, Мори даже разрешил рыжику выходить из комнаты. Разумеется, только если рядом есть Осаму, который очень тщательно контролировал то, чтобы его маленькому братику никто не смог навредить или тот не смог навредить самому себе. На свое десятилетие Чуя даже смог побывать в саду, посидеть в клумбе и посидеть на скамейке. Разумеется, опять-таки, только в присутствие шатена. Наверное, кого-нибудь другого очень разозлило бы, что ему не дают побыть самостоятельным, но Накахара был рад уже тому, что его вообще куда-то выпустили. Особенно если рядом Дазай, потому что рыжику действительно нравилось проводить с ним время. В такие моменты он совсем не чувствовал себя больным. Да, Осаму опекал его, смотрел с волнением и следил за каждым шагом и движением, но во всем этом было столько нежности, тепла и любви… Служанки смотрели с жалостью и брезгливостью, как на прокаженного. Также смотрел его отец, и, хотя мальчик знал, что тот его где-то глубоко в душе все-таки любит, но это отношение, как к безнадежно больному… Или к тому, кто является всего лишь вещью, красивым украшением, которое должно заставить своего хозяина еще больше выделяться. Даже если Чуя сам не подозревал, но в этом доме он постепенно чах, как тропический цветок, волей судьбы оказавшийся на суровой земле. Даже если о нем хорошо заботились и его оберегали от каждого твердого предмета, он бы все равно со временем умер, ведь никто не любил его так, как Накахаре того бы хотелось. Никто не навещал его, никто не дружил с ним, никто не хотел разговаривать с ним. Можно сказать, что рыжик всегда был в полнейшем одиночестве, изолированный и от жизни, и от опасностей. А рядом с Дазаем Чуя мог дышать. Он мог радоваться каждому моменту, каждому жесту, каждому осторожному объятию. Ему нравилось, как Осаму заплетает ему волосы. Нравилось, как тот читает ему книги, играет на скрипке или носит подарки. Ему все это так нравилось и он чувствовал себя таким счастливым… Наверное, он никогда не был настолько счастлив. Однако, Накахара знал, что рано или поздно все закончится. В конце-то концов, он — родной сын Мори Огая, а значит прямая угроза воцарения Дазая Осаму. А значит, его уберут.***
В большом просторном зале от света ламп и свеч рябит в глазах. А уж от обилия разнообразных нарядов и украшений… Чуя прикрывает глаза, сдерживая тошноту. Он понимает, почему его вытащили — впервые за десять лет, ведь именно сегодня ему исполняется шестнадцать. Именно сегодня закончится его жизнь. Накахара сидит в удобном мягком кресле, куда его очень аккуратно посадил Дазай. Рыжик слышал перешептывания и злые разговоры и не мог понять, почему Осаму все равно. Разве того не раздражает, что его называют чуть ли не личным песиком инвалида? Судя по тому, какой яростью вспыхнули красновато-карие глаза, раздражает. Однако, Чуя даже представить не мог, к чему именно относится это раздражение. А Дазай очень тщательно все выслушивал и запоминал, чтобы потом каждой — каждой сволочи пустить пулю в лоб за то, что Накахара расстроился и сжался, опустив глаза на свои колени. Осаму ободряюще погладил его по голове и шепнул на ухо, что скоро будет, после чего растворился среди гостей. Он хотел добраться до стола с закусками, чтобы принести своему чиби самые вкусные и сладкие кусочки, а тот в последнее время слишком мало ест. Рыжик радостно улыбается шатену, когда тот приносит ему креманку с десертом и аккуратно ставит на специальный поднос, потому что самому Чуе ее сложно удерживать в руках. Он хотел есть сам, но Дазай настоял на ином варианте, поэтому Накахара позволил ему кормить себя. У него краснеют щеки и пылают уши, когда он слышит перешептывания гостей и буквально кожей чувствует, как все на них смотрят, но он ничего не делает и продолжает покорно есть. А иначе у Осаму будет плохое настроение. А потом начинается официальная часть, и рыжик замирает, слушая все, что говорит Мори, и считая, сколько именно времени осталось до конца его жизни. Он смотрит на шатена, который напряженно смотрит на него и сжимает кулаки, и даже не пытается ничего сказать. Лишь устало выдыхает и откидывает голову на спинку, устало прикрывая глаза. Если его будут убивать, пусть сделают это побыстрее. К чему он не готов, так это к тому, что Дазай, на виду у всех этих гостей, преклонит перед ним колени и поцелует тыльную сторону руки, закрепляя своеобразной договор фразой, нарушение которой карается смертью: — Я клянусь, Накахара Чуя, что буду служить всем, что у меня есть, тебе, работать только на благо тебе и быть рядом с тобой. Всегда. И прикусывает его безымянный палец на руке — совсем легко, чтобы не навредить, но достаточно сильно, чтобы оставить красноватый след — словно тем самым символизируя помолвочное кольцо. Чуя вспыхивает, пораженно распахивая глаза. Пытается отнять руку, но у него не выходит, и поэтому он смиряется. Начинать их помолвку со сломанной рукой точно не стоит. — Я… я хочу в сад. — на грани слышимости шепчет Накахара, не понимая, куда ему девать свои глаза. Кажется, он сейчас упадет в обморок от перегрева. — Слушаюсь и повинуюсь, чиби. — подмигивает ему Осаму и аккуратно подхватывает на руки, почти бегом унося свое сокровище прочь. Подальше от тех, кто так бесстыдно рассматривал его. Тишина в зале просто оглушительная, потому что никто не ожидал подобный ход конем. Лишь Мори довольно усмехается, потому что все вышло так, как он хотел с самого начала. Правда, не совсем теми путями, на которые он рассчитывал, но так даже лучше. Он хотел приобрести рыжику любящего старшего брата, а в итоге получился возлюбленный, но это хорошо. Уж Дазай Осаму — Дьявольский Вундеркинд и Гений Портовой мафии — точно сможет позаботиться о его сыне. Огай в этом даже не сомневается, хотя он все еще поражен, как этот наглый щенок смог ему угрожать и так торговаться, что из целых вещей в кабинете остался только стол. А в итоге шатен остановился на том, что променял свою верность и свободу на жизнь Чуи. Вот придурок, как будто Мори мог убить своего сына и сказать нет его счастью. Впрочем, главное, чтобы они были счастливы вместе, и Дазай хорошо заботился о Накахаре, а все остальное… А со всем остальным разберется сам Огай.