***
Чуя — яркий. Такой яркий… Вся жизнь Дазая заключалась в сплошной тьме и серости. Ему ничто не нравилось и ничего не интересовало. Ему было все равно. Сплошная тьма и скука, конца и края которой не видно. Он был жесток и беспощаден, потому что не знал, что такое жалость. Он не знал, что такое человеческие эмоции. Он не знал, что значит дружить или любить. Он еще с самого рождения был мальчишкой с темными мертвыми глазами (отвратительно кровавыми, как шептались за его спиной добропорядочные соседки, не упускающие ни одну сплетню и ни одно событие) и ледяной улыбкой, надетой на лицо-маску. Он не знал ни печалей, ни радостей, потому что совершенно ничего не чувствовал. Только сплошную серую скуку, по мимо которой ничего не было. Только п-у-с-т-о-т-а. Только р-а-в-н-о-д-у-ш-и-е. Он не интересовался дружбой и игрушками, потому что это не представляло для него никакого интереса. Самое страшное наказание — лишение сладкого и выкидывание игрушек, что доводило других детей почти до истерики и отчаянных воплей-обещаний больше так не делать, заставляло его лишь равнодушно смотреть на родителей и пожимать плечами, не понимая, какую реакцию они от него ожидают. Ему не нужны были все эти вещи. Ему было на них плевать. Единственное, что по-настоящему сильно интересовало его, это был внутренний мир окружающих его существ, от чего он стал расчленять бродячих животных. Ему нравилось смотреть, как те мучаются, а потом копаться пальцами в их внутренностях. При этом он чувствовал странное удовлетворение, будто исполнил какое-то свое желание, о наличии которого раньше даже не догадывался. Осаму до сих пор помнит, как однажды соседки застали его за этим и с ужасом отшатнулись, крича, что он настоящий монстр и чудовище. Родители, занятые своей работой, лишь привычно наказали его, хотя наказанием это никаким для него не было, после чего постарались свести их общение к минимуму. Видимо, сын, который проворачивает подобное, был серьезным ударом по их репутации. Шатену было все равно и он продолжил свои исследования, но в этот раз старался сделать так, чтобы заниматься подобным тайно. Однако, всем все равно откуда-то становилось об этом известно. И от этого странного мальчика, который постоянно был замотан в бинты, боялись и ненавидели только сильнее, что, впрочем, его ничуть не трогало. Его равнодушие немного разбавила встреча с Мори, которому его родители спихнули его с величайшим облегчением, как только Дазаю исполнилось десять. Наверное, если бы это был обычный ребенок, то этот ребенок не смог бы перебраться в другую страну и в другой дом, оставаясь там с незнакомым и невероятно строгим воспитателем-садистом. Вот только Дазай Осаму совершенно точно не был обычным ребенком. Он не чувствовал ничего, поэтому с легкостью принял это, восприняв лишь как способ разбавить свое пустое существование. Огай был действительно прекрасным наставником, а уж каким психологом… Плюс его связи с криминальной стороной страны и города. В общем, шатен с превеликим удовольствием обучался всему, чему только мужчина брался его учить. Также мальчик превосходно преуспел в пытках других людей, чему явно не должны были его учить. Ах, наверное, если бы его родители узнали, кому именно отдали своего сына, то от ужаса и шока упали в обморок, опасаясь за свою безупречную (ну, почти) репутацию. Впрочем, Дазаю плевать. Он впитывал в себя абсолютно все знания, которые ему давал Мори. Он с настоящим удовольствием запускал свои пальцы не только во внутренние органы, но и во внутреннее содержание того человека, который становился ему хотя бы ненадолго интересен. Огай благосклонно смотрел на это и лишь изредка поправлял, когда Осаму допускал ошибку, но с каждым разом делал это все реже. Интерес — единственное, что шатен мог хотя бы немного испытывать. Обычно такие люди, заинтересовавшие Дазай, дольше недели не жили. Осаму готов был пойти на все, что угодно, лишь бы удовлетворить свою скуку и любопытство, а также получить новые знание. Мори даже не думал мешать воспитаннику — наоборот, поощрял его. Ему импонировало то, с каким именно пылом тот тянулся к знаниям. Огая не сильно беспокоило то, сколько именно жертв будет у шатена, пока тот учится и становится именно тем человеком, которым мужчина хотел его видеть. В конце-то концов, он вел себя также, когда был ребенком, а сейчас, как видите, перебесился. И его воспитанник станет таким же — гением с острым умом и полным отсутствием каких-либо чувств и эмоций. Его будет интересовать только знания и выгода. Дазай не был человеком. Скорее, бездушной машиной, которая готова была убить кого угодно когда угодно, если ему этого захочется. Ну, или его учитель ему прикажет. Осаму было абсолютно все равно, сколько именно жертв будет на его руках. Иногда он искренне ненавидел свою ярость и желал внутреннего холода, но убивать можно в равной степени удачно и огнем, и холодом, и, конечно же, сталью. Иногда шатен задавался вопросом, точно ли он потом займет легальную должность, учитывая, в какой именно среде его растят, но потом отбрасывал эти мысли в сторону, потому что ему было все равно. Без убийств и пыток было скучно, а вот с ними… иногда это было даже немного весело. Дазай выносил карательный приговор чаще, чем смог кто-либо еще, без колебаний, как чудовищная и бездушная машина. Наверное, если бы кто-то узнал о его деятельности, его уже давно перестали бы считать человеком, потому что человек не может быть настолько жесток и беспощаден. И настолько пуст. Возможно, его бы прозвали кем-то вроде жестокого бога — самого жестокого, который только может быть на этом свете. Или его прозвали бы демоном, который не имеет ни жалости, ни каких-либо чувств? Это было бы интересно? Или нет? Дазай не знает, но ему плевать. Раньше, но не сейчас… Осаму ничто не может заинтересовать. Искусство, еда, алкоголь, машины — пусто-пусто-пусто-пусто. Ничто не вызывает ни малейшей искры интереса. Пустое существование, разбавляемое лишь кровью и пытками. Шатен перепробовал все, но ничто так и не вызвало у него интереса. Наверное, поэтому он так преданно увлекся желанием самоубийства. Он полюбил смерть. Смерть же это все так необычно… А какие острые ощущения дают самоубийства… Так и почувствовать можно, что он все-таки немного живой. И чувствовать хоть что-то все-таки может. Шатен был насквозь пропитан собственной жестокостью и безразличием ко всему вокруг себя. Он слушал только Мори, а родителей давно уже считал за посторонних людей, которые звонят ему лишь по какой-то ошибке, наивно спрашивая, исправился он или нет. Дазаю пришелся по вкусу криминальный мир. Тут он мог на полную разворачивать свои невероятные гениальные мозги. Он с легкостью проворачивал сделки несмотря на то, что ему было всего двенадцать, подставлял и убивал каждого, если это помогало ему выполнить поставленную задачу или добиться нужного ему результата. Весь мир — это шахматная доска, на которой играют гроссмейстеры. Другие — лишь пешки, не имеющие права ни на голос, ни на жизнь. Огай мог гордиться, что вырастил поистине великолепного воспитанника-монстра, способного проворачивать невероятные по своей сложности и гениальности сделки несмотря на свой юный возраст. Дазай никогда не думал, что сможет почувствовать что-то кроме интереса и адреналина. Ведь бездушную машину нельзя научить любить или хоть что-то чувствовать. По крайней мере, Осаму был свято в этом уверен ровно до того момента, как впервые не увидел Накахару Чую. К Огаю Мори приехал его давний приятель — Артюр Рембо — француз, который ничего не знал о его нелегальной деятельности (Мори не спешил посвящать его), а вместе с ним приехал и его воспитанник — тоже двенадцатилетний мальчик-полукровка с невероятно яркой внешностью и забавным характером. Шатену достаточно было одного взгляда на невысокого и очень тонкого мальчика с огромными голубыми глазищами, в которых всеми красками переливались множество эмоций и огромная растерянность, и ярко-рыжими волосами, который прятался за своего учителя, цепляясь рукой за его пальто, чтобы весь его пустой, рационально выстроенный, серый и скучный мир рассыпался, как карточный домик, и полностью сосредоточился только на одном-единственном человеке — маленьком рыжем парнишке. Он невероятный, ошеломительный, превосходный, прекрасный… Будто ангел, спустившийся с небес. — Дазай-кун, это Чуя-кун. — представил его Артюр, аккуратно подталкивая Накахару вперед. Тот смущенно покраснел, растерялся, снова покраснел под изучающим взглядом красновато-карих глаз и на ломаном японском проговорил: — Накахара Чуя, п-приятно познакомиться. — И мне. — улыбнулся Дазай, протягивая тому руку. Мори вскинул брови — для него в новинку, чтобы его воспитанник вел себя, как мартовский кот (ему только двенадцать, страшно подумать, что будет, когда он станет постарше), но ничего не сказал. — Позаботься обо мне. — И… и т-ты обо мне. — пробормотал тот, все еще краснея и пожимая протянутую руку своей. Тонкая хрупкая ладошка оказалась на удивление сильной, заставив Осаму буквально выдохнуть от восторга. Шатен уже готов был буквально рухнуть к ногам Чуи в молчаливом восхищении и попросить наступить на себя, чтобы сполна получить наслаждение от давления на себя: от рыжика пахло сладкими-сладкими мандаринками, он был таким ярким и необычным, а уж сила, скрытая в столь хрупком на вид теле… Ходячая прелесть! И Дазаю Осаму даже не стыдно признаться в том, что он стал одержим им с первого взгляда. Ведь рыжик определенно точно стоит этого.***
Дазай неотрывно наблюдает за Чуей, смотря на него так внимательно, словно хочет залезть под кожу. Он и хочет. Вскрыть грудную клетку и присвоить его сердце, как это играючи сделал этот небрежный, грубый и слишком искренний Накахара, так неосмотрительно попавшийся на глаза бессердечному Демону. Накахара Чуя с первого момента их знакомства — собственность Осаму Дазая, пусть рыжик об этом совершенно не знает. Шатен щурит глаза и трясется от желания присвоить, сделать своим, заставить это грубое хрупкое создание принадлежать только ему. В Чуе всего слишком. Он слишком яркий. У него яркие-яркие рыжие волосы, которые полыхают огнем; большие голубые глаза, словно впитавшие в себя весь холод льда; молочно-белая кожа, которую так и хочется заклеймить алыми засосами, пятная; россыпь золотистых веснушек, которые хочется зацеловать и вылизать до такой степени, чтобы тот потерял голову и стал принадлежать только одному человеку — Дазаю. У Накахары самое редкое сочетание внешности, потому что он, черт вас всех дери, обладатель таких контрастов, одного взгляда на которые вполне достаточно, чтобы кровь кипела, сердце заходилось грохотом, а к щекам приливала кровь. Он слишком громкий. Он не разговаривает, а чаще всего кричит и ругается. Возмущенно вспыхивает, как огонь, и лезет с кулаками, а мгновением позже уже потухает, ведя себя слишком рассудительно и взросло. Он вспыльчив и несдержан настолько, что его хочется подчинить и присвоить — заклеймить своим, чтобы он до конца своей жизни принадлежал только одному человеку. Осаму это кажется жизненно необходимым. Чтобы этот коротышка нуждался в нем также, как шатен нуждается в нем. Чуя весь — будто прекрасное мифическое видение, от которого шатен просто не может оторвать глаз. Накахару хочется обнимать, целовать и никуда не отпускать, чтобы никто не смел претендовать на то, что принадлежит Дазаю. Это ворчливое рыжее солнце его, его, его, его! Пусть тот громко ругается и больно бьет за шутки про рост, но действительно волнуется за него, предотвращает все попытки самоубийства, тщетно стараясь скрыть волнение за жизнь***
— Знаешь, было хорошей идеей их познакомить. — задумчиво говорит Артюр, который сидит в удобном кресле и не спеша цедит вино. Он смотрит на экран ноутбука, где показывают то, что именно в данный момент снимала одна из видеокамер, которые были на всякий случай установлены во всех комнатах. — Разве я мог ошибиться? — вскидывает Мори, отсалютывая ему стаканом с виски. Он тоже посмотрел на экран ноутбука и вздохнул, думая, что Дазай-куну и Чуе-куну надо быть более терпеливыми. А то как кролики, честное слово! Кажется, не осталось ни одной поверхности, где бы они не побывали. Нет, он понимает, что пятнадцать — переходный возраст и все такое, но все-таки, надо совесть иметь, а не друг друга. Тут Накахара на экране как раз особенно красиво выгнулся дугой, когда Осаму задвигался еще быстрее. Огай вздохнул и отвел взгляд, думая, что от такого мельтешения у него разболится голова. Подумал еще немного, после чего решительно захлопнул крышку ноутбука. Если дети хотят развлекаться, пусть развлекаются. А они уже налюбовались — те еще слишком молоды, чтобы предоставить им достойное порно. — Нет, но подтверждение этого действительно отрадно видеть. — качает головой Рембо, выдыхая, потому что их воспитанники теперь прекрасно уравновешивают друг друга. А значит, за их здравомыслие можно больше не переживать. По крайней мере, слишком сильно. — Я же исключителен, забыл? — вскинул бровь Мори, тонко усмехаясь. — Как я мог забыть? — смеется француз, смотря на то, как Огай подхватывает его руку и целует ее тыльную сторону. — И все-таки, ты хорошо придумал. — А то! — подмигивает ему Огай. Оба переглядываются с одинаково понимающими улыбками.