***
Сколько себя Дазай помнил, он всегда очень тщательно наблюдал за своим соседом — рыжим прекрасным парнишкой с потрясающими голубыми глазами, который был старше его на несколько лет. Сначала Осаму делал это лишь из любопытства, ведь ему нравилось все яркое и необычное — а как не их сосед-художник может быть таким ярким и интересным? Сначала это было лишь приятной привычкой, которая отвлекала от привычных серых будней, но потом… Потом шатен и сам не понял, как это переросло практически в одержимость. Он постоянно был у соседа, помогал ему, смотрел за тем, как красиво и аккуратно рисуют тонкие грациозные пальцы, и мысленно умирал, представляя их в себе. Разумеется, такое случилось далеко не сразу, но это произошло во время гормонального подросткового взрыва — омега внезапно начал видеть в своих мокрых снах именно Чую. С этим, если честно, удалось смириться гораздо быстрее, чем с тем, что Накахара такой яркий, харизматичный и обворожительный, что за ним чуть ли не все девушки и парни омеги и беты вьются. Ох уж эта ревность, из-за которой хотелось буквально выдернуть каждому волосы и расцарапать лицо! Дазая успокаивало только то, что рыжий, который был полностью погружен в свое искусство, ничего этого не видел, предпочитая его общество и общество бумаги, кисточек и красок. Осаму был чертовски счастлив, когда он получил возможность спокойно проходить в дом соседа и хозяйничать там, как у себя дома, ведь тот — личность очень творческая и рассеянная, не всегда вовремя вспоминает, что нужно поесть или выпить воды. Шатен думает, что любой, кто стал бы парой этого очаровательного создания (а ведь альфа выглядит куда юнее своего настоящего возраста), был безумно счастлив, с удовольствием наблюдая за его запачканными в красках пальцами, сонными глазками, которые слипаются после бессонной ночи, растрепанными яркими волосами и немного осунувшимся лицом. Чуя был настолько прекрасным и очаровательным, что у омеги даже слов не находилось. Он каждый раз в душе буквально кричал от умиления и восторга, думая, что это просто нечестно, и у него так сердце остановится от переизбытка любви. Как можно не любить такого, как Накахара? Рыжий же утверждал, что Дазай — единственный, кто может его вытерпеть таким, какой он есть. Наверное, все дело было в том, что альфа — не такой уж и традиционный представитель своего пола. Ему не нравится демонстрировать свою силу, не нравится пить горячительные напитки, не нравится заниматься тяжелым трудом или тем, чем традиционно должны заниматься альфы. Художнику нравится тихая и спокойная жизнь, он любит любоваться природой и пить чай, любит рисовать, любит беседовать на философские темы и учить детей искусству, позволяя тем приобщиться к нему. Чую даже родители выгнали из дома, когда он сказал, что станет художником, а не военным. Разумеется, полностью на произвол судьбы не бросили — исправно оплачивали его содержание, но на этом все. Накахара и вовсе бы не брал денег, но искусство — дело не особенно прибыльное — скорее уж для души, а не для кошелька. Нет, за его картины платили исправно, но не слишком много. И финансовую помощь от родной семьи рыжий принимал, пусть и морщился каждый раз, когда читал письмо, отправленное вместе с деньгами — родные не оставляли надежды, что он образумится и все-таки решит стать военным. Дазай поддерживал альфу, потому что его приводило в восторг абсолютно все, что его касалось. Осаму был полностью влюблен по уши — втрескался, как последняя малолетка. Впрочем, он и был малолеткой — ему ведь было всего пятнадцать. А вот Чуя… О… Тому было уже за двадцать пять, и он казался таким взрослым, даже если ростом не вышел. Вот еще один пункт, почему Накахара не спешил связывать себя какими-либо отношениями — это его низкий рост. Вообще, по факту, это не было так уж смертельно — было много людей, которые были гораздо ниже его, но японский менталитет таков, что ни один представитель слабого пола не захочет связывать себя с альфой, который ниже его. И пусть тот им может хоть сотню раз нравится — если тот не выше хотя бы на сантиметр, то отношения не построишь, ведь соседи просто засмеют за сплетнями. На самом деле шатен этому очень радовался, ведь это значило, что на его Чу никто не клюнет и не попытается присвоить себе. Омега уже несколько раз пытался предложить Накахаре себя, но тот мастерски игнорировал это, говоря, что он — не тот, кто нужен такому молодому парню. Однако, Дазай стоял на своем. Между ними очень долго витало напряжение, но рыжий даже не подумал выгнать Осаму прочь или приказать ему больше не приходить. Шатен, воодушевленный этим, усилил свою настойчивость, хотя альфа тоже не сдавался. Никто не знает, чем бы все это закончилось — чье бы упрямство в итоге победило — если бы не жестокая шутка Судьбы, которая все расставила по местам. У омеги умерла бабушка, которая воспитывала его в одиночестве, и Дазая просто продали за долги в юкаку — квартал, где работало множество борделей. Осаму должен был стать ночной бабочкой. Шатен очень боялся этого всего, но еще сильнее он боялся того, что больше никогда не сможет увидеть своего художника, в которого был так сильно и отчаянно влюблен. Однако, всего через месяц, когда его обучение только-только началось, омегу подозвала к себе главная ойран — Озаки Кое, которая сказала ему, что его выкупил молодой господин. Честное слово, Дазай готов был наложить на себя руки прямо там до того ему была противна сама мысль, что его может тронуть кто-то кроме Чуи. К счастью, это не понадобилось, ведь именно Накахара был тем, кто выкупил его — непривычно серьезный, в военной форме и с катаной на бедре. Осаму не сдержался и кинулся к нему с объятиями прямо тут. Ему было плевать на все — самое главное, что рыжий обнял его в ответ. Уже гораздо позже альфа рассказал, что ему пришлось заключить сделку с семьей, чтобы получить деньги на выкуп шатена. А значит, в самое ближайшее время его ждала военная служба, которую Чуя так не хотел нести. Но он готов был потерпеть, ведь смог спасти и подарить свободу омеге, к которому так сильно привязался и любил. — Но пока ведь у нас есть время, верно? — тихо шепчет Дазай, искоса заглядывая в голубые глаза возлюбленного. Тот кивает. — Тогда я хочу быть с тобой. — Ты… — Накахара недоуменно моргает. — Ты правда этого хочешь? — Больше всего на свете. — шепчет Осаму, наклоняясь и целуя его в губы, а потом льнет всем телом, выпрашивая ласку. Отстраняется и хрипло шепчет. — Если бы я знал, что завтра будет конец света, то я сделал бы это, чтобы никогда не жалеть о несбывшемся. — Хорошо. — тихо кивает рыжий, а потом наклоняется и несдержанно целует шатена, почти сразу начиная доминировать, словно пытается доказать, кому именно тот принадлежит. Омега раскинулся под ним — с покрасневшими щеками, растрепанными каштановыми волосами и блестящими карими глазами, которые буквально затягивают в свою глубину — такой чертовски прекрасный и чистый… Альфа думает, что тот — будто хрупкая бабочка в его руках, чьи крылья так легко повредить одним неосторожным прикосновением. Чуя старается быть мягким и нежным настолько, насколько вообще может, ведь хриплое дыхание и сладкие стоны заводят просто прекрасно. Особенно если знаешь, кому именно они принадлежат. Накахара действует так, словно обращается с хрупкой хрустальной вазой, а ведь Дазаю нестерпимо сильно хочется получить от него несколько ярких меток принадлежности. Одну он все-таки получает — яркую-яркую прямо на шее, от чего по всему тощему и хрупкому телу пробегает приятная дрожь, а глаза закатываются. Рыжему хочется вогнать узел в Осаму, но он не делает это, терпит — в первые несколько раз это будет слишком больно для шатена, который являлся девственником. — И… эта штука должна будет поместиться в меня? — ошарашенно спрашивает омега через некоторое время, когда отходит от оргазма и смотрит на узел. В глаза недоумение и любопытство, и альфа почти заходится смехом от того, как очаровательно сейчас выглядит его партнер. — Она поместится. — смеется Чуя, целуя Дазая в нос, на что тот лишь что-то бубнит и морщится, а потом светло улыбается, подмигивая: — Обязательно проверим. — Конечно, бабочка моя. — шепчет согласно Накахара, еще раз целуя Осаму. — Но лишь через несколько раз. — Как ты меня назвал? — в голосе шатена недоумение, и рыжий с удовольствием повторяет «бабочка моя», видя, как мило тот краснеет от этого прозвища. Сейчас альфа счастлив просто безумно. Омега тоже счастлив.***
В темной комнате почти физически можно почувствовать густой аромат персиков и вина — у Дазая уже третий день течка в самом разгаре, и Осаму не может думать ни о чем другом кроме того, что рядом с ним самый нужный и любимый альфа. Он раскинулся на кровати, не в силах пошевелиться, ведь у него нет такой выносливости, как у Чуи, но он с неизменным восторгом воспринимает каждый раз, когда его начинают трахать. Он в очередной раз содрогается от оргазма, коротко ахнув и выгнувшись. На самом деле для этого даже особенно много не нужно — достаточно хрупким, но сильным пальцам потеребить набухшие и ноющие соски, нежным губам прижаться прямо к месту, где горит метка, а большому члену толкнуться внутрь, задевая и массируя простату, как шатен уже готов и расплывается лужицей, но уже через пару минут готов к следующему раунду. Течка — бессердечная сука, которую не унять простым сексом. Омегу буквально корчит и ломает от желания почувствовать узел внутри себя — но Накахара слишком осторожен для этого, боясь навредить своей бабочке и сломать ее крылья. Дазай эту его сторону и осторожность в такие моменты просто ненавидит, хотя после того, когда течка кончается, готов благодарить и почти молиться — Осаму еще совершенно не готов к детям. Он попросил рыжего об отсрочке, и умом это понимает, но во время течки это же нельзя объяснить организму с его физиологией! Организму хочется узла и забеременеть. Шатена и правда ломает не по детски, но он старается держаться. Но жар и вожделение нарастает, хотя омега испытал уже далеко не один оргазм. Он думает, что с такими темпами скоро сойдет с ума. Течка и правда абсолютно бессердечная сука, которую не унять простым сексом. — Ну-ну, успокойся, бабочка моя. — ласково нашептывает Чуя, который своим хриплым голосом и нежными прикосновениями лучше не делает — наоборот, от этого всего у Дазая внизу живота с новой силой разжигается жар возбуждения, а в голове начинают крутиться навязчивые мысли. Осаму бы выкинуть их из головы, но он слаб. Он сейчас так слаб и так уязвим… — Все хорошо, бабочка, все хорошо… — Е… еще!.. — отчаянно скулит шатен, потому что он не может ничего поделать с этим жаром и этим возбуждением, которые туманят его голову и не дают нормально соображать. Омеге хочется опрокинуть мужа на спину и скакать на его члене до тех пор, пока в нем не окажется долгожданный узел. Он старается выкинуть эти мысли из головы, но они слишком навязчивы, а Дазай слишком слаб для этого… — Ещеее!.. — Нельзя, бабочка моя. — шепчет Накахара, который не делает лучше совершенно. Осаму в его руках гнется покорной куклой и делает все, что хочет рыжий. Шатену немного страшно, какую именно власть имеет в такие моменты альфа над ним, но он его так любит… так любит… — Мы ведь только закончили, помнишь?.. — П-Пожалуйста… Чуя… П-пожалуйста!!! — хнычет омега, словно ребенок. Ему нужно что-то… Хотя бы что-то, что поможет хотя бы немного убрать это возбуждение. Хотя бы что-то… В следующий момент его подтягивают сильные руки и переворачивают спиной к мужу, прислоняя к груди. Дазай слишком слаб, чтобы стоять на кровати на коленях, но его поддерживают любимые руки, поэтому он готов. — П-пожалуйста… — скулит просто бездумно, уже и сам не понимая, чего именно хочет. — П-по… Осаму поперхнулся следующим стоном, когда альфа выполнил его просьбу — вот только это больше напоминает какую-то садистскую пытку, потому что Чуя толкается прямо между его сомкнутых бедер, не проникая внутрь, но давая головке и всему своему внушительному члену проскользить и по заднице, и по яйцам, чтобы плотно прижаться внушительным узлом между бедер. Шатен давится слюной, думая, что так дразнить его просто жестоко, особенно когда ему хочется почувствовать узел внутри. Омега в очередной раз клянется себе, что в следующий раз обязательно даст Чуе загнать в него узел. Но он снова и снова откладывает, ведь это очень страшно. Дазай пока не готов перейти на новую ступень.***
Напряжение между Японией и США накалилось до предела, что вылилось в противостояние, а затем и войну. По всей стране объявили всеобщий воинский призыв. Чуя пошел одним из первых, даже несмотря на то, что Дазай устроил истерику — слишком сильно волновался за то, что произойдет с мужем на войне. Осаму понимал необходимость этого, как и то, что Накахара все равно не избежал бы призыва, но все равно не хотел, чтобы тот шел. Даже отговаривал и просил где-нибудь схорониться, но рыжий всегда был таким честным и открытым… Альфа получил отсрочку, ведь он должен был в последний раз провести течку с шатеном, а потом уйти на фронт. Именно этот момент выбрал омега, чтобы попросить его об узле. Дазай безумно боялся, что с Чуей что-то случится, а у него не останется ничего кроме его рисунков да фотографии. Этот момент, который раньше должен был быть самым счастливым и долгожданным, прошел в горечи и грусти, хотя они оба старались выбить из мыслей друг друга долгую разлуку, которая их скоро ждет. Накахара ушел через два дня, а Осаму смотрел ему в след, зябко кутаясь в чужое кимоно, которое успокаивающе пахло терпкими цитрусовыми, и не мог успокоиться и перестать переживать. На миг ему показалось, что за спиной рыжего распахиваются пестрые крылья бабочки, готовые в любой момент унести того в небо. Как шатену хотелось кинуться за ним, схватить за рубашку, сгрести в объятия и никогда-никогда никуда не отпускать. Но он так и не смог сделать этого, просто продолжая стоять и смотреть на то, как альфа уходит. У омеги кривятся губы, но он никому не показывает слезы. Плачет только дома, когда оказывается наедине с самим собой. Уютный и любимый дом кажется как никогда пустым. Дазай отчаянно жалеет, что не разрешил Чуе раньше кончить в него с узлом. Может быть, если бы у них были дети, тот бы не ушел, а остался? Осаму не верит в бога и никогда не умел молиться, но в этот день… и сотни прошедших он отчаянно молится и тихо просит Бога — неважно какого именно — уберечь его мужа от беды. Шатен не сможет жить, если с Накахарой что-то случится.***
В их деревеньке жизнь идет прежним чередом. Может, сейчас стало тяжелее жить, чем обычно, а еще надо больше работать, но Дазай — муж достаточно богатого офицера, который почти все деньги отсылает домой, поэтому Осаму может не беспокоиться. Но он беспокоится. О своем муже, от которого так редко бывают письма, о своей внезапной беременности, которая совсем не вовремя, о том, что их дети могут не увидеть Чую. Шатен живет размеренно и тихо, полностью погрузившись в свой маленький и милый мирок. Безмятежность нарушают разве что военные самолеты, пролетающие над головой, да отдаленные взрывы — это бомбят крупный торговый город, который находится в дне езды на поезде. А еще волнение за мужа и детей, разумеется. Омега знает, что его муж — летчик на военному самолете — очень почетная, но безумно опасная должность, ведь ты находишься с врагами практически один на один. У Дазая с губ не сходят тихие молитвы и просьбы уберечь Накахару, даже когда он рожает, разговаривает с детьми или читает им. Осаму весь — словно храм одному-единственному потрясающему рыжему альфе с великолепными голубыми глазами. Шатен уверен, что раз с его мужем пока ничего не случилось, то все будет хорошо. А он справится — в конце-то концов, Чуя всегда говорил, что его омега — самый сильный и потрясающий человек, которого он только знал. Дазай обязательно справится. Иначе и быть не может. Только… — Чуя, возвращайся поскорее домой. Я ведь жду. — сбивчиво шепчет. — Только тебя жду. Весь тихий и идеальный мирок рушится, когда почтальон приносит похоронку — несколько сухих строчек, которые разрушили жизнь нескольких человек, расплываются перед глазами. «Ваш муж — герой… таран… пропал без вести» — это то, что крутится в голове из раза в раз. Дазай разбит полностью, и просто не имеет силы жить дальше. «Ваш муж — герой… таран… пропал без вести» — это то, что крутится в голове, когда Осаму спокойно заносит лезвие над своими запястьями. Он уже удовлетворенно улыбается, истекая кровью, когда просыпаются его дети и плачут из-за кошмара. Шатен просыпается мгновенно и трясущимися руками перебинтовывает свои запястья, чтобы побежать к своим детям. Больше он не пытается покончить с собой, но похоронка — это то, после чего он лишился своего смысла жизни. Только детей не хватит, чтобы вытянуть его. Омега решает подождать, пока те не станут взрослыми и самостоятельными, а потом отправиться к мужу. — Подожди меня, Чу, ладно? — тихо шепчет, глядя в небо покрасневшими от слез глазами. Он отвергает помощь семьи мужа, потому что те хотят забрать детей себе.***
— Я вернулся, бабочка моя. — у Чуи седина в волосах и шрам на половину лица, но глаза все такие же живые и голубые-голубые, а улыбка широкая и теплая. Дазай бросается к нему в объятья с размаху, думая, что прямо сейчас он упадет в обморок и у него остановится сердце, потому что его Накахара — не жестокий сон, а самая настоящая реальность. Его самолет сбили, после чего его раненного подобрали враги и отнесли в госпиталь, а потом он там был военнопленным. О том, что он жив, стало известно всего месяц назад, и это был первый раз за долгие годы, когда Осаму смог вздохнуть свободно. Пусть не было никаких гарантий, что рыжего вернут на родину, но шатен хотя бы знал, что тот жив. А сейчас… А сейчас встречаются. Омега так боится, что это всего лишь сон, даже если знает, что это не так. Но сердце снова и снова ёкает, будто напоминает, что именно могло бы произойти, но не произошло. Все-таки, его альфа всегда был еще тем везунчиком. Дазай счастлив. Он так счастлив… А губы и мысли не устают возносить похвалу Богам, которые оберегли его миниатюрного Чую. — Прости, бабочка моя, я серьезно задержался. — сбивчиво шепчет Накахара, судорожно зацеловывая лицо Осаму. — Ничего. — всхлипывает шатен, который наконец-то разрешает себе заплакать на людях — в конце-то концов, от счастья можно. За это никто не посмеет судить. — Главное, что вернулся. «Главное, что живой» — проносится в мыслях у омеги, когда он сильнее стискивает мужа в объятиях. — Папа? — раздаются робкие голоса сзади, и Дазай замирает, отстраняясь и давая Чуе полюбоваться… Мальчишки-двойняшки, который так сильно похожи на своих родителей. Тот, который повыше, и с рыжими волосами и карими глазами — Фамия, а тот, кто пониже, с каштановыми волосами и голубыми глазами — Шууджи. — Осаму, это… — Накахара спрашивает робко, будто не может до конца поверить. Осаму счастливо улыбается, решительно кивая: — Да, Чу, это твои дети. Рыжий очень долго молчит, и шатен уже начинает думать, что тот совсем не рад — хотя с чего бы это, ведь именно альфа всегда хотел детей? — как омегу тут же подхватывают на руки, начиная кружить от переизбытка чувств. — Я люблю тебя, Осаму. Я так тебя люблю… — Чуя такой счастливый-счастливый, что у Дазая в прямом смысле этого слова тает сердце от любви и радости. Особенно от того, с каким именно восхищением и обожанием, отец смотрит на своих детей, а те — на него. — Я люблю тебя, бабочка моя. — Я тоже. — у Осаму в прямом смысле бабочки в животе, а сердце ёкает и колотится где-то в горле. — Слушай… — тихо и задумчиво бормочет рыжий, испытующе смотря на мужа. — Учитывая, что я пропустил твою беременность и роды, ты же мне родишь еще? Шатен вспыхивает и слегка заикается: — Я п-подумаю, н-но не так скоро. — Хорошо. Тогда я подожду. — кивает альфа, увлекая свою семью в дом. Они наконец-то вместе.