Академики

Майндбрейк. Внушить Мономе, что он жаждет секса с парнем и отправить в общежитие класса А. Шинсо/Монома получились за кадром, в кадре Монома/класс А, в частности Тодороки, Бакуго, Мидория, Киришима. Легкая сомнофилия. Монома не помнит, что было прошлой ночью. Но саднящая губа, мигрень и чужая потная футболка, которую он трепетно прижимал к груди во сне, говорят: ничего хорошего. Ничего хорошего он переименовывает в катастрофу, когда сползает с постели и понимает, что это не его постель, не его комната, и не его общежитие. Хочется заорать, как в киношном клише, чтобы картинка постепенно удалялась до края вселенной. Монома ощупывает себя и с радостью отмечает, что одежда на месте. В отличие от хозяина комнаты: а кто он, кстати? Японский стиль в общаге — это, конечно, сильно. Может за окном еще и сад раскинулся. Монома отодвигает штору и разочаровывается, что его там нет. На часах половина одиннадцатого. Занятия во всю идут. Он выбрасывает футболку под кровать и идет умываться в чужую ванну. Ощущения, будто с похмелья, Монома как-то раз напробовался пива в средней школе, и ему было также херово. Он смотрит на себя в зеркало и... блядь, серьезно, что было ночью? Губа разбита, на подбородке синяк, царапины на шее. С кем-то дрался? Последним гвоздем в гроб становится пятно на джинсах. Монома запускает руку за пояс и обнаруживает, что весь живот и трусы в засохшей сперме. Он расстегивает ширинку, чтобы отлить, и даже смотреть не хочет, боится, какие еще чудные открытия преподнесет ему это утро. До собственной общаги Монома добирается без происшествий. Ныряет в тишину и пустоту своей комнаты и врывается в душ, как в уходящий с перрона поезд в нормальную жизнь. В ту самую, где Монома не очухивается в общаге А-класса с засохшей спермой в трусах. После душа желание идти в школу не просыпается, зато просыпается голод, и Монома в лучших традициях фильмов про шпионов крадется к автомату со снеками. Он уже достает шоколадку и готовится бежать, когда за спиной говорят: — Привет. И Монома отвечает: — Привет. Раньше, чем узнает голос Шинсо. Он стукается лбом об автомат, и тот — надо же какой щедрый — выплевывает ему еще одну шоколадку. Моному трясет, сердце подскакивает к горлу. В Юуэй есть одно неписаное правило: не говорить лишний раз с Шинсо, лучше не говорить совсем. И, либо это дежавю, либо Монома нарушает его второй раз за сутки. Он поднимается на ноги и оборачивается. Шинсо держит лицо, его голос в голове говорит: — Давай вспомним, как это было. И, господи, почему Монома не может вспомнить стихи ста поэтов, а вчерашняя ночь вдруг прокручивается перед глазами, как кино. Монома никогда не испытывал такого желания. Все тело горит, будто по венам вместо крови пустили крутой кипяток. Живот тянет, член встает от одной только мысли прикоснуться к чужому телу. Он поднимается по лестнице общаги А-класса под грохот пульса в висках. Проходит мимо дверей, не решаясь открыть хотя бы одну, а тянет открыть все сразу. Мономе хочется, чтобы его отымели так сильно, что он готов умолять. Неудовлетворение бьется внутри, как голодный зверь в клетке. Это похоже на болезнь, агонию, кажется, если он не трахнется, то умрет прямо тут. Первая дверь оказывается открытой. Монома сглатывает подступивший к горлу комок. На постели лежит Бакуго, раскинувшись звездой. В лунном свете хорошо видно очертания его члена под черной тканью трусов. Монома представляет, как возьмет его в рот и только что не захлебывается слюной. Бакуго спит крепко. Монома лижет сквозь ткань, голову кружит от терпкого запаха. Он тянет резинку вниз, но Бакуго так не вовремя переворачивается на бок. Тут, видимо, срабатывает инстинкт самосохранения, который будет посильнее причуды Шинсо. Моному как ветром сдувает с постели, он выскакивает в коридор и вламывается в следующую комнату, думая, что та станет хорошим укрытием. Мидория не так страшен, как Бакуго. Это плохо, очень плохо. Даже дебильная пижама не убивает пульсирующее внутри желание. С плакатов на стенах улыбается Всемогущий, и Монома открывает в себе новый фетиш — ему нравится, когда на него смотрят. Хочется достать член и поводить им по веснушкам на щеках. Хочется, чтобы Мидория отсосал ему, глубоко, хлюпая и задыхаясь. Монома дергает ширинку, но по коридору раздается чей-то топот. Мидория хлопает глазами, сонно пялясь на Моному. — Кто тут? Монома зажимает ему рот ладонью и падает рядом на кровать, всасывает теплую кожу на шее. Глаза Мидории — два огромных блюдца, он ворочается, пытаясь вывернуться, и в итоге сталкивает Моному на пол, завернув в одеяльный кокон. Проклятье — был бы удар чуть сильнее. Дальше — пробел. А потом очередная комната. Как в кошмаре. Монома понимает, что комнаты не бесконечны, но легче от этого не становится. Губу ему разбивает Киришима. Заслуженно. Потому что Монома успевает раздеть его и вылизать ему задницу прежде, чем он проснется. В этот момент он понимает, что из Юуэй, наверное, придется уйти. Но эта мысль быстро теряется за волной возбуждения. Моному ломает, как сухую ветку, чтобы потом бросить в костер. И он трещит, искрит, обращается пеплом, сидя перед очередной постелью. Тодороки спит, не обращая никакого внимания на поднявшийся в общаге шум. Наверное, действие причуды Шинсо слабеет, спасибо Киришиме за хороший удар, потому что Мономе хватает воли не приближаться к Тодороки. Он сидит на полу, раздвинув ноги и дрочит, представляя, как Тодороки облизывает его пальцы, и Монома вставляет их себе в задницу, стоя на коленях. Тодороки — пиздец, чистый незамутненный пиздец как он есть. Берет Моному за затылок и насаживает глубже, нарочно пускает холод по спине, а потом прижигает ключицы, соски. Монома ебет себя пальцами и трется членом о гладкую простынь. Его топит в темноту и забытье. Он перестает понимать, где реальность, где фантазия, где причуда Шинсо, а где его собственное желание быть выебанным до крика. Все путается, мешается, он проваливается в ничего и приходит в себя на земле возле автомата со снеками. Шинсо смотрит ему между ног, и Монома чувствует, как позорно растекается влага в паху. — Если так понравилось, я могу повторить. Самому тебе смелости не хватает. — Сдохни, — искренне желает Монома. Шинсо присаживается перед ним на корточки, и Моному опять накрывает. Если есть ад — то он бы с радостью оказался сейчас не здесь, а там. — Я ведь не взял это с потолка, Монома, — говорит Шинсо, толкая его на землю одним пальцем. — Тебе нравятся парни. Но ты такой дурачок, что смеешься над другими, кто, по правде, от этого далек. Монома не может пошевелиться. Шинсо садится ему на бедра и засовывает два пальца в рот. Монома пытается хотя бы возмущенно мычать, но пальцы толкаются еще глубже, так что его вот-вот вырвет. А еще у него снова стоит. И упирается прямо Шинсо между ног. И, блядь, такие причуды надо запрещать законом и изолировать таких людей от общества. Сука, Шинсо, ну какая сука! Моному выталкивает в сознание резко от пощечины. Он моргает и приподнимается на локтях. Шинсо протягивает ему одну шоколадку, а вторую сует себе в рот. — Я перегнул. Но, если тебе интересно, А-класс замнет: они думают — это были злодеи со странными иллюзорными причудами. Мономе хочется возорать «Ты серьезно? Перегнул? Перегнул, блядь?», а еще «Ха-ха, А-класс идиоты, спасибо, что такие», но он вовремя вспоминает непреложное правило и просто дает Шинсо по лицу, тот даже шоколадкой давится. — Решил сыграть на моей слабости? — Мне нравится твоя слабость, — легко улыбается Шинсо, но быстро меняется в лице, роняет из рук шоколадку. Монома пихает его кроссовком в грудь. Еще одно неписаное правило Юуэй: не трогай Моному. Он отправляет фантик в мусорку под безвольный взгляд Шинсо и, прикидывая с чего начать, сладко тянет: — Ну что, поиграем?