***
Падме отложила коммуникатор и с выдохом облегчения села за стол. Кажется ей удалось отвертеться и хоть на две недели отсрочить приговор с названием Брак. И сказав это мысленно, сенатор удивилась сама себе, с каких это пор мысли об Энакине стали вызывать у неё подобные неприятные ощущения, ведь их отношения длились уже более месяца и всё в них было очень хорошо. Да, всё так, ровно до определённого момента. С самого начала их нового общения, случившегося три года назад, Падме поставила их в жёсткие рамки — только дружба и не более и впоследствии не пожалела. Энакин нравился ей, очень, но только как друг, увидеть же в нём мужчину у неё не получалось. И жаль, что тот никак не хотел понимать этого и каждый раз, встречаясь с ней, он в тайне продолжал надеяться на взаимность. Амидала это прекрасно видела, хотя Энакин тщательно маскировался, профессия политика предполагает умение разбираться в людях и видеть их скрытые мотивы. Падме понимала всё, что происходило в его душе, но отношение к Скайуокеру менять не собиралась, хотя и очень жалела несчастного, которого угораздило так безответно влюбиться. И если бы всё ограничилось лишь этим, так нет, Энакин стал проявлять настойчивость, сперва это свидание, потом вечер с благотворительностью, он так старался её удивить, и Падме уступила. Это вышло само собой, просто душа поневоле ответит на такое сильное стремление к ней. И что уж скрывать, Амидале было удивительно увидеть Энакина в таком непривычном свете, и она невольно заинтересовалась тем, насколько далеко он ещё зайдёт ради неё. В том, что это так, женщина не сомневалась, но данный факт прибавил ситуации остроту соревновательного момента. И потом, ну это приятно же, когда тебя кто-то так сильно любит и готов ради тебя совершать невозможное и даже немыслимое прежде. Падме решила поддаться и посмотреть, что будет, ведь сейчас она была одинока, не имея даже никого на примете для роли возможного бойфренда, а раз так, то почему бы и нет? И Амидала принялась наблюдать за Скайуокером, ощущая себя королевой, а его рыцарем своего сердца. Приятно было раздавать милости и снисходительно принимать знаки внимания. И поначалу её умиляло то, с какой трогательной радостью Энакин принимает ответное внимание к себе, любое, пусть даже и в сто раз меньшее, чем отданное ей им. Потом стало немного веселить, подмывая на какую-то показу, типа, что будет, если ей попросить Энакина достать камень с далёкой планеты, где нельзя быть живым существам. И Падме тогда ничуть не покривила душой, сказав сестре, что если она это сделает, то вопрос будет не в том, достанет ли Энакин необходимое, а в том, как быстро он это сделает. А вот сейчас такое его поведение грозило вскоре начать раздражать, и пока этого не произошло, Амидала решила взять небольшую паузу и немного отдохнуть от отношений. Это и подвигло её соврать Скайуокеру, что её не пустили в отпуск. Сенатор в целом неплохо относилась к джедаю, и будет очень обидно, если они разругаются, а так, кто знает, может быть после этой паузы всё у них станет хорошо. Хотя, Падме не очень-то верила в эти доводы и с невольной ностальгией вспоминала те времена, когда они с Энакином просто дружили и всё. «Вот бы и сейчас так было», — подумала она в следующую минуту и сама испугалась своих слов, нет, к такому решительному шагу, как расставание, Амидала не была готова. Пока не была.***
Энакин понял и принял невозможность Падме полететь с ним в отпуск, но он не был бы собой, если бы молча смирился с этим. Поэтому сразу же после разговора с Амидалой, Скайуокер направился в сенат, на самый верхний его уровень, чтобы лично поговорить с канцлером. Палпатин был на месте, его помощник Сейд Пестаж, попросил подождать в вестибюле. Но ждать пришлось недолго, и не успел Энакин выпить стакан прохладительного, поданного дроидом-прислугой, как дверь кабинета открылась, и канцлер, широко улыбаясь, пригласил Скайуокера войти. Он всегда благоволил ему и готов был помочь фактически в любом вопросе, тем более таком ерундовом, как отпустить сенатора Амидалу в обычный отпуск и так положенный ей по закону в данный период времени. — Вот только я его и не отменял, — всё же не удержался от замечания Палпатин, — Сенатор сама заявила, что хочет пока повременить с отпуском, но раз так, то я скажу ей, чтобы не говорила глупостей и немедленно летела отдыхать. Энакин был настолько счастлив из-за этого, что первую часть фразы попросту не воспринял, услышав лишь то, что сам хотел, — Падме дадут отпуск, и они всё-таки полетят вместе на Набу. И, едва выйдя из кабинета, Скайуокер не удержался и сразу же позвонил Амидале, чтобы, как он был уверен, обрадовать её. — Падме! Ты сейчас будешь счастлива! — кричал он в динамик, заставив многих в вестибюле завистливо вздохнуть, — Мы летим с тобой в отпуск! Я упросил канцлера тебя отпустить! «Ну вот, не было печали, ситхи накачали», — подумала Падме с досадой, — «Ну теперь не обессудь, я правда хотела как лучше». Однако вслух предпочла ответить более вежливо и вполне естественно изобразить искреннюю, хотя и сдержанную радость. А следующим утром уже ждала Энакина возле дома с собранной сумкой. Скайуокер ничего не знал о мыслях любимой и как это свойственно всем влюблённым, был немного глух и слеп ко всему, что касалось объекта его чувств. Поэтому он был уверен, что Падме так же рада их совместному отпуску и только и ждёт того, чтобы оказаться с ним наедине под сенью водопада. В связи с поглощенностью этими мыслями Энакин упустил из виду не только это, но ещё и очень многое другое. То, что Падме в этот раз весьма холодно ответила на его приветственный поцелуй и всю дорогу избегала смотреть ему в глаза, опасаясь позволить увидеть там то, что явно не понравиться гордому самолюбивому мужчине. Но всё это так и осталось за кадром, отодвинутое на задний план мыслями о скором уединении и конечно же близости, особенно желанной в столь романтической обстановке. Падме за время пути уже смирилась со своей участью и по прилёту стала вести себя более открыто, очевидно сказались знакомый с детства шум водопадов и богатство зелени полей. Всё это, а именно, возможность побыть в родном доме, отчасти примирило её с переменой планов и Амидала честно старалась переключиться на это. Но Энакин всё же был рядом и едва наступила ночь, как он потребовал законного внимания. Просто зашёл к ней в комнату и, откинув покрывало, лёг на кровать. Падме в этот раз умышленно попросила Сабе постелить ей в самой небольшой комнате на первом этаже, в которой и кровать была достаточно узкой, намекая тем самым, что хотела бы поспать одна. Но не тут-то было, Энакин, очевидно, вообще намёков не понимал, и с тяжёлым вздохом она продвинулась к стене, почти вжавшись в неё, чтобы дать крупному долговязому Скайуокеру достаточно места. И он занял даже больше, чем позволяла кровать, и Падме, невольно прижатая к нему вплотную, сейчас ощутила всю гамму его возбуждения — жар тела, тяжёлое дыхание и неожиданно поняла, что не хочет его. Не испытывает никакого желания вступить с Энакином в близость и более того, ей неприятна сама мысль о том, что это произойдёт и если не сейчас, то в другой раз точно. Но Скайуокер начал опять настаивать и пришлось привычно уступить, дабы не позориться на весь дом, сопротивляясь парню, которого сама же сюда и привезла, причём, на правах едва ли не будущего мужа (не дай то Сила). Однако какого же труда стоило ей сдерживаться и не выдавать ничем своих чувств. Каждое касание, каждый поцелуй, каждая ласка не вызывали ничего, кроме желания закусить губу и отвернуться, молясь о том, чтобы время шло побыстрее, и Энакин, удовлетворив себя, захотел спать. Не менее часа длилось данное мероприятие, бывшее для одного счастьем, но для другой едва ли не пыткой. «Всё, надо с этим заканчивать, я больше так не могу», — подумала Падме, вышедшая на кухню, под предлогом того, что хочет пить. Но вот в свою кровать после не вернулась, а потихоньку пройдя в комнату, увидев, что Энакин уже спит, пошла в гостиную и прилегла на диван. Но девушка ошиблась, Скайуокер не спал и многое успел понять о том, какой была для обоих эта близость и почему она стала такой. Впервые заметил то, что и так уже бросалось в глаза. Ей, но не ему.