Потерянная «дружба»

      Две недели отпуска миновали, как один день для Энакина, и тянулись подобно бесконечной резине для Падме, которая уже устала изыскивать причины необходимости побыть отдельно от Скайуокера. Сначала она прикрывалась тем, что хочет сходить к местным друзьям-аристократам, зная о том, что Энакину будет с ними неинтересно, и он сам не пойдёт с ней. Потом придумала себе дела в местном управлении, в которых Скайуокер бы ей не помог, а только мешал бы. И наконец, когда предлоги закончились, она потеряла терпение и соврала ему, что простыла, купаясь в озере. Это послужило уважительной причиной к тому, чтобы спать отдельно от него, мотивируя это нежеланием заразить Энакина. Правда пришлось предупредить Сабе и остальных, чтобы они не пускали его к ней, а то ещё, чего доброго, начнёт таскаться каждую минуту, чтобы ухаживать за любимой больной. То чаю принесёт, но подушку поправит, то одеяло повернёт. Жуть, просто тошнит от одного представления этого.       Потом пришла пора новой лжи, призванной избавить Амидалу от близости, ставшей для неё почти пыткой — сказать, что от простуды началось воспаление придатков, и заниматься сексом ей пока будет нельзя. Так прошла вторая половина отпуска, за которую Падме успела о многом подумать, касаемо Скайуокера и их отношений, и успела уже прийти к единственно верному решению, о котором она собралась ему сказать сразу же, по возвращению на Корусант. Но только быстро этого сделать не получилось, ведь едва оба сошли с трапа, как их мгновенно затянули в работу, каждого в свою.       Оказывается, что за время отпуска война перешла в критическую стадию и требовала как можно больше внимания к боям и своей политике. Так, что встретиться снова Энакину и Падме удалось лишь ещё через две недели, в один из с трудом вырванных свободных дней.       Решили встретиться в ресторане. Надо сказать, за это время они не виделись и даже почти не созванивались, максимум писали друг другу сообщения, короткие и сухие, бывшие скорее данью обязательствам, чем желанием оказать внимание любимому человеку. И каждый поступал так по своей причине. Падме, известно почему, а Энакин, будучи заинтересованным делами Асоки, с которой проводил на войне почти всё время и конечно же замечал все перемены, что произошли в ней.       Например, что она постоянно звонит или пишет кому-то неизвестному, при этом странно улыбаясь и беспричинно смеясь. Что она стала какой-то непривычно задумчивой и не в меру серьёзной. Больше не отпускала обычных шуточек в адрес учителя и часто спрашивала его о том, идёт ли ей та, или иная вещь.       Скайуокер пытался узнать причину такого поведения, но Асока отмалчивалась, ясно давая понять, что не хочет откровенничать с другом, ибо у неё появились дела, о которых не принято рассказывать. Энакин даже слегка обиделся на такое, ведь раньше Шпилька рассказывала ему всё, даже то, что мужчинам обычно не говорят. Но после попытался взять себя в руки, понимая, что Асока — не его собственность, и вполне естественно то, что она имеет свои секреты. А Скайуокер не пропадёт, у него есть Падме, вот о ней и надо переживать.       И в ближайший же выходной мужчина впервые дозвонился до Амидалы и позвал её на встречу, и она согласилась, причём, охотно и даже место сама предложила — ресторан «Огни Корусанта». Они были там в самом начале отношений, и Скайуокер посчитал это знаком того, что Падме устыдилась своей недавней холодности и теперь решила загладить вину. И Энакин тоже не захотел ударить в грязь лицом и старательно подготовился к встрече. Он тщательно вымылся под душем, начисто выбрил лицо, уложил непокорные вьющиеся волосы красивыми волнами, идущими вдоль лица, а после надел чистый костюм и начищенные сапоги, а напоследок побрызгался одеколоном. И бросив взгляд в зеркало перед выходом, нашёл себя неотразимым.       Падме ждала его на площади, недалеко от того самого ресторана, Энакин хотел было привычно поцеловать её в знак приветствия, но та не позволила этого, сказав при встрече:       — Идём скорее, столик уже заказан.       Даже за руку взять не позволила, хотя, идти же было недалеко, можно было списать всё на это. Столик оказался в самом углу, достаточно далеко от шумного центра зала, но зато возле окна с приятным видом на аллею.       Молодые люди сделали заказ, и пока тот готовился, решили начать разговор, и первой это сделала Падме:       — Энакин, ситуация в Республике в последнее время накалилась ещё сильнее, да тебе это не хуже меня известно. И я считаю, что войну надо закончить в ближайшее время и, я думаю, для этого надо принять следующие меры...       Скайуокер слушал её и иногда кивал в такт словам Амидалы, и с каждым кивком всё более замечал, что весь тот план вечера, который он успел себе нарисовать, начинает понемногу ломаться.       — Так вот, я думаю, что руководство уже не справляется, и Республике нужно более эффективное правительство, — продолжала она, ничего не подозревая о его мыслях, а у неё они были о том, чтобы как можно дольше говорить на отвлеченные темы и не позволить разговору скатиться на привычную стезю чувств.       Но, судя по всему, Энакин данную беседу поддерживать не собирался, сидел напротив с откровенно скучающим видом и лишь иногда выдавал односложные ответы. В какой-то момент ей показалось, что Скайуокер хочет высказаться по поводу её слов, и Амидала сделала паузу, давая ему сказать, но лучше бы и дальше продолжила говорить. Ведь Энакин только и ждал этой паузы, чтобы наконец-то дать волю всем тем чувствам, что уже давно жили внутри него, отчаянно ища выход. Он тотчас же подался вперёд и, схватив тонкую руку Падме, уставился ей в глаза своим преданным, умоляющим взглядом и заговорил вдруг, горячо и отчаянно:       — Падме, я понимаю, у нас были трудности, но я готов исправиться, сделать всё, возможное и не очень, чтобы стать таким, как тебе бы хотелось. Стать лучшим только для тебя. Ведь я тебя очень сильно люблю и сделаю всё, что угодно ради твоего счастья...       Он говорил горячо, вкладывая в каждое слово по части своей души и любого человека, имеющего сердце, это бы непременно растрогало. Да, любого, но лишь имеющего любящее сердце. Любящее того, кто это говорит. В иной же ситуации эти слова способны вызвать только одну реакцию, которую и вызвали у Падме — глухое раздражение и неприязнь, а так же ощущение того, что терпение лопнуло, и выдерживать более этот натиск совершенно ненужных, и даже больше, опостылевших ей чувств, и в какой-то момент плотину окончательно сорвало. И лишь природная выдержка и манеры не позволили Амидале сделать то, что сейчас она больше всего хотела — отшвырнуть Энакина от себя и закричать о том, как ей это всё надоело, и пускай он уже оставит её в покое, раз намёков ему недостаточно. Но сумев удержать вежливое выражение лица, Падме лишь мягко, хотя и решительно освободила свою руку и, взглядом велев Энакину сесть, заговорила, так же смотря ему в глаза своим честным прямым взглядом и произнесла, стараясь говорить спокойно и ровно:       — Энакин, так больше продолжаться не может. Я пыталась сказать это и раньше, но ты понимал всё слишком предвзято, поэтому сейчас я решила откровенно сказать тебе всё то, что я чувствую...       Скайуокер внутренне напрягся. Этот холодный тон и серьёзный, почти суровый взгляд, отрезвили его порыв и заставили стать внимательным и чутким к эмоциям других. И теперь он точно знал, что услышит, ведь объяснения в чувствах так обычно не начинают, чаще в таком ключе собираются сказать о том, что бывает в обратной ситуации. А Падме, тем временем, продолжила:       — Пойми меня правильно, Энакин, я отношусь к тебе очень хорошо, но только как к другу. Хорошему, близкому, но другу. Да, на какое-то время я поддалась эмоциям, как видишь, со мной это тоже бывает, и позволила себе увлечься тобой, что и приняла в последствии за настоящую любовь. Но потом прошло время, впечатление улеглось и всё встало на свои места. Энакин, пойми меня правильно и не обижайся, но я поняла, что не люблю тебя, и будет лучше, если мы расстанемся, оставшись по-прежнему только друзьями.       Скайуокер молча выслушал эту отповедь, и хотя каждое слово Падме вонзалось в его сердце, как световой меч, он старался сдерживаться и ничем не выдать этой боли, но на последней фразе сорвался и, вскочив со своего стула, Энакин, как безумный, упал на колени перед Амидалой и, вновь схватив её руку, прокричал, никого не стесняясь:       — Падме! Нет! Не говори так! Прошу! Не бросай меня! Я просто умру без тебя! Я жить не могу без нашей любви!       Но Амидала на этот порыв лишь поморщилась и, встав со стула, ответила холодно и непреклонно:       — Энакин, не будь смешным. Я всё сказала, и от того, что ты будешь унижаться чувства к тебе у меня не появятся. Лучше успокойся и вернись в храм. А я пойду, меня ждут в сенате.       И небрежно бросив на стол несколько кредитов, Падме пошла на выход, не оборачиваясь, да и не хотела она этого, впервые за много времени почувствовав себя легко и свободно. Она дышала полной грудью, и звёзды сияли ей сегодня особенно ярко, давая ощутить всю полноту счастья избавления от повинности.       Вот только Энакин этого счастья никак не мог разделить. Падме давно ушла, а он продолжал стоять возле стола и кричать ей вслед, призывая вернуться. Но в очередной раз не получив ответа, он обозлился и слил это на ни в чем не повинный стол, перевернув его ножками вверх и пошвыряв всё, что на нём было в стены, окна и других посетителей, пока охрана не вывела буяна подышать воздухом.       Денег Падме оставила много, и они вполне покрыли ущерб, весь, но только не моральный, который понёс в этот вечер Скайуокер. Он чувствовал себя как никогда одиноким, а ещё пустым и раздавленным. Мужчина вяло брел по улице, никому не нужный, более всего желая сейчас прижаться душой к кому-то близкому и родному. Тому, кто всегда утешал его. И Энакин набрал привычный контакт, но Асока упорно не отвечала, лишь только на пятом звонке взяла коммуникатор.       — Скайрокер, чего тебе? — произнесла она не слишком довольным голосом, — Говори быстрее, я занята...       Энакин не стал отвечать и нажал на отбой. Ну вот. Везде лишний, никем не желанный. И впереди одна пустота.