Амортенция пахнет тобой

— Я перегрызу ему глотку, Лютик, клянусь тебе! — Йеннифэр была в бешенстве. Лютик, с понурым видом сидя на кровати, только что закончил рассказывать ей о случившемся накануне. Было что-то около обеда. Все разошлись кто куда, в мужской спальне было пусто, и Йеннифэр пришла проверить, как себя чувствует Лютик, которого она уложила спать в половине четвёртого утра. Он ещё долго рыдал в гостиной, уткнувшись в её юбку, Цири благоразумно оставила их наедине, и он тщетно пытался поведать ей о том, что произошло, но так и не смог произнести ничего разборчивого, захлёбываясь слезами. Йеннифэр со вздохом заставила его подняться и почти силком затащила в кровать, бесцеремонно войдя вместе с ним в спальню. — Не надо, Йен, — слабым голосом наконец сказал Лютик, осторожно коснувшись её руки. — Я сам виноват: не стоило ни на что надеяться. — Сам виноват?! — вскинулась она. — Ты издеваешься? Или ты идиот? Этот урод изводит тебя, вертит тобой, как хочет, а ты ещё и считаешь себя виноватым? — Он не урод, — тихо сказал Лютик. — Он хороший. — Нет, ты точно идиот! — Йеннифэр тяжело опустилась на соседнюю кровать и сжала в ладонях собственные виски. — Хватит его защищать, слышишь? Он разобьёт тебе сердце и будет смеяться при этом, а ты всё равно будешь считать его лапочкой и винить во всём себя? — Он его уже разбил, — Лютик горько усмехнулся. — И не смеялся, кстати. Йеннифэр вздохнула, молча пересела на его кровать и прижала его к груди. Через несколько минут он со слабым проблеском надежды произнёс: — Может, он наговорил мне всё это не специально? Просто был пьян, вот и всё. Он даже свой плащ не забрал. — Вряд ли… — она покачала головой. — Ты сам говоришь, что он смотрел на тебя вполне трезвым взглядом. — Да, — Лютик рвано вздохнул, вспомнил глаза Геральта в ту минуту и ущипнул себя за руку, чтобы остановить новый поток слёз. — Но, знаешь, мне всё равно придётся вернуть ему плащ. Я попробую с ним поговорить. *** Лютик стоял у входа в гостиную Гриффиндора, переминаясь с ноги на ногу. Он не знал пароля, не знал, как туда попасть и, по правде говоря, вообще не знал, зачем он сюда пришёл. То есть, повод, вроде бы, был — нужно было вернуть плащ. Но что говорить Геральту и как с ним объясняться, Лютик так и не придумал. Он знал одно: Геральт не оттолкнёт его. Он поговорит с ним, может быть, даже накричит на него, но не оттолкнёт. Дверь с портретом Полной Дамы отворилась, и из гостиной вышла какая-то девочка лет четырнадцати. — Э-э-э… привет, — она с недоумением уставилась на Лютика, держащего в руках огромный меховой плащ, посмотрела на его галстук и нашивку на мантии и нахмурилась. — Что здесь забыл ученик Слизерина? — Я… — Лютик почему-то смутился. — Мне нужен Геральт Беллегард. Тот, который из Дурмстранга. Я должен отдать ему кое-что. Ты не могла бы его позвать? Девочка с недоверием посмотрела на него, затем всё же кивнула и скрылась в дверях. Лютик ждал. У него тряслись руки, дрожали колени, он не представлял, как и что будет говорить, как будет смотреть в невыносимые жёлтые глаза. Он хотел одного: вернуть. Он готов был забыть о страстных поцелуях, о вчерашней ссоре, готов был наплевать на собственные чувства и затолкать их поглубже, лишь бы всё стало по-прежнему. Лишь бы Геральт снова был рядом. Это была последняя нить. Последняя надежда. — Волнуешься перед свиданием? — подмигнула с картины Полная Дама. — Что? — Лютик смутился. — Каким ещё свиданием? — Ты переминаешься с ноги на ногу, у тебя трясутся руки, а ещё ты красный, как рак, — невозмутимо ответила Дама. — «Просто друзей» так не ждут. — Это полный бред, — раздражённо отмахнулся Лютик. Картина начинала его бесить. Дама закатила глаза и отвернулась. Дверь снова открылась, и он подскочил на месте, дыхание сбилось… Вышел какой-то студент Дурмстранга. Не Геральт. Кажется, это был его друг, Эскель, который вместе с Лютиком был в числе пленников в Запретном лесу. — Ты же Лютик, верно? — грубо спросил он. Он кивнул, чувствуя, как внутри всё похолодело. — Плащ вернёшь через меня. И ещё. Геральт просил передать тебе… — Да.? — Лютику стало страшно. — …чтобы ты сюда больше не приходил. И что больше вы не увидитесь. Внутри что-то ухнуло и разбилось. Лютик отрешённо протянул Эскелю плащ, чувствуя, как вместе с тем выпускает из своих рук последнее, что связывает его с Геральтом, скомканно поблагодарил его и, когда он ушёл в гостиную, ещё долго смотрел на закрывшуюся за ним дверь. Лютик ошибся. Геральт его оттолкнул. Он не стал возвращаться в подземелье. Не хотелось видеть ни Йеннифэр, ни кого-либо другого. Закутался в мантию, обернул вокруг шеи шарф, вышел из замка и направился в сторону Чёрного озера. Вода у берега была покрыта тонкой корочкой льда. Лютик долго смотрел куда-то вдаль, молча глотая слёзы, потом опустился прямо на заснеженную землю, уткнулся лицом в колени и сорвался на тихие глухие рыдания. *** На завтраке было немноголюдно: после Святочного Бала бóльшая часть студентов разъехалась по своим домам. Лютик остался в замке на зимние каникулы во второй раз в жизни. В первый раз это случилось в прошлом году, когда Йеннифэр порвала с Трисс и остро нуждалась в поддержке. Забавно, что сейчас девушки крепко дружили — их чувства и вправду ушли в прошлое. А ещё забавнее было то, что в этом году в поддержке остро нуждался Лютик. Он горько усмехнулся, оторвавшись от собственных мыслей. На тарелке перед ним остывала яичница, но он так и не смог к ней притронуться, пока Йеннифэр не заставила его съесть хоть что-нибудь. Его хватило только на пару кусочков. Он очень старался не смотреть в сторону гриффиндорского стола. И ещё больше старался не надеяться на то, что Геральт обернётся и посмотрит на него. Потому что Геральт не оборачивался. Разговаривал с кем-то из дурмстрангцев, передавал кому-то корзинку с хлебом. И тоже почти ничего не ел. Лютик ни за что не признался бы себе в том, что следит за каждым его движением, поэтому оправдывал себя чем угодно: он убеждал себя, что смотрит на красиво наряженную ель, а то, что она находится ровно за спиной Геральта, так это чистой воды случайность. Но, когда Геральт наконец встал из-за стола, что-то сказал друзьям и направился к выходу из Большого зала, Лютик не выдержал. — Геральт! Геральт, подожди! — он догнал его уже на подходе к двигающимся лестницам. Тот остановился, но не спешил оборачиваться. — Геральт, прошу тебя… — умоляюще проговорил Лютик, задыхаясь от волнения и быстрого бега. Геральт посмотрел на него, и впервые за всё время ему стало по-настоящему страшно. Впервые показалось, что Геральт способен причинить ему вред. Но Лютик даже не сделал попытки уйти. Он молча стоял и смотрел в любимые глаза, будто ожидая смертного приговора. — Чего ты хочешь? — наконец произнёс Геральт. Он говорил медленно и хрипло, словно пытаясь совладать с собой. Лютик был уверен, что он изо всех сил сдерживает желание ударить его. — Давай всё забудем? Пожалуйста… Я не хочу тебя терять, — его била неприятная мелкая дрожь, и он изо всех сил старался её не выдать. — Всё будет по-прежнему. Мы просто будем дружить. Как раньше. — Нет, Лютик. Не будем. И по-прежнему ничего уже не будет. Прощай. Геральт направился к лестнице. — Геральт! — Лютик выкрикнул это так громко и с таким отчаянием, что на них стали оборачиваться проходящие мимо студенты. Тот зашипел, резко развернулся и подошёл вплотную. Лютик инстинктивно попятился. В жёлтых глазах плескалась невероятная злость. — Ты ходишь по тонкому льду, Юлиан! — грубый, разъярённый голос. Геральт впервые назвал его настоящим именем. Отвратительная дрожь усилилась. — Хочешь меня ударить? — тяжело произнёс Лютик. — Ударь. Мне всё равно. На лице Геральта промелькнуло странное, сложно читаемое выражение, похожее на смесь боли и страха. Он раздражённо повёл плечами, сделал ещё один шаг в сторону Лютика в каком-то непонятном порыве, будто решаясь на что-то, потом вдруг шумно выдохнул, словно выпуская всё напряжение, и тихо, но твёрдо сказал: — Мне жаль. Но не подходи ко мне больше. Внутри всё оборвалось. Окончательно. Лютик открыл рот, собираясь сказать что-то ещё, но так и не смог. Геральт больше не взглянул в его сторону, развернулся и поднялся по лестнице. У Лютика едва хватило сил на то, чтобы добраться до подземелья, войти в пустую спальню, рухнуть на кровать и отчаянно разрыдаться в подушку. *** Спустя пару дней отчаяние и отрешённость постепенно уступили место злости и порыву выплеснуть всё, что сжигает изнутри. Лютик сидел на ковре у камина глухой ночью, в десятый раз перечёркивая написанное на клочке пергамента. Мысли роились в голове, перед глазами то и дело всплывали воспоминания, и он, смаргивая слёзы, вымещал всю свою боль в стихотворных строках. Стихи получались дерзкими, неправильными, колючими и рваными — точно такими же, как и всё, что он теперь чувствовал. — Лютик, — осторожно позвала его вошедшая Йеннифэр. — Ты как? Ты обещал, что пойдёшь спать в полночь. Он вздрогнул, быстро стёр с лица мокрые дорожки и повернулся к подруге. Всё время, прошедшее с момента их с Геральтом последнего разговора, Йен всеми силами пыталась его подбодрить, иногда по часу молча сидела с ним, положив голову ему на плечо — простой, незатейливый способ выразить свою привязанность. И Лютик был очень ей благодарен. — Я скоро. Вдохновение нахлынуло. А ты почему здесь? — Пришла проверить тебя. Я же знала, что ты не пойдёшь спать, — она покачала головой. — И ты снова плачешь. — Это пустяки, — Лютик смутился. — Я сейчас допишу песню и уйду, хорошо? Спасибо, Йен. Мне просто нужно побыть одному. Она вздохнула и удалилась обратно в спальню. Лютик не пошёл спать. Ни через полчаса, ни через час. Он долго ещё расчерчивал пергамент одному ему понятными узорами, беспорядочно разбросанными строчками будущей песни, рисунками и ругательствами. А когда с текстом всё-таки было покончено, он оторвал новый кусок пергамента и принялся писать музыку, тихо бренча на принесённой из спальни лютне. Записывать ноты он ненавидел: сочинённую музыку ему всегда было проще запомнить на слух. Но ещё больше он ненавидел сейчас Геральта, себя самого, его бездушие, свою наивность и влюбчивость, и скрипичный ключ выходил угловатым, ноты размещались на стане странными острыми закорючками, Лютик, давясь слезами, яростно вдавливал кончик пера в пергамент и упорно продолжал писать, выталкивая из себя все свои мысли и эмоции. Когда он, наконец, перестал плакать, музыка была написана. Но чувства всё ещё давили на грудь, сжимали в тисках лёгкие, и Лютику явно нужно было что-то посильнее сочинения песни у камина. Хотелось волнения. Хотелось утопить свою боль в эмоциональном всплеске, забыться, вдохнуть полной грудью. И дать ему всё это могло только одно. *** — Сабрина! — Лютик бросился к ней, как только она, зевая, вышла из спальни девочек. — Ты говорила мне про концерт, помнишь? Можешь меня записать? Я всё-таки написал кое-что. — Э-э-э… ладно, — она была несколько ошарашена его просьбой, её взгляд скользил по синякам под его глазами. — Ты что, всю ночь здесь сидел? — Неважно, — отмахнулся Лютик. — Ты же меня запишешь? Больше магии, больше всего на свете и даже чуть больше музыки Лютик любил сцену. Он часто пел в детстве на домашних концертах, собирая восторженные возгласы и похвалу от многочисленных родственников. Поступив в Хогвартс, первые четыре года он пел в школьном хоре, но впоследствии был исключён оттуда за постоянные опоздания на репетиции, и не очень-то сожалел об этом: Лютик хотел петь один. Сцена давала всё: признание, волнение, фейерверк эмоций и потрясающее чувство «здесь и сейчас». Это нельзя было заменить ничем другим. Это — то, что Лютику было нужно. *** Всю эту неделю Лютик и думать не мог ни о чём другом: он словно почувствовал глоток свежего воздуха. Он подбирал костюм для выхода на сцену, даже писал родителям с просьбой прислать ему необходимые вещи, не задавая лишних вопросов, без конца репетировал, сидя на скамейке во внутреннем дворе. Он хотел произвести впечатление, и он знал, что ему это точно удастся. Последним штрихом стало эффектное превращение лютни в белую электрогитару, которое получилось у него далеко не с первого раза, но он упорно пробовал и пробовал, заклинание, наконец, сработало, и теперь Лютик с усердием оттачивал свои навыки: он одинаково хорошо играл на обоих инструментах, но на перестроение требовалось немного времени. Лютик старательно глушил в себе мысли о Геральте, убеждая себя, что делает всё это совершенно не ему назло, не для того, чтобы показать ему, что всё случившееся его ничуть не волнует, что он свободен и счастлив. Он просто хочет забыться на сцене и услышать гром аплодисментов. Ничего больше. Безусловно. Ближе к вечеру, в день выступления, он ещё раз убедился в правильности подобранного для сцены образа, критически осматривая себя в зеркале. Да. Идеально. Лютик знал, что умеет себя подать. Он не спеша приманил к себе баночку с гелем, сделал небрежную укладку, снова внимательно посмотрел на себя в зеркало и понял, что чего-то не хватает. А через пару секунд осознал, чего именно. — Йен, — позвал он с озорными искорками в глазах. — Мне нужна твоя помощь. *** На концерт собралось бесчисленное множество зрителей. Профессор МакГонагалл приняла решение устроить его на улице, а не в Большом Зале, и гости из других школ с замиранием сердца два дня подряд наблюдали, как неподалёку от Запретного Леса — там, где прежде находились трибуны для второго испытания Турнира, учителя под руководством Минервы магией воздвигали огромную сцену. Многие ребята вернулись из дома пораньше ради этого концерта. Министр магии обещал приехать собственной персоной, и он же разрешил студентам участвовать в концерте с абсолютно любыми номерами и в любых костюмах, чудить, как угодно, и профессор МакГонагалл, несмотря на свою любовь к строгости и консерватизму, была вынуждена согласиться. И это было Лютику только на руку. Первый ряд, состоящий из кресел, был занят министром, директорами всех трёх школ и преподавателями Хогвартса. Остальные зрители стояли, образуя огромную толпу, кутаясь в мантии и плащи. Лютик уже был за кулисами и взволнованно теребил край ремня от гитары. Он очень старался не думать о Геральте и не гадать, пришёл ли тот на концерт. Он ведь не из-за него всё это затеял, в конце концов. Точно не из-за него. Концерт начался. Лютик с интересом наблюдал за выступающими из-за кулис. Симпатичная маленькая девочка из Пуффендуя спела какую-то песенку про фей, довольно взрослая пара из Когтеврана в ярких костюмах станцевала акробатический рок-н-ролл, кто-то показывал магловские фокусы, превратив их в юмористический номер, и наконец… — Юлиан Леттенхоф, шестой курс, Слизерин! Зрители взорвались приветственными аплодисментами. Лютик расправил плечи, выдохнул и шагнул на сцену, прямо под свет магических огней-софитов. На его ногах были высокие сапоги на небольшом каблуке, узкие бёдра обтягивали кожаные чёрные брюки, которые украшала тонкая цепочка с небольшим кристаллом, прикреплённая к ремню, в брюки была наполовину заправлена широкая белая рубашка из струящейся ткани с вырезом, открывающим острые ключицы, одна из прядей на его чёлке была выбелена, — Лютик, применяя к ней заклинание, очень старался не думать о том, что волосы Геральта точно такого же цвета, — а синие глаза были ярко подведены дымчатыми чёрными тенями. Публика явно не ожидала такого эффектного появления. Лютик обворожительно улыбнулся, глядя на весьма заинтересованного министра магии и выпавшую в осадок профессора МакГонагалл, которая при всём желании не могла помешать ему выглядеть так, как он хочет. И Лютик, сделав глубокий вдох, запел, чётко отбивая ритм каблуком: — I followed my heart into the fire Got burned, got broken down by desire I tried, I tried But the smoke in my eyes Left me blurry, blurry and blind… Его рука ударила по струнам. Взгляд внимательно скользил по головам зрителей — просто так, разумеется. Лютик ведь вовсе не пытался кого-то найти. — I picked all the pieces up off the ground Got dirt on my fingers but that's gone now Got the glue in my hands And stickin' to the plan… Он пел, вспоминая всё, что связывало их с Геральтом. Все, что давило на грудь изнутри, вырывалось сейчас наружу. Он любил. И ненавидел. И смесь ненависти и любви душила его. Он больше всего на свете мечтал освободиться. Забыть это чувство. Забыть Геральта. Пошёл ты к чёрту. Я не хочу больше знать тебя.  — Stickin' to the plan that says, I can… Do anything at all… I can do anything at all… Лютик увидел его. Геральт стоял в самом конце толпы, глядя на него с нечитаемым выражением лица. Их взгляды на секунду встретились. Внутри всё обожгло огнём. — This is my kiss, goodbye! You can stand alone and watch me fly 'Cause nothing's keeping me down Gonna let it all up Come on and say right now, right now, right now! О да. Это было незабываемо. Это стоило всех ссор с родителями после того, как они всё-таки зададут лишние вопросы и узнают, для чего Лютику понадобились обтягивающие кожаные брюки. Это стоило всех грозных взглядов МакГонагалл и возможных насмешек от когтевранцев. А боль, на мгновение мелькнувшая в янтарных глазах в самом начале припева, стоила ещё большего. — This is my big «Hello»! 'Cause I'm here and never letting go. Я больше не вернусь назад. Нежность, ласка, Амортенция — для чего всё это было? Что я сделал тебе, Геральт?  — I can finally see, It's not just a dream When you set it all free, all free, all free You set it all free… Последний звук электрогитары утонул в громе аплодисментов и в восторженных криках. Лютик уже не помнил, как поклонился и как сошёл со сцены — он был совершенно опустошён, по венам разливались эйфория и усталость. — Лютик! Это невероятно! — Ты идеален! — Как ты потрясающе поёшь! — У тебя в роду точно сирен не было? — Тебе так идёт этот образ! На него набросились девчонки, стоило ему выйти из пространства за сценой на морозный воздух, небрежно набросив мантию на плечи. Он самодовольно улыбался, при этом искренне благодаря за добрые слова: всё его самодовольство было связано уж точно не с успешным выступлением — он всегда достаточно скромно принимал похвалу. Просто во время этого выступления Геральт смотрел на него, не отрывая взгляда. Смотрел, как Лютик, красивый и свободный, буквально говорит ему «прощай» на глазах у более чем двух сотен людей. И, чёрт возьми, это того стоило. Лютик наконец подошёл к замку. Здесь было куда тише, шум от сцены едва доносился до кирпичных стен, и парень ненадолго остановился. Перед ним было то место, где случились те самые поцелуи и та самая ссора во время Святочного бала. Воспоминания неприятной судорогой подступили к горлу, он тряхнул головой, чтобы прогнать видение, и уже собирался войти в замок, как вдруг… — Какого чёрта, Юлиан? Лютик вздрогнул и напрягся. Этот голос мог принадлежать только одному человеку. Он слышал, как сзади приближаются к нему шаги, но упорно не собирался оборачиваться. Всё повторялось, только теперь — наоборот. Не оборачивался уже он. — Что тебе нужно, Геральт? — он задал вопрос ледяным насмешливым тоном. — Какого, блядь, чёрта? — Геральт резко рванул его за плечо, в его глазах плескалась ярость. — Ты что такое творишь? — Это тебя не касается, Беллегард, — отчеканил Лютик. — Убери руку с моего плеча и оставь меня в покое. Геральт зарычал и толкнул его к ледяной кирпичной стене, практически нависая над ним. — Для кого ты устраиваешь этот спектакль? На кой чёрт ты выставляешь всё это напоказ? Ещё и в таком виде, с накрашенными глазами и вот этим вот, — Геральт кивнул на выбеленную прядь в его волосах. — Какого дьявола, Лютик? Лютик держался. Он смело смотрел в янтарные глаза, крепко прижимая к себе чехол с инструментом: если будет бить, лишь бы гитару не задел. — Юлиан, — жёстко ответил он. — Лютик я только для друзей. Оставь меня, Геральт, и дай пройти. На лице Геральта отразились замешательство и смятение, но уже через секунду он вернулся в своё прежнее состояние, и, кажется, разозлился ещё больше. — Нет, блядь! — прорычал он. — Ты никуда не пойдёшь, пока не объяснишь мне, какого дьявола ты сделал так, что вся школа теперь будет судачить о наших с тобой отношениях, и о том, что ты пидор! — Так ты за кого переживаешь? — Лютик насмешливо выгнул бровь. — За меня или за себя? Или тебе стыдно, что ты с пидором общался? Ах, да, — он издевательски нахмурился, словно что-то припоминая. — Ты ведь с ним не только общался. Ты его чуть не трахнул. Прямо на этом месте. Лютик держался из последних сил, но не отводил взгляда, смотрел прямо в глаза. Слёзы неминуемо подступали к горлу, мелкая дрожь снова сотрясала тело, и он всеми силами старался её унять. Геральт сжал руку в кулак и замахнулся. — Зараза! — кулак впечатался в стену в паре сантиметров от его лица. Лютик не уворачивался. Геральт не ударил его не потому, что не попал. Он не хотел попасть. Отдёрнув руку с разбитыми костяшками от стены и зашипев от боли, он ещё раз посмотрел на Лютика и зашагал прочь. Лютик стоял до тех пор, пока Геральт не завернул за угол, и его шаги не затихли, — и только тогда медленно сполз по стене и осел на укрытую снегом землю. По лицу ручьём лились слёзы, размывая макияж, нанесённый аккуратной рукой Йеннифэр.