Амортенция пахнет тобой

«Привет. Если честно, не знаю, что и сказать. Добрался до Дурмстранга, и сейчас чувствую себя… странно. Вернулся в привычную жизнь совершенно другим человеком. Благодаря тебе. Это уж точно. Ничего здесь не изменилось, но изменился я сам. Я скучаю по тебе, Лютик. Мне не хватает тебя. Я не умею красиво говорить или писать о своих чувствах, поэтому заранее прошу прощения за то, что письмо может показаться тебе сухим. Как ты? Что происходит в твоей жизни? Как дела у Йен? Сложно писать письмо, потому что я привык, что из нас двоих говоришь в основном ты. И, да, я улыбаюсь сейчас, потому что вспоминаю твою трескотню. Ты, когда болтаешь, на птичку похож. Юркий, заводной, чирикаешь без остановки. И мне не хватает твоего чириканья. Так вот. Сложно, да. Потому что не знаю, что сказать. Когда ты рядом, я либо слушаю тебя, либо говорю о том, что приходит в голову сию секунду. А сейчас я сижу, просто смотрю на пергамент и понятия не имею, что ещё написать. Просто скажу: ты мне нужен. Мне без тебя… не так. Как будто существую, но не живу. Я поговорю с родителями как можно скорее, чтобы знать, могу ли я пригласить тебя на каникулы. Люблю. Геральт. 5 марта 2008». Лютик, в десятый раз перечитав письмо, стиснул в руках пергамент и прижал его к груди. Было тепло. И до безумия больно. Прошло уже больше недели с тех пор, как ученики других школ покинули Хогвартс, и всё это время он жил, как в тумане. Ходил на занятия, делал домашнее задание… Совершенно на автомате. «Просыпался» он лишь в те моменты, когда общался с Йеннифэр. Она переносила разлуку не лучше: постоянно плакала, в то время как слёзы Лютика закончились вечером того понедельника, когда Хогвартс для него опустел. Ровно в то утро, когда белоснежная сова принесла ему это письмо, он перестал его ждать. Почему-то был уверен, что, если он так и будет терзаться ожиданием, ничего не произойдёт. Что нужно отпустить ситуацию. И оказался прав. Геральт не писал долго. Лютик каждый день просыпался с мыслью, что сегодня сова наконец прилетит к нему, но этого не происходило. Неделя показалась вечностью, и поэтому, увидев конверт, он сперва даже не поверил, что наконец-то дождался. Он снова бросил взгляд на письмо. Знакомый ровный почерк отзывался в груди чем-то ужасно тёплым. От пергамента едва заметно пахло луковым хлебом и костром. Так близко — и в то же время чертовски далеко. Запах был почти неощутим, но Лютик чувствовал его так остро, будто бы Геральт был рядом. Будто бы они снова обнимаются, и он утыкается носом в родное плечо. Да. Родное. За это время Геральт действительно стал для него родным. Лютик осознал это только сейчас, когда остался в одиночестве. Да, по-настоящему вместе им удалось побыть всего лишь неделю, но за все эти месяцы с ними случилось столько событий, столько боли и переживаний, что, пройдя через всё это, даже чужие люди сблизились бы. А что уж говорить о тех, кто безумно любит… Безумие. Лютик не мог бы иначе описать свои чувства. Он писал песни о любви, ему нравились раньше девушки — только нравились, не более, — и он искренне полагал, что хотя бы представляет, что такое любовь. Оказалось — не представлял. Не представлял, что можно вот так вот влюбиться — до дрожи, до мурашек, до кончиков пальцев. Чтобы сходить с ума от счастья, находясь рядом, и выть от тоски в разлуке. Чтобы не каждую секунду вспоминать, а помнить постоянно. Первая эйфория от влюблённости у Лютика давно уже прошла — слишком много всего случилось за эти полгода, слишком вымотан он был. Однако пришло что-то более глубокое. Что-то, что, — он был уверен, — уже никогда его не покинет. *** Вечером того же дня Лютик устроился за письменным столом в слизеринской гостиной, осмотрелся вокруг — не хотелось, чтобы кто-то видел, чем он занимается: это было для него чем-то интимным, — и, приманив к себе пергамент, перо и чернильницу, принялся писать. Строчки никак не шли в голову: болтать обо всём на свете он привык, но сейчас, когда предстояло излагать свои мысли в письме, отчего-то было неловко. Он боялся, что Геральт сочтёт его послание слишком глупым, или чересчур романтичным, или бессмысленным… — Лютик? Он вздрогнул от неожиданности и поднял голову. Рядом стояла Йеннифэр. — А, это ты, — выдохнул он с облегчением. — Не засиживайся допоздна, — попросила она. — У нас завтра много занятий. — Я помню, да, — он помолчал и добавил: — Скажи… как ты пишешь письма Цири? — Ну… — она замялась и чуть погрустнела. — Просто пишу, что думаю. Что в жизни происходит. О чём бы я с ней поговорила, будь она рядом. А что? Что-то не так? — Да просто… — Лютик покачал головой. — Мне почему-то кажется, что письмо будет глупым, что бы я ни написал. — Дурачок ты, — она ласково потрепала его по макушке. — Он любит тебя, Лютик. Действительно любит. И ему совершенно всё равно, что ты там напишешь. Он просто будет рад получить весточку от тебя. Я уверена в этом. Просто пиши то, что думаешь. И передай ему привет от меня. На душе потеплело. Слова Йеннифэр и её поддержка значили многое. — Спасибо, — искренне поблагодарил он, поднимаясь со стула и крепко обнимая её. — Ты замечательная. — Пиши уж, — усмехнулась она, впрочем, обнимая его не менее крепко. — Я пойду, полистаю заклинания. Не хочу, чтобы Флитвик опять придрался ко мне. Когда она ушла в спальню, Лютик снова склонился над пергаментом. В этот раз заминка была секундной, — в следующий момент он уже выводил строчку за строчкой: «Привет! Если честно, я уже не надеялся, что ты напишешь. Не знаю, почему. Я верю тебе, верю во всём, просто… Я так привык к тому, что ты рядом. И сейчас, когда ты уехал, я чувствую себя очень странно. Мне иногда кажется, что ничего этого не было. И мне становится страшно. А вдруг правда не было?.. А вдруг ты просто приснился мне? Кажется, что ты только что ходил со мной здесь, по этим коридорам, а теперь я точно так же хожу по ним, но уже один. Но, вместе с тем, о тебе напоминает очень многое. Тот альбом. Твоё письмо — теперь уже. Твоя рубашка, в конце концов. Она пахнет тобой. Иногда мне кажется, что, если мне завязать глаза и сначала поднести к носу твою рубашку, а потом — склянку с Амортенцией, я не различу, что есть что. И, да: в твоей рубашке я всё-таки не сплю. Я её обнимаю. Мне так больше нравится. Как будто обнимаю тебя. У меня всё идёт как обычно. Да и не так много времени прошло с твоего отъезда, чтобы что-то изменилось. Хотя, если честно, кажется, что прошла грёбаная вечность. У Йен тоже всё неплохо. Она плачет, правда, по вечерам. Когда её никто не видит. Очень скучает по Цири. А ещё — она просила передать тебе привет. Вот, передаю. Я скучаю. Ужасно скучаю. Хочется прижаться к тебе и не думать ни о чём больше. Мне правда очень хочется верить, что мы выдержим эту разлуку. Мне страшно, Геральт. Я боюсь того, что будет дальше. Со мной, с тобой. С нами. Пожалуйста, пиши мне почаще. Я люблю тебя. Лютик. 7 марта 2008». Он несколько раз перечитал написанное. Это действительно выглядело так, будто он просто записывал свою болтовню: как Йеннифэр и сказала, он отпустил сомнения и писал о том, что чувствовал именно в эту минуту. Было тоскливо. Очень. Бессилие убивало. Он ничего не мог сделать, чтобы быть сейчас рядом с Геральтом. Абсолютно ничего. А так хотелось прижаться к нему, поцеловать, взять за руку, — хотя бы увидеть и услышать, — но оставалось только одно: ждать и надеяться, что следующая встреча… всё-таки случится. Не теряя времени, Лютик поднялся и собрался было запечатать конверт и пойти в совятню, но потом вспомнил кое-о чём… Стоит? Не стоит?.. Сделать это очень хотелось. Будь что будет. Геральт в любом случае не станет над ним смеяться. Он отправился в спальню, оглянулся по сторонам, убедившись, что вокруг никого нет, достал из тумбочки красную помаду — ту самую, которой Йеннифэр красила его перед их с Геральтом последней ночью, и которую отдала ему насовсем. Подумал ещё пару секунд — и решился. Нанёс помаду на губы и оставил на пергаменте яркий поцелуй. Пусть теперь его поцелуй всегда будет с Геральтом. И плевать, что это выглядит, как девчачья глупость. Он запечатал конверт, стёр с губ помаду и быстрым шагом направился в совятню. И, привязывая письмо к лапе совы-сипухи, не удержался от совершенно глупого напутствия: — Пожалуйста, передай ему, как сильно я его люблю. Можешь клюнуть его в щёку? Пусть это будет поцелуем. Разумеется, он не думал, что птица его понимает. Просто так почему-то было легче переносить разлуку. Потому что, если быть честным, ему уже хотелось выть от тоски. А прошло даже меньше двух недель… Отпустив сову, он долго ещё смотрел ей вслед, пока она не стала точкой на небосводе, а потом и вовсе не пропала из виду. *** Время тянулось отвратительной серой пеленой. Прошла неделя, за ней — другая, впереди были переводные экзамены, а Лютик тосковал всё сильнее. Пугала встреча с родителями на каникулах, пугало то, что из-за своего эмоционального состояния он завалит экзамены. Он стал колючим, закрытым, часто огрызался, на деле чувствуя себя абсолютно одиноким, — словом, он соответствовал теперь типичным представлениям о слизеринцах. Не хотелось делать ничего. Домашние задания выполнялись из-под палки, на уроках он часто валял дурака, и вместо конспектов чертил на пергаменте какие-то закорючки. Иногда — писал стихи. Иногда — пытался нарисовать портрет Геральта. Получалось плохо, но Лютику было плевать. Он просто медленно сходил с ума. Март подходил к концу. Лютик даже не заметил, как снег за окном сменился дождями, на деревьях начали появляться первые почки. Всё было каким-то… одинаковым. Он жил от письма до письма. И, если сперва каждое новое письмо приносило радость, то спустя несколько минут становилось ещё больнее. Словно бы строчки, написанные знакомым ровным почерком, снова и снова бередили едва начавшую заживать рану. Апатия и уныние захватили его настолько, что он умудрился завалить вторую контрольную по зельеварению подряд. И, когда профессор Малфой велел ему остаться после урока, он даже не волновался. Было всё равно. — Лютик, что происходит? — озабоченно спросил Малфой, едва они вошли в его кабинет. — Я… простите, сэр, — он пожал плечами. По-прежнему было всё равно. — Я не хочу, чтобы ты извинялся. Я хочу, чтобы ты правильно меня понял. Я знаю, что тебе тяжело сейчас. Что ты переживаешь разлуку. Но жизнь должна идти своим чередом. Нельзя из-за своих чувств забывать о том, что важно сейчас. Я вот могу, допустим, войти в твоё положение, и поставить тебе «отлично» на экзамене. Хотя, признаться, я не хотел бы, чтобы ты получал оценки вот таким способом. Но другие профессора, Лютик, могут и не понять. Я — декан твоего факультета. И на мне лежит обязанность — я должен следить за твоим образованием. Пожалуйста, возьми себя в руки. Я действительно понимаю твои чувства. Понимаю нежелание что-либо делать. Я тоже испытывал подобное. Но то, что сейчас будет с твоими знаниями, если ты ничего не изменишь, потом придётся расхлёбывать ещё очень и очень долго. Лютик просто молча кивнул. Он не знал, что ответить. Малфой помолчал и добавил: — Послушай… Вы ведь переписываетесь с Геральтом? Он наверняка учится сейчас. Как ты думаешь, он был бы рад, если бы узнал, что из-за тоски по нему ты завалил экзамены? Он бы стал винить в этом себя. Внезапный и неприятный укол совести. Любимое имя пробудило необъяснимый страх и панику: а что, если Малфой прав? Что, если Геральт будет стыдиться его?.. — А ещё — я отношусь к тебе как к близкому родственнику, Лютик. Возможно, как к сыну, даже несмотря на то, что разница в нашем возрасте не так уж велика. Ты для меня — больше, чем просто ученик. И я очень хочу не волноваться за твоё будущее. Пожалуйста, прислушайся к тому, что я сказал тебе. Кроме того, погружение в учёбу поможет тебе отвлечься от своих мыслей. Подумай над этим. Ты можешь идти. Совесть кольнула ещё сильнее. Никто, чёрт возьми, никто из старших не переживал за него… вот так. Родителям было важно лишь то, чтобы он не опозорил честь семьи. Малфою же… было важно его будущее. Кажется, действительно важно. И сейчас очень стыдно было от того, что тот выглядел таким… разочарованным? Расстроенным? И вёл себя так холодно? Горло сжалось. Паника вдруг захватила ещё и потому, что Лютик с ужасом осознал: если он не сдаст экзамены, если будет исключён из Хогвартса, то вернётся к родителям. И что тогда будет с его жизнью?.. Где он сможет найти работу, если его исключат? Да, экзамены СОВ были сданы ещё в прошлом году, и основное образование было получено, но… Что, если после исключения его палочку сломают пополам? Так ведь, кажется, всегда происходит. Ему придётся, вероятно, уйти в магловский мир. Позор семьи. Никчёмный сын влиятельных родителей, не вышедший ничем: ни ориентацией, ни увлечениями… ни отношением к учёбе. Его выкинут из школы. Что тогда будет? Чистокровный волшебник, вынужденный жить среди маглов, потому что что?.. Не сумел вовремя взять верх над своими эмоциями? Лютик задохнулся от накатившего потока мыслей. В голове зазвенел страх. Его бросило в жар, и он едва сумел выдавить: — Простите меня, сэр. Я… — он чувствовал, как горят щёки, как тяжело дышать. — Я не знаю, что на меня нашло, правда. Я. я всё исправлю. Обещаю. — Хорошо, — просто сказал Малфой. — Надеюсь, ты правильно меня понял. Я говорю это в первую очередь не как твой декан, а как тот, кому небезразлична твоя жизнь. — Спасибо, сэр. Я… Я правда исправлю. Покинув кабинет профессора, Лютик ещё долго не мог прийти в себя. Паника стучала в голове, в ушах звенело. Геральт и правда не был бы в восторге, если бы узнал о его успеваемости в учёбе. Он ведь наверняка лучший на курсе. Что бы он сказал, если бы Лютик завалил экзамены? А если бы вылетел из Хогвартса? Ему наверняка было бы стыдно за него. И… он бы даже не захотел больше его видеть. А Малфой… Малфой, пожалуй, был единственным взрослым человеком, мнение которого Лютику было небезразлично. Для родителей он и так — сплошное разочарование. Что будет, если он принесёт в семью ещё больше позора?.. Они выкинут его на улицу. А впрочем… Жить в этом доме немногим лучше. Срочно, срочно что-то делать. Только как? Апатия действительно тянула на дно. Постараться взять себя в руки и просто… начать? До экзаменов ещё есть время. Немного, но есть. Два месяца. Если он сможет, если попробует сейчас… *** «Привет. Как ты? Я очень соскучился. Надеюсь, тебе понравились шоколадные яйца и сдобные котелки, которые я отправил тебе на Пасху. Эти яйца появляются в Сладком королевстве только весной. Из моего как-то карамельный цыплёнок выпрыгнул. А тебе кто попался? И спасибо тебе за брусничное варенье. Я не ожидал, что оно мне так понравится. Неужели твоя мама сама это делает? Отвечаю на твой вопрос: мои родители… Ну, они странно себя ведут. Я действительно ожидал, что они перестанут со мной общаться, запрут дома летом, а тут вот была Пасха — и они даже прислали мне подарок, как всегда. Да, в этом году это всего лишь открытка, но мне наплевать на это. Просто теперь есть надежда, что они, всё-таки, отпустят меня к тебе на каникулы. Если получится. Я должен тебе кое в чём признаться. Мне очень стыдно, но я считаю, что обязан рассказать. В общем… Мне страшно, Геральт. Страшно, потому что… Мне было так паршиво после того, как ты уехал, что стало совершенно плевать на всё, и я завалил несколько контрольных: две по зельям, одну по трансфигурации, ещё одну — по травологии. Потом меня вызвал к себе Малфой и хорошенько промыл мозги. Он сказал тогда: «а как бы отреагировал Геральт, узнав, что у тебя такие проблемы с учёбой?». И, в общем, мне стало совестно. Тебе наверняка было бы неприятно узнать, что я просто никчёмный раздолбай. Ты бы стыдился меня. Я очень стараюсь сейчас взять себя в руки, но получается не очень, правда. То и дело возникают мысли о том, что я просто ничтожество, раз не умею совладать со своими эмоциями. Я никому не признался бы в этом, кроме тебя. А что, если я завалю ещё и экзамены? Что, если меня исключат? Ты ведь просто не захочешь общаться с таким, как я… И я прекрасно тебя понимаю. А если всё обойдётся, то в следующем году сдавать ЖАБА. Волнуюсь, если честно. Хотя… следующий год кажется сейчас очень далёким. Пережить бы всё это… без тебя. Я очень скучаю, Геральт. Ты мне нужен. Мне сейчас настолько хреново без тебя, что я просто схожу с ума. Мне хочется обнять тебя, хочется уткнуться тебе в плечо и просто выдохнуть. Я устал от напряжения, которое копится во мне, но я не могу понять, откуда оно берётся. Я боюсь… чего-то. Чего — сам не знаю. Встречи с родителями? Того, что будет с нами в дальнейшем? В принципе — боюсь будущего?.. Прости за этот сумбур, пожалуйста. Я, наверное, не должен был всего этого писать. Не хочу волновать тебя. У тебя и так хватает забот. Прости меня. Буду ждать нового письма. Надеюсь на скорую встречу. С любовью, Лютик. 30 марта 2008». Он вздохнул и наконец поднял голову от пергамента. Когда взгляд проскользил по написанному, первой мыслью было разорвать письмо и написать новое, не говоря о своих переживаниях ни слова. Геральт не должен был знать. Ещё сочтёт его слабаком… С другой стороны… Геральт был самым близким для него человеком. Он и Йеннифэр. И никто больше. И с кем же делиться, как не с ним? Лютик выдохнул и решительно запечатал конверт. Если быть откровенным, то быть откровенным во всём. Он закрывался от многих, но нельзя же было закрываться от Геральта. — Привет, — когда он вернулся в гостиную из совятни, к нему подошла Сабрина. — Ты как? Не хочешь развеяться? — В смысле? — Мы хотели собраться сегодня в Выручай-комнате. Йен, Трисс, я и… — она смутилась. — Мой парень. — У тебя появился парень? — улыбнулся Лютик. — Да. Его зовут Вальдо. Он на пятом курсе учится. Пуффендуй. Но… он милашка, правда. — Посадят тебя, — Лютику стало смешно. Он впервые за месяц почувствовал какое-то облегчение и смог хоть немного порадоваться простым вещам. Может быть, потому что «выговорился» в письме? — Эй! — притворно возмутилась Сабрина. — Ему уже есть шестнадцать, вообще-то. — Ну-ну, — ухмыльнулся Лютик. В Выручай-комнату он, всё-таки, пошёл: они собирались сразу после ужина, и Лютик, зайдя в гостиную за лютней на случай, если его попросят что-нибудь сыграть, как это часто бывало, набросил мантию и направился на восьмой этаж. Подойдя к стене, за которой скрывался вход, мгновенно вспомнил, как чуть больше месяца назад был здесь с Геральтом, и от воспоминаний стало одновременно и жарко и больно. На секунду ему даже показалось, что комната предстанет сейчас перед ним именно такой, какой они её видели: с широкой кроватью, ванной и флаконами с ароматными маслами, и в лицо бросился жар. Усилием воли отогнав воспоминания, он протиснулся в открывшийся проход. Комната была уютной. В камине потрескивали дрова, на тёплых ворсистых коврах на полу были разбросаны большие разноцветные подушки, где уместилась компания: все уже были здесь. — Привет! — прозвучало почти хором. Лютик улыбнулся, в основном глядя на одну только Йеннифэр, и поздоровался в ответ. Ему не хотелось сейчас развлекаться. Точно нет. Настроение было всё таким же паршивым, но он хотел хотя бы попробовать отвлечься от всего этого. Может быть, ему даже удастся потом вернуться к учёбе?.. — Это Вальдо Маркс, Лютик, — Сабрина весело посмотрела на парня, сидевшего рядом с ней. — Приятно, — кивнул он. Вальдо был блондином с довольно нахальным взглядом карих глаз, и Лютику отчего-то он не понравился. — Это что у тебя, лютня? — глаза Вальдо расширились от удивления. — Чёрт возьми, я думал, в Хогвартсе только я на ней играю! Лютик нахмурился. В нём на секунду взыграла творческая ревность. Мало того, что он теперь — не единственный парень в их компании, так ещё и этот… Вальдо — его конкурент? — Кажется, мы прежде не встречались, — сказал Лютик, чуть насмешливо изогнув бровь. — Я на концерте тоже выступал, помнишь? Я как раз на лютне там и играл. Министр был впечатлён. Лютня всё-таки круче электрогитары, — самодовольно произнёс Маркс. Тогда Лютик не обратил внимания: слишком был занят собой и своими переживаниями. Но теперь вдруг вспомнил, как, стоя за кулисами, непроизвольно поморщился от фальшивого звука: какой-то парень с Пуффендуя играл на лютне, и явно не очень хорошо умел это делать. — Главное — не то, на чём ты играешь, а то, как, — сладко улыбнулся Лютик ему в глаза. Вальдо как-то странно помрачнел. Йеннифэр спрятала лицо в ладонях и захихикала. Внутри вдруг снова стало пусто. Эмоции, возникшие на секунду, теперь опять ощущались как сквозь пелену. Очень хотелось заставить себя почувствовать хоть что-то сильное. Лютик, почти не скрывая своей неприязни к новому знакомому, демонстративно уселся на подушки между Трисс и Йеннифэр, откинув голову на плечо последней, — подальше от Маркса, — подхватил бутылку медовухи из большой корзины для пикника, откупорил её и выпил почти залпом, специально ничем не заедая. Чтобы быстрее подействовало. Опьянение пришло не сразу, но через несколько минут голова приятно закружилась, всё тело начало расслабляться… Лютик, лёжа уже на коленях Йеннифэр, вполуха слушал болтовню девчонок и Маркса. Они что-то пили и ели. Он не замечал. Самому говорить не хотелось. Есть — тоже. Он просто думал, думал и думал. Без конца. Вспоминал Геральта. Вспоминал, как в этих самых стенах, правда, с совершенно другой обстановкой, они страстно отдавались друг другу в последний раз, а потом… Он плакал. Геральт говорил ему о будущем. Долго, светло и ласково. Сбудется ли всё это?.. — Эй, Лютик! — внезапно позвал его Маркс. — Дай лютню, а? Сыграю, раз уж ты не в настроении. Последние слова он произнёс, как показалось, с лёгкой издёвкой, и Лютика задело за живое. Каким бы ни было сейчас его состояние, он не мог позволить этому Марксу насмехаться над ним, да ещё и играть на его лютне. Ревность, злость, зависть. Совершенно непонятные. Хоть какие-то эмоции. Отлично. — Нет уж, — едко улыбнулся Лютик. — Сыграть я могу и сам. Он поднялся с колен Йеннифэр, которая смотрела на него со смесью веселья и непонимания, освободил от чехла лютню, подкрутил колки, и, усевшись на одну из подушек, заиграл давно сочинённую им мелодию. Петь не хотелось. Вернее, может быть, и хотелось, чтобы сбить спесь с Маркса, который так насмешливо смотрел на него, но… он не мог. Не давала пустота. Мелодия лилась нежным потоком, пальцы привычно перебирали струны, и Лютик забывался в этой музыке. Он не играл с самого отъезда Геральта, и сейчас будто впервые почувствовал себя живым. Он смотрел на гриф лютни, зажимая аккорды, и почему-то вспоминал, как стискивал побелевшими пальцами ладони Геральта, лежавшие на его бёдрах. Как сладко было тогда, как хорошо. Как глухо рычал Геральт, прикусывая его загривок. Как… — Это потрясающе. Он вздрогнул, резко вынырнув из воспоминаний и вдруг ощутив, что в брюках стало тесно: хорошо ещё, что лютня прикрывала бёдра. Он и не заметил, как доиграл мелодию до конца. Восхищённый голос принадлежал Трисс. — Нет, правда, Лютик. Это потрясающе, — продолжила она. — Ты сам сочинил? — Да, — он потянулся за новой бутылкой медовухи, краем глаза отметив, что Маркс явно стушевался. — Спасибо, Трисс. — Умница, — улыбнулась Йеннифэр, потрепав его по волосам. — Только закусывать не забывай. — Ерунда, — отмахнулся он, ласково ткнувшись лбом в её плечо, потом откупорил бутылку и снова осушил её практически залпом. Спустя пару минут по телу уже разливалось блаженное тепло. Он снова улёгся на колени к Йеннифэр, всё ещё прижимая к себе лютню, и замолчал, пока другие о чём-то болтали. Только бесцельно уставился в потолок, невольно вспоминая о том, как точно так же смотрел вверх, когда Геральт втрахивал его в кровать. И снова. В каждом вздохе. В каждом воспоминании. Геральт. Лютик покачал головой и потянулся за третьей бутылкой. *** «Привет. У меня всё в порядке. Котелки действительно очень вкусные. А из яйца у меня вылупился шоколадный дракон. Не стал его есть. Они, кажется, не тают, и вполне себе жизнеспособны. Поселил у себя на тумбочке. Покажу тебе, когда встретимся. Спасибо за подарок. Я рад, что есть надежда, что тебя отпустят ко мне на каникулы. Мои родители пока думают: сами они не против, но ещё неизвестно, приедут ли в гости мои родственники, а они… ну, в общем, люди старой закалки. По нам с тобой не скажешь, что мы друзья. Я действительно постараюсь сделать всё возможное, чтобы увидеть тебя. Хочу поцеловать тебя. Просто хочу тебя. Всего. Кстати… Ты ведь нашёл потайной кармашек в фотоальбоме? Теперь — очень важные вещи. Лютик. Пожалуйста, запомни. Ты не ничтожество. Не нужно так говорить о себе. Ты потрясающий. И я никогда не стану тебя стыдиться. Ты важен мне весь, целиком. Такой, какой ты есть. И я горжусь тобой. И ничто не заставит меня отказаться от тебя. Даже если ты вылетишь из школы (а ты не вылетишь), я буду с тобой. И буду гордиться тобой. Мне, конечно, приятно, что тебя подстегнула мысль, что же подумаю я о твоих провалах, но я вынужден признаться: я и сам не лучше. Нет, я не завалил контрольные. Но у меня сейчас тоже не всё гладко. Я сам не свой. Нет, я не поэт и не витаю в облаках, но учиться стало заметно сложнее. Эмоции иногда берут надо мной верх, хоть я и умею ими управлять. В общем, недавно я не выдержал и развязал драку с однокурсником. Не знаю… Просто всё это копилось во мне, а потом выплеснулось вот так. У него разбиты губа и нос, у меня — синяк под глазом. Ну, зато выпустил пар. Хоть это и очень глупо. Прежде со мной такого не случалось. Крам вызывал на разговор. Корил меня за то, что я, вот, победитель Турнира, а позволяю себе такие вещи. Даже отчислить грозился, но я знаю, что он этого не сделает. Ну, в общем, оно и неважно. Важно то, что я тоже не идеален. И, если ты стараешься быть лучше для меня, то и я так же постараюсь быть лучше ради тебя. Обещаю — больше такого не повторится. Я понимаю, что ты чувствуешь сейчас. Очень хотел бы быть сейчас рядом. Жизнь сразу же стала бы другой. Намного лучше. Рассказывай мне обо всём, что с тобой происходит. Обо всём, чем хочешь поделиться. И не извиняйся за это. Я хочу знать, Лютик. Ты нужен мне, важен. И даже не думай, что я могу тебя стыдиться. Люблю. Геральт. 2 апреля 2008». Лютик, оторвавшись от письма, против собственной воли расплылся в улыбке. Это было так… тепло. Все написанные Геральтом слова, все эмоции, сквозящие между строк. Геральт словно был рядом. И… неужели он тоже?.. Тоже не справляется с собой иногда? Лютик грустно улыбнулся, снова наткнувшись взглядом на строчку, в которой Геральт рассказывал о драке. У него теперь под глазом синяк. Вот дурачок… А что там за потайной кармашек в альбоме?.. Он читал это письмо, сидя в спальне и задёрнув полог, освещая себе пергамент лишь заклинанием «люмос», поэтому никто не мог ему помешать. Руки потянулись к подушке: именно под ней Лютик хранил альбом, который любил перелистывать на ночь, снова и снова проживая… их моменты, однако потайного кармашка ни разу не находил. А сейчас, открыв сразу последнюю страницу, он вдруг увидел его: Геральт наверняка приклеивал его сам каким-нибудь заклинанием. А внутри… Лютик мгновенно покраснел, хотя вокруг не было никого. Потому что внутри оказались волшебные фотографии… совершенно иного характера. На одной из них Геральт снова и снова поднимался из воды после соревнования в Чёрном озере. Разорванная гриндилоу серая борцовка, распущенные волосы, с которых так красиво стекает вода по полуобнажённому телу… Вторая фотография. Геральт на тренировке с товарищами из Дурмстранга: снимает футболку и второпях вытирает ей пот. Мышцы бугрятся под кожей, губы раскрыты, грудь вздымается от частого разгорячённого дыхания… Лютик сглотнул. Возбуждение мурашками разлилось по телу и устремилось вниз. В паху сладко потянуло. Ох, чёрт… Геральт однозначно понимал, что у него будет… такая реакция. Да и фотографии оставил именно для этой цели. Но… сил что-то делать не было. Совершенно. Эмоциональное состояние всё ещё было где-то на дне, хоть Лютик и отчаянно пытался вытащить себя из всего этого. Надо заняться делом. Полистать учебник по зельям, например. А фотографии… подождут. Он бросил ещё один взгляд на фотографии, спрятал их в кармашек, затем, пролистнув несколько страниц, наткнулся на кадр, сделанный ими в фото-будке в Хогсмиде. Нежный, сладкий поцелуй. Губы ласкают губы, сплетаются языки. Сплетаются души. Геральт, отрывающийся от его губ и с теплотой смотрящий ему в глаза, был ещё одним напоминанием: нельзя поддаваться своей тоске. Ради него нельзя. Он ведь пообещал тоже… держать себя в руках. Лютик закрыл альбом, прижал его к груди и устало откинулся на подушку. Глаза слипались. Вероятно, было около одиннадцати вечера. Завтра он обязательно ответит на письмо, а затем… посвятит все свободные часы занятиям. Геральт в него верит. Он точно справится. *** Углубиться в учёбу получилось не сразу, однако Лютик, скрепя сердце и стиснув зубы, пытался не отвлекаться ни на что и старательно изучал материал, чтобы исправить оценки и подготовиться к экзаменам. Стоило ему отвлечься на что-то и задуматься, как он тут же хлопал себя по лбу и усилием воли заставлял вернуться к учёбе, постоянно повторяя: всё это ради Геральта. Геральта, чьи письма были единственным, что удерживало его на плаву. Йеннифэр тоже страдала, но на её успеваемости это никак не отразилось: вероятно, потому, что она сразу же после отъезда Цири с головой ушла в учебники, чтобы отвлечься. И сейчас, глядя на неё, Лютик старался сделать то же самое. Если бы ему полгода назад сказали, что он будет корпеть над письменной работой по трансфигурации в два часа ночи, потому что до этого весь вечер потратил на выполнение задания по прорицаниям, он бы просто-напросто не поверил. Но, когда спустя две недели получил заслуженное «отлично» от профессора де Врие, которая поставила ему оценку с неподдельным удивлением в глазах, впервые ощутил, что находится на верном пути. В этой ежедневной рутине Лютик не замечал, как пролетали недели, как минул апрель, как приблизилась середина мая, — и, однажды посмотрев на календарь, где с помощью магии отмечалась дата, внезапно осознал, что через неделю ему исполнится семнадцать. Он станет совершеннолетним. Стало… странно. Он, кажется, с самого детства ждал этого дня, потому что совершеннолетие означало для него свободу. Лютик мечтал покинуть родительский дом уже очень давно, но сейчас он прекрасно понимал: пока он учится в школе, пока не может заработать себе на жизнь, он вынужден будет жить с родителями. В этом грёбаном особняке, где всё напоминает о невыносимой правильности. Где служат эльфы-домовики, на стенах висят живые портреты предков, каждый раз с неодобрением смотрящие на Лютика, где убранство богаче и дороже, наверное, чем обстановка кабинета министра Магии. И где так безумно не хотелось находиться. Лютик снова взглянул на календарь. С отъезда Геральта прошло… почти три месяца? Так мало и в то же время так много… Оставалось только одно: учиться, учиться, — и ждать летних каникул. Есть хоть небольшая надежда на встречу. *** В свой День рождения Лютик проснулся рано — и сразу же занялся подготовкой к контрольной по зельеварению, которая должна была состояться сразу после завтрака. Даже за столом он не выпускал из рук учебника: ел, не задумываясь над тем, что именно ест. Кажется, это были какие-то блинчики. Йеннифэр сидела рядом, точно так же уткнувшись в учебник. Не то, чтобы Лютик собирался отмечать совершеннолетие, но… его всё-таки задевало за живое: ни Йен, ни кто-то ещё даже не думал его поздравлять. И… он мог бы простить это кому угодно, но только не лучшей подруге, с которой был знаком ещё до поступления в Хогвартс. Однако говорить что-либо он тоже не стал. Это было бы слишком глупо. Его невесёлые мысли прервало сдавленное уханье неизвестно откуда прилетевшего белоснежного филина. Он обернулся. На секунду мелькнула радость: ему показалось, что это может быть подарок от Геральта, но птица повернула голову, и Лютик увидел знакомое серое пятнышко на белых перьях. Филин его родителей. Он сидел на свободном пространстве скамьи рядом с ним, держа в клюве какую-то маленькую коробочку и конверт. Лютик осторожно принял посылку, угостил птицу кусочком тоста и, наконец, вскрыл конверт, из которого выпала открытка, подписанная витиеватым материнским почерком. «Поздравляем со вступлением во взрослую жизнь, Юлиан! Ты знаешь, что это кольцо передаётся в нашей семье из поколения в поколение, и каждый мужчина, достигая совершеннолетия, получает право носить его до тех пор, пока оно не перейдёт к его сыну. Теперь мы передаём его тебе. Однажды, когда ты женишься, и твой сын вырастет, ты передашь это кольцо ему. Он — передаст своему сыну. Это кольцо будет передаваться всё дальше и дальше. Сквозь года и века. Помни об этом, Юлиан. И носи его с честью». Лютик, закатив глаза, выругался себе под нос. Какой же бред… Какой, сука, бред. Его родители даже с Днём рождения по-человечески поздравить не могут. А уж эти слова о свадьбе и будущем сыне… Они это серьёзно?.. Он им в лицо сказал, что ему нравятся парни. Как после этого можно думать о женитьбе и детях? Для чего обесценивать всё, что он высказал им?.. Было бы куда лучше, если бы они вовсе забыли о его Дне рождения. Нет, по правде говоря, Лютик, может быть, был бы и рад усыновить ребёнка, когда они… если они с Геральтом станут одной семьёй. Но его родители явно имели в виду иное. В коробочке, разумеется, оказалось то самое кольцо. Серебряное, с оттиском фамильного герба Леттенхофов, украшенное небольшими алмазами. Лютик фыркнул, но всё же надел его на палец. Оно было чуть велико. Он вытянул руку, наклонил голову на бок, посмотрел с нескольких ракурсов. — Ого! — внезапно проговорила Йеннифэр. — Что это? Лютик удивлённо обернулся. Он-то думал, что она уже ушла. Интересно, вспомнит ли?.. — Да так… — ответил он. — Родители прислали на День рождения. — Тебе идёт, — хихикнула она. — Ой, точно! С Днём рождения, Лютик! Йеннифэр крепко обняла его, чмокнула в щёку… и снова уткнулась в учебник. Это было… странно. Лютик не на шутку обиделся. Он скупо поблагодарил её, бросил ещё один взгляд на кольцо, потом снял его и положил обратно в коробку. Не к месту оно здесь. Не к месту. Он уже выходил из Большого Зала, когда над его ухом прошелестели крылья, и в его на автомате подставленные руки — за годы в Хогвартсе он привык к внезапным посылкам — упала ещё одна коробка. Он подошёл к краю слизеринского стола, от которого ещё не успел далеко уйти, положил на него коробку и осторожно вскрыл её. И тут же порозовел от такого родного и знакомого запаха. Луковый хлеб и костёр. На губах расцвела счастливая улыбка. Сердце наполнилось теплом. Он не забыл. В коробке оказалась открытка, на которой красиво падали с неба звёзды, и куча сладостей: как волшебных, так и из мира маглов. Лютик, не переставая улыбаться, перевернул открытку и прочёл: «С Днём рождения, солнце! Мне очень жаль, что я не могу быть с тобой в этот день, но я хочу, чтобы ты знал: я люблю тебя. Надеюсь, тебя порадуют сладости: ты знаешь, что моя мать — из семьи маглов, поэтому в нашей семье часто готовят что-то подобное. Брусничное варенье, например. Положил тебе ещё две банки. Почему-то в голове возникает картина: ты сидишь, перемазанный этим вареньем, оно у тебя даже на кончике носа. Я бы его слизнул. С Днём рождения, Лютик! P.S. Это ещё не всё. Жди». Широкая улыбка не сходила с лица. Лютик даже не заметил, как почти опустел Большой зал, как уходили студенты готовиться к занятиям, — он просто смотрел на письмо, перебирал сладости в коробке и плавился от нежности. Как же сильно он его любил, Мерлин, как же сильно… — Эй, Лютик, пойдём! К Малфою опоздаешь! — голос Трисс вернул его в реальность. Он вздохнул, закрыл коробку, успев схватить из неё пакет магловских круассанов, и быстрым шагом направился в гостиную Слизерина: нужно было успеть взять оставшиеся учебники и оставить подарки в спальне. Круассаны оказались вкусными. День определённо становился лучше. Да и потом — «это ещё не всё». О чём это он?.. Контрольную работу по зельеварению Лютик написал, кажется, неплохо. Малфой пообещал озвучить результаты через два дня, а потом, когда все ушли из кабинета, подозвал к себе Лютика и похвалил за хорошие результаты. А потом вдруг обнял и поздравил. И подарил упаковку шоколадных тыкв. И Лютик просто не нашёлся, что ответить: горячо поблагодарил, впервые за три месяца улыбаясь по-настоящему радостно. Не из-за Дня рождения, нет. От того, что Геральт помнил о празднике и так тепло поздравил его. От того, что даже Малфой сделал сюрприз — профессор, который стал ему ближе собственных родителей. Омрачало его радость лишь странное поведение Йеннифэр, но… он решил не задавать вопросов. Захочет что-то рассказать — расскажет. И поэтому, вернувшись вечером в гостиную Слизерина, он никак не мог ожидать, что с весёлыми криками его встретит вся компания: Йеннифэр, Трисс и Сабрина. Там были и другие — Золтан, Ярпен, Присцилла, — и все, как один, поздравляли его с Днём рождения, взрывали волшебные хлопушки, купленные в лавке «Зонко», а потом, когда он наконец отошёл от шока и с глупой улыбкой смотрел на них, бросились его обнимать. — Ты наверняка думал, что я тебя не поздравлю, да? — залилась смехом Йеннифэр, когда Лютик стиснул её в объятиях. — Мы просто хотели сделать тебе сюрприз. — Я так тебя люблю, — совершенно искренне выдохнул Лютик с безумной улыбкой. — Я тебя тоже, — весело, но абсолютно серьёзно сказала она, целуя его в щёку. Его всё поздравляли и поздравляли, и он, обнимая каждого из них, чувствовал, как его наконец-то переполняют эмоции. Его любят. Он важен. Он нужен. Они открыли несколько бутылок сливочного пива, предварительно наложив Заглушающее заклинание на гостиную, достали закуску… К Лютику вдруг подошла Йеннифэр. — Это тебе, — она протянула ему свёрток с озорными искорками в глазах. Лютик развернул его — и выпал в осадок. Потому что в свёртке находилась розовая длинная толстовка с вышитым на ней белым волком. — Что? Это как? Как ты это?.. Где ты?.. — Лютик только и мог, что улыбаться с горящими глазами, открыв рот от удивления. — Неважно, — она усмехнулась. — Я же знаю, что ты любишь в таких спать. — Ох, Йен! — он снова крепко обнял её и расцеловал её щёку. Она знала. Она была единственной, кто знал этот его секрет: он обожал спать в розовых пижамах. А тут ещё и белый волк… — Это ещё не всё, — шепнула она ему на ухо. — Есть ещё один сюрприз. И в атмосфере общего веселья она подвела его к камину, рядом с которым стояла большая картонная коробка. — Что это? — он удивлённо поднял брови. — Открывай. Лютик развязал ленту, потом, применив заклинание ножниц, разрезал картон… Внутри было что-то большое. Он взял предмет в руки и осторожно вытащил из коробки, поставил на ковёр и сорвал с него обёртку. И замер. Проигрыватель. Старый магловский проигрыватель с комплектом пластинок… — Что?.. — севшим от восторга голосом сказал Лютик. — От кого это? — А как ты думаешь? — ухмыльнулась Йеннифэр. «Это ещё не всё. Жди», — вдруг вспомнил он. Сердце сладко защемило. В коробке нашлись не только пластинки, но и конверт с письмом. Написанный ровным любимым почерком. «Я же говорил, что это ещё не всё. Очень надеюсь, что тебе понравится этот подарок. Я помню, как ты рассказывал мне, что любишь слушать музыку на пластинках, но дома у тебя такого проигрывателя нет — это же магловское изобретение. А моя бабушка из маглов, так что их музыки я переслушал очень много. Собрал для тебя то, что, как мне кажется, тебе должно понравиться. А ещё — в этом конверте ты найдёшь кольцо, которое угадывает твоё настроение. У маглов есть похожие, только их кольца всего лишь меняют цвет в зависимости от температуры воздуха, и они свято верят, что таким образом оно показывает эмоции, а вот это кольцо по-настоящему умеет угадывать. Когда тебе хорошо, оно переливается разными цветами. Когда тебе плохо — становится серым и чёрным. Я люблю тебя, Лютик. С Днём рождения!» Лютик заглянул в конверт и спустя секунду выудил оттуда маленький свёрток, в котором оказалось то самое кольцо: красивое, словно вырезанное из полупрозрачного кристалла. Он надел его на палец. Подошло идеально. Кольцо тут же заискрилось разными цветами. С таким кольцом ему было куда приятнее и теплее, чем с тем дурацким серебряным, что прислали ему родители. Он смотрел на кольцо, на пластинки и проигрыватель, не в силах подобрать слов. В уголках глаз собралась влага. Как хочется обнять, зацеловать любимые губы, как хочется прижаться и вдохнуть запах… А каким дорогим подарком был этот проигрыватель! Не из-за цены даже, нет, хотя Лютик был уверен, что, если переводить в волшебные деньги, то одна пластинка стоила бы не менее двадцати пяти галлеонов. Просто… Геральт настолько хорошо его знал. Он помнил случайно когда-то оброненную фразу о проигрывателе. Знал его вкусы в музыке и выбирал, основываясь на них. Геральт действительно хотел сделать приятное. Как же хотелось зацеловать… Лютик рассматривал пластинки и в полном восторге качал головой, словно не веря: Queen, Beatles, ABBA… Вся магловская музыка, которая ему так нравилась, — вся она была здесь. Геральт не переставал удивлять даже в разлуке. И, когда Лютик наконец разобрался, как включить проигрыватель, и установил на него пластинку, где первой песней звучала «I want to break free», невероятно качественные звуки музыки разлились по гостиной под общие восхищённые возгласы. Даже в разлуке с Геральтом, даже со страхом будущего, — это был лучший День рождения. *** Экзамены наступили как-то незаметно. Первым предметом были прорицания, зачёт по которым Лютик сдал на «выше ожидаемого», но это его не сильно расстроило: прорицания не входили в список профильных предметов. Экзамен по заклинаниям дался ему сложнее, но его усиленная подготовка и практика помогли: он отработал все заданные заклинания почти без ошибок, и профессор Флитвик, одобрительно кивнув, поставил оценку «хорошо». Ужасно нудная контрольная работа по истории магии, довольно сложный экзамен-практикум по трансфигурации, где требовалось превратить графин в сову, потом в жабу — и обратно в графин; зачёты по травологии и уходу за магическими существами… Лютик уже сбился со счёта. Но эта суета действительно помогала ему не думать о плохом. Почти все предметы были сданы на «хорошо» и «выше ожидаемого», а на травологии он умудрился даже заработать «отлично». Оставалось два самых сложных экзамена. ЗОТИ и зельеварение. Их Лютику уж точно не хотелось завалить. И именно перед ними он нервничал больше всего. Впрочем, экзамен по ЗОТИ он сдал неплохо, блестяще показав заклинание Патронуса и споткнувшись только на том, что совершенно позорно перепутал защиту от гриндилоу и корнуэльских пикси при сдаче письменной работы. — Это материал второго и третьего курса, Юлиан! — тяжело вздохнул профессор Поттер. — Только за Патронуса ставлю заслуженное «хорошо». Когда соболь носился по воздуху, Лютик невольно вспомнил и серебристого волка. Волк, волк. Любимый хищник. Где ты сейчас?.. *** «Привет! Я скучаю по тебе. Очень скучаю. Экзамены, правда, отнимают у меня все силы, но я всё равно постоянно думаю о тебе. Кстати, сдаю я их неплохо. Представляешь, даже получил «отлично» по травологии. А профессор Поттер просил передать тебе привет. По ЗОТИ у меня стоит «хорошо». Осталось только зельеварение, а потом… домой. Даже не верится. Так быстро время пролетело… Ох, Геральт. Я так не хочу возвращаться к родителям. И я так надеюсь, что смогу поехать к тебе! Это были бы лучшие каникулы в моей жизни, честно. Помнишь, ты обещал показать мне озеро возле твоего дома? И поля, где можно поваляться в колосьях… Знаешь, я уже сто раз поблагодарил тебя за подарки на День рождения, но всё-таки снова напишу: спасибо-спасибо-спасибо! Я в таком восторге! Ты просто не представляешь. Иногда мы с ребятами включаем музыку в гостиной по вечерам. Так хорошо становится. Я, когда увидел проигрыватель, не поверил даже: так сильно я о нём мечтал. Ты снова исполняешь мои мечты. Как и всегда. Как у тебя дела, солнце? Как экзамены? Мерлин, как же я скучаю, Геральт. Как же я скучаю. Мне кажется, не хватит слов, чтобы выразить это. Кстати, Йен подарила мне на День рождения розовую толстовку с изображением белого волка, — я говорил тебе? Так тепло сразу стало. Белый волк. Это так трогательно. Она мне безумно нравится. Думаю, тебе понравится тоже. Если приеду к тебе, обязательно возьму её с собой. Следующее письмо, возможно, будет уже из дома. Адрес напишу на обратной стороне этого листа. Пиши мне уже туда, хорошо? Твой домашний адрес я записал: ты же присылал его мне в каком-то из писем. До конца учебного года осталось четыре дня… Я очень люблю тебя, Геральт. Очень скучаю по тебе. Я это уже сто раз написал, но плевать. Ты — моё счастье. Целую. Лютик. 10 июня 2008». *** К экзамену по зельеварению Лютик готовился день и ночь. Он очень хотел порадовать Малфоя: просто не мог допустить провала, потому что… Драко в него верил. И ему очень хотелось порадовать его. И, когда он приготовил идеальный Напиток Живой Смерти, а потом без запинки ответил на вопросы об ингредиентах различных зелий, Малфой улыбнулся и поставил твёрдое «отлично» в табель. — Я горжусь тобой, Лютик, — он потрепал его по макушке. — Ты это сам сделал. Ты заслужил эту оценку. — Спасибо, профессор, — улыбнулся Лютик, а потом смутился и добавил: — Сэр… Могу я вас попросить кое-о-чём? — Да? — В общем, я сообщил Геральту, чтобы он писал мне уже на домашний адрес, но вдруг он случайно ошибётся и отправит письмо в Хогвартс? Вы ведь… ещё будете здесь некоторое время? Мне больше некого попросить, простите, сэр, мне очень неловко… — Лютик, — Малфой мягко перебил его и с улыбкой покачал головой. — Я прослежу за этим. И всё, что придёт на твоё имя — переправлю тебе. Запиши мне свой адрес вот тут, — он подвинул к Лютику перо, чернильницу и кусочек пергамента. — Спасибо, профессор, — выдохнул Лютик, закончив писать. — Вы… вы просто… Можно, я?.. Но Малфой опередил его, заключая в крепкие объятия. — Береги себя, Лютик. Я знаю о твоих отношениях с родителями кое-что, поэтому… будь осторожен. Счастливых тебе каникул. — Спасибо! — снова поблагодарил тот, обнимая его в ответ. — И вам тоже, сэр. Как, всё-таки, хорошо. *** Экзамены позади. Всё. Лютик без сил рухнул на кровать. Они только что закончили отмечать конец учебного года, но в спальне было абсолютно тихо. Все, кто был здесь, спали беспробудным сном. Остальные ещё не собирались возвращаться. Завтра остаётся только собрать вещи, а послезавтра — Хогвартс-экспресс отвезёт их обратно в Лондон. Лютика ужасно тревожила встреча с родителями, но надежда на скорое свидание с Геральтом переполняла его до краёв. Он сгорал от желания как можно скорее прикоснуться к нему, обнять, почувствовать вкус его губ… Мерлин, да хотя бы увидеть. Задёрнув полог, он уже по привычке приподнял подушку и вытянул из-под неё фотоальбом. Казалось, он никогда не насмотрится вдоволь. Раз за разом он погружался в воспоминания, перелистывая страницы, скользя взглядом по фотографиям… Пролистав альбом до конца, он наткнулся на тот самый потайной кармашек. Вытянул одну карточку, затем — другую. Как же, чёрт возьми, красиво. Геральт был совершенством. Лютик прекрасно помнил, какое вожделение испытывал, глядя на его утренние тренировки, любуясь его обнажённым телом… Ох, чёрт. Лютик лежал на животе, рассматривая фотографии, и очень остро ощутил, как затвердевший член упёрся в кровать. И вот сейчас, на самом-то деле, хотелось безумно. Он не делал ничего такого уже очень давно. Очень. В конце концов, Геральт оставил эти снимки не просто так. Он мягко толкнулся в матрас и рвано выдохнул. Давно не получавшее ласки тело было отзывчивым, точно наэлектризованным. Так хотелось быть рядом с ним, Мерлин, так хотелось… Лютик перевернулся на спину, быстро наложил Оглушающее заклинание, чтобы никто не смог его услышать, и одним плавным движением выпутался из пижамных штанов. Сплюнул на ладонь, обхватил ей налившийся член, размазывая слюну по стволу и головке, тихо выдохнул и толкнулся в плотно сжатый кулак. В голове всплывали образы. Он периодически смотрел на фотографии, но ещё больше заводили его воспоминания: поцелуи, ночи и утро в Выручай-комнате, губы, ласкающие так жарко и страстно, чувство невероятной наполненности от горячего члена внутри… Если прежде он ласкал себя, лишь представляя, как это могло бы быть, то теперь — он знал, как это. И от воспоминаний возбуждался всё сильнее. Он тихо постанывал, обводя головку большим пальцем, лаская уздечку, вспоминая, как то же самое творил влажный язык Геральта, беспорядочно вскидывал бёдра и закусывал губу. Так хотелось. Так чертовски хотелось. Чтобы снова утопать друг в друге. Чтобы снова срывать с любимых губ стоны удовольствия, чтобы снова сливаться в единое целое. Мерлин, как потрясающе Геральт стонал. Как восхитительно целовался. Как прекрасно было ощущать его член внутри. Геральт-Геральт-Геральт-Геральт-Геральт!.. Когда Лютика накрыла волна мощного оргазма, он крепко зажмурился, и перед его внутренним взором было только одно: тёплые янтарные глаза, в которых плескались вожделение и нежность. Как же, чёрт возьми, хорошо. *** Платформа девять и три четверти встретила их с Йеннифэр летней теплотой и ощущением лёгкой тоски. На самом деле, даже не лёгкой. В случае Лютика уж точно. Едва они сошли с поезда, захватив свой багаж, Лютик тут же увидел их: его отец и мать стояли вдалеке от всех, холодно глядя на него. По спине пробежали неприятные мурашки. Оставалось надеяться лишь на то, что письмо от Геральта уже ждёт его дома: хоть какая-то радость. А может быть, ему всё же позволят поехать?.. — Ну, пока? — грустно спросила Йеннифэр. — Не люблю долгих прощаний. Ты же знаешь. Скоро встретимся, правда? — Конечно, Йен, — Лютик обнял её так крепко, как только мог. Родной, милый… родной-родной человек. Подруга. Сестра. Лютик не смог бы подобрать слов, чтобы описать, как сильно он… — Я тебя люблю. — И я тебя, дурашка, — она усмехнулась и ласково потрепала его по волосам. — Береги себя, — сказала она вполголоса, покосившись на его родителей. — Если что — пиши мне, хорошо? Если поеду к Цири, пришлю тебе её адрес. — Я тебе и просто так напишу. Ты ведь знаешь. И передавай Цири большой привет. — Знаю. Передам. Они снова обнялись. Лютик поцеловал её в щёку. И, когда она направилась к своим родителям, которые ждали её неподалёку, он вздохнул и поплёлся к своим, совершенно не зная, что сказать. — Здравствуй, Юлиан, — холодно кивнул отец. Мать едва заметно, совершенно неискренне улыбнулась и тоже кивнула. Пропасть. Пропасть. Между ними чёртова пропасть. — Э-э… — протянул Лютик. — Привет. — Поговорим дома, — сказала мать. Когда они прибыли в поместье, Лютику дали время на отдых: он вошёл в свою комнату, первым делом обыскав её всю — вдруг письмо от Геральта уже пришло? — но, не найдя ничего, быстро разобрал чемодан, любовно пристроив проигрыватель на массивную тумбочку, раскидал часть вещей по местам, едва не забыв, нацепил на палец дурацкое фамильное кольцо и спустился вниз, в столовую. Ему хотелось как можно скорее покончить с этим разговором, чтобы не терзать себя ожиданием и надеждами. Родители сидели за длинным столом, о чём-то переговариваясь. Два домовика разносили блюда. Лютика передёрнуло при одном взгляде на это. Он ненавидел этот чёртов аристократизм тем сильнее, чем чаще появлялся в фамильном особняке. Ему здесь определённо нечего было делать. — Садись, ешь. Не стой, как истукан, — довольно резко проговорил отец. Лютику стало жутко. Он кивнул и на ватных ногах подошёл к столу. Уселся, заправил за воротник салфетку. Положил в серебряную тарелку какое-то блюдо, напоминающее ризотто. Обедали в полной тишине. Слышалось только звяканье приборов и тиканье больших напольных часов с маятником. Вероятно, никогда ещё Лютику не было так некомфортно дома. А дома ли?.. Когда с трапезой было покончено, и домовики убрали со стола, отец приказал им удалиться. По спине Лютика снова пробежал мерзкий холодок. Они остались втроём. — Итак, — начала мать. — Нам нужно кое-что сказать тебе, Юлиан. Она скептически посмотрела на белую прядь в волосах сына, на кольца на его руке: средний палец украшала фамильная реликвия; на безымянном же было подаренное Геральтом кольцо, сейчас выглядевшее серым и тусклым. Собственно, как и настроение Лютика. — Во-первых, мы очень разочарованы тобой. Статья в «Ежедневном пророке» — позор для нашей семьи. Твоему отцу едва удалось убедить коллег и подчинённых в том, что всё это ложь, и что фотография в газете подправлена, чтобы оклеветать нас. Ты должен быть сдержаннее. Куда сдержаннее. Никаких эмоций и чувств на публике. Усвой это, наконец. Во-вторых: мы искренне надеемся, что тот… выпад, который ты позволил себе в кабинете директора, был твоей реакцией на переживания, и ты раскаиваешься в собственных словах. В Лютике бушевала буря. Он стиснул кулаки под столом, изо всех сил заставляя себя держаться. — Раскаиваюсь, — через силу выдавил он, опустив взгляд. От них сейчас зависит всё. Он сам зависит от них. Нужно играть по их правилам. Настанет день, когда он выскажет всё, хлопнет дверью — и никогда не вернётся сюда. Но… не сегодня. — Хорошо, — кивнула мать. Отец всё это время молчал, хмуро глядя на сына. — Это не значит, что мы простили тебя, Юлиан. Но мы рады, что ты кое-что осознал. Ты можешь идти. Лютик попытался успокоиться и осторожно спросил: — Скажите… Мне никакие письма не приходили? — Нет, — мать покачала головой. — А от кого ты ждёшь письма? — От Геральта, — твёрдо ответил он, не моргнув глазом. Это его любовь. И он будет защищать своё право на неё. — Писем не было, — сухо повторила мать. Повисло продолжительное молчание. Лютик решался. — Я… могу вас попросить? — тихо сказал он, дрожа от волнения. — О чём? — Можно мне поехать к нему на всё лето? Пожалуйста. Никто об этом не узнает. А я… не буду вам здесь докучать. Родители посмотрели на него, как на сумасшедшего. — Нет, — спокойно сказала мать. — Ты никуда не поедешь, — вслед за ней отрезал отец. — Не хватало ещё… — Но… Ну, пожалуйста! — взмолился Лютик. — Юлиан! — отец повысил голос. — Ты слышал меня? Ты никуда не поедешь. Немедленно иди к себе. Разговор окончен. Он вспыхнул, но не сказал ничего: лишь развернулся на каблуках и помчался в свою комнату. Едва за ним закрылась дверь, он рухнул на кровать и со всей силы врезал по ней кулаком, стараясь выплеснуть свою злость. Хотелось крушить всё вокруг, и в конце концов он просто уткнулся в подушку и зашёлся сухими рыданиями. Это, чёрт возьми, было просто невыносимо. За что ему это? Почему его родители именно такие? За какие грехи в прошлой жизни, если она была, он родился именно Леттенхофом?.. На следующий день, за завтраком, Лютик повторил попытку. Осторожно спросил, как родителям спалось, вежливо пожелал приятного аппетита… и спустя несколько минут подобрался к важному. — Отец… Может быть, я всё-таки смогу поехать? Вам же без меня здесь лучше будет. Вы наверняка… сердитесь на меня ещё, — он говорил тихим, полным смирения голосом, покорно опустив глаза, но внутри всё клокотало от несправедливости. — Я уже сказал тебе, Юлиан. Мы с матерью не отпускаем тебя. Тема закрыта. Какого чёрта?! Что ещё он должен сделать? Почему они не хотят его отпустить? После завтрака Лютик сидел в своей комнате, прижимая к себе рубашку Геральта, и думал, думал, думал… Если они не отпустят его, то эти каникулы будут сплошным мучением. От того, что он проведёт их без Геральта. От того, что он проведёт их здесь. В доме, где он ненавидел каждый угол. Может быть, стоит окончательно подстроиться под них и сыграть по их правилам? — Простите меня, — тихо сказал Лютик, войдя вечером в гостиную, где у камина сидели его родители. — Что? — отозвалась мать. — Я не слышу тебя. — Простите меня, — уже громче проговорил он. — Я очень виноват перед вами. Я не должен был говорить всего этого… тогда. Мне очень стыдно. Простите меня, пожалуйста. Я должен был сдержать свои эмоции, как вы и учили меня, но я поддался им. Я поступил плохо. И наговорил много лишнего. Он безбожно врал, потупив взгляд и скрестив пальцы за спиной на удачу. Ему было стыдно? Ни капли. Он не чувствовал никаких угрызений совести, он не считал, что должен был сдержаться. И уж точно не считал ни одно своё слово лишним. Просто сейчас игра стоила свеч. Повисла пауза. Лютик молился всем известным богам, чтобы это сработало. — Надеюсь, ты усвоил урок, Юлиан? — холодно спросила мать. — Усвоил, — тихо ответил он с видом нашкодившего котёнка. — Прекрасно, — кивнула она. — Иди к себе. — Вы… вы простите меня? — Посмотрим на твоё поведение. — Можно мне поехать? — Лютик просто не выдержал. — Пожалуйста, умоляю вас! Об этом никто не узнает, клянусь вам. Я даже Йеннифэр не скажу! Ага, чёрта с два. Расскажет всем, кому захочет. — Делай, что хочешь, — каркающим голосом вдруг отозвался отец. — Правда?.. — Лютик ошарашенно захлопал глазами, едва сдержав счастливый визг. Получилось. Он скоро увидит Геральта. Совсем скоро. — Мне правда можно поехать? — Об этом никто не должен знать, — скептически бросила мать. — Надеюсь, урок пошёл тебе на пользу. И в скором времени ты образумишься. Через пару лет - женишься. А пока придётся получше скрывать от всех твоё… отклонение. Отклонение. Пиздец. У Лютика от злости зашумело в ушах. Он не мог поверить, что вот так с ним разговаривают собственные родители. Что для них он — просто-напросто бракованный экземпляр. С отклонениями. Он едва удержался от гневной тирады. Это сейчас ни к чему. Нарушать хрупкое согласие никак нельзя. Они могут и запретить снова. — Не узнает, — на одном дыхании сказал он, крепко сжав руки в кулаки. — Клянусь вам, никто не узнает. — Ты можешь написать своему… другу, — мать скривилась. Отец — тоже. — Что приедешь. Лютик рассыпался в благодарностях ещё полчаса, проявив, наверное, лучшие свои актёрские способности. И лишь потом, оказавшись у себя, он упал на кровать и разрыдался. Отклонение. Ну да, конечно. Он сломанный экземпляр. Никому не нужный. Почему, почему всё так?.. Он несколько раз двинул кулаком по матрасу, чтобы выплеснуть злость, вцепился пальцами в подушку так крепко, что разорвал ткань… Он обязательно сбежит отсюда когда-нибудь, обязательно… Он глубоко дышал, снова прижимая к себе его рубашку. Понемногу отпускало. Геральт — единственная спасительная соломинка. Он скоро увидит его. Совсем скоро. Обнимет, прижмётся, вдохнёт его запах. Успокоится. Рядом с Геральтом всегда было спокойнее. Даже в кишащем ядовитыми пауками лесу. Лютик, наконец более-менее придя в себя, починил порванную ткань подушки заклинанием, приманил к себе пергамент, перо и чернильницу из чемодана, и устроившись за письменным столом, принялся писать: «Привет! Геральт, я поверить не могу! Они разрешили мне приехать к тебе! Разрешили! Мы скоро увидимся! Мерлин, я просто не могу в это поверить. Буду ждать от тебя ответного письма, чтобы ты написал, каким способом мне добраться до тебя. Честно? Мне кажется, ради встречи с тобой я готов хоть на магловском самолёте полететь. Ты ведь тоже рад, правда?.. Я надеюсь, что предыдущее моё письмо дошло до тебя. Обычно ответ на мои письма приходит через четыре-пять дней после того, как я их отправляю, но сейчас прошло уже больше недели — а письма всё ещё нет. Надеюсь, его не сожрала сова по дороге. Хотя — было бы весело, правда? Ты говорил, что возвращаешься домой в то же время, что и я, поэтому я смело пишу тебе на домашний адрес. Очень жду встречи. Люблю тебя. Лютик. P.S. При встрече расскажу тебе про родителей. Это полный пиздец. Иначе не скажешь. 15 июня 2008». *** Неделя пролетела в томительном ожидании ответа. Лютик занимал себя чем угодно: читал, отрабатывал заклинания, играл на лютне, сочинял что-то, стараясь не пересекаться с родителями, — словом, делал всё, чтобы только не думать о том, когда же придёт письмо. Он каждое утро спрашивал домовиков, не приходили ли письма на его имя, и они только качали головой: до сих пор не было ответа даже на то послание, которое Лютик отправил ещё из Хогвартса. Спустя ещё неделю он забеспокоился и написал ещё одно письмо. «Геральт, здравствуй! Почему ты не отвечаешь? Что-то случилось? Ответь мне, прошу тебя. Может быть, я чем-то тебя обидел?.. Если так — прости, пожалуйста. Я не хотел. Не думал даже. На случай, если предыдущее письмо вдруг не дошло до тебя, я повторяю: мои родители отпустили меня к тебе. Скажи, каким способом и когда мне добраться до тебя? Или, если не выйдет, то объясни, почему. Ответь, пожалуйста. Я люблю тебя. Лютик. 29 июня 2008». Он пробежался взглядом по написанному. Письмо вышло корявым: руки тряслись от плохо скрываемого волнения. В голову вдруг пришла безумная идея: а что, если Геральт по каким-то причинам задержался в Дурмстранге? Подумав, Лютик написал ещё одно письмо с таким же текстом, на всякий случай указав, чтобы Геральт писал ему на домашний адрес. И, запечатав оба конверта, отправил с ними обеих семейных птиц: того самого филина и белую полярную сову. Одна полетела в Дурмстранг. Вторая — по домашнему адресу Геральта. Лютику было страшно. Он не мог понять, почему Геральт ему не отвечает. Может быть, с ним что-то случилось? А может быть, Лютик просто ему надоел?.. Вдруг, когда он написал Геральту, что может поехать, тот просто представил себе перспективу провести каникулы вместе и… не захотел этого? Лютик просто сходил с ума. Он перебрал уже все возможные варианты такого развития событий: даже писал Малфою в Хогвартс, несколько раз извинившись за беспокойство и спросив, точно ли не было никаких писем. Малфой ответил, успокоив его, что он ничем не беспокоит. И что писем не было. Как не было их даже спустя ещё две недели.