белая рубашечка №1
Таким было прозвище Чонгука на последнем году старшей школы. Это прозвище подходило так хорошо, что даже директор решил, что оно отлично впишется в перечень «Больше Всего Хотел Бы...», составляемый в конце года. Прямо под именем Чон Чонгука, рядом с его классом (12-ый) и цитатой для выпускного альбома («Ты обретаешь больше ума от провала, чем от успеха») было обличающее Больше Всего Хотел Бы Встретиться С Богом. Чонгук знал, что это камень в его огород, но все же чуть-чуть возгордился. Несмотря на то, что гордость — грех. И он кается. Точно так же, как и с цитатой для выпускного альбома, когда он принял решение в последнюю минуту, потому что был слишком ленив, чтобы придумать что-то — да-да, лень это грех, и он очень раскаивается — и вдохновился своим же прозвищем. В конце-концов, это было свидетельством его преданности Богу. На протяжении всех школьных дней, и самых ранних тоже, это было большой проблемой. В начальной школе его мама могла упаковать детскую Библию вместе с карандашами, тетрадками и прочим. И когда приходило время игры «Покажи и расскажи», Чонгук показывал свою Библию и говорил о Слове Божьем так старательно, как только мог. Его родители всегда гордились им. (И очень раскаивались за это). Несмотря на юный возраст, его вера была сильна и непоколебима. Они беспокоились, что его набожность разобьется о подростковую жизнь; это было частым переживанием в доме. И они были приятно удивлены, когда в старшей школе Чонгук не только не стал проблемным ребенком, но и объявил, что не планирует поступать в колледж. Он хотел провести свои дни, распространяя Доброе Слово каждой Потерянной Душе, какой только сможет. И он делал это дни напролет: обивал пороги, раздавая брошюры; сидел в разных комнатах с разными семьями, повторяя одни и те же цитаты из Библии, которые запомнил еще ребенком. Он был так предан своему делу, что староста из его паствы, называющий себя только библейским именем Аса, разве что не посвятил его в рыцари — настолько сильно хвалил. Но Чонгук занимался этим не ради внимания или похвалы своих духовных наставников и старейшин воскресным утром. Он делал это, потому что такова истина: после прочтения всего до мельчайших деталей об Аде, он не хотел, чтобы там пребывала хотя бы одна людская душа. Даже души людей, которых он мог ненавидеть. Даже те, кого Старейшина Аса называл безнадежными и глухими к истинной правде. Чонгук хотел помогать даже им. И он все еще хочет. Заблудшие души — это не те, кто намеренно начал странствие, погнавшись за чем-то другим. А те, кто потерялся. Кто нуждается в правильном направлении. ⠀ Шло лето перед двадцать вторым днем рождения Чонгука, когда Старейшина Аса объявил о том, что вселило страх в сердца всей их паствы, но переплело как смятение, так и принятие. Это пришло к нему во сне, сказал Аса, и назвал точное время последнего часа. Таким было послание свыше, и Старейшина Аса был благословлен получить его. А паства получила благословение узнать об этом. Узнал и Чонгук. Он верил в силу второго шанса; верил, что все души будут искуплены, даже если они заблудились. И больше всего на свете ему хотелось лишь одного — проложить дорогу в Рай людям. Помочь всем, кому только возможно. Обивать пороги домов с десяти утра до двух часов дня превратилось в полную дневную занятость. С верными помощниками — картой и собственной верой, он садился на велосипед в 6:30 утра, ехал как можно дальше от дома и обивал новые пороги домов. У него оставался один год до конца света, и он должен был что-то сделать. ⠀ Чонгук собирался работать в одиночку до самого конца лета, когда вернулся блудный сын паствы. Белая рубашечка номер два, Ким Тэхен, старший сын самой верной семьи прихожан. Это было удивительно, невероятно: как семья, в которой женская глава тратила все свое время на церковь, а мужская глава путешествовал по провинциям, то и дело обращая людей к Господу Богу, могла вдруг уродиться таким как Тэхен. Взросление в пастве ничем не отличалось от обыкновенного. Мальчик был таким же, каким и любой ребенок. Не по годам развитый послушник, наивный и чуткий до таких вещей, как изменения, кожаные ремни и учительские наказы. Долгое время Тэхен не приносил никаких хлопот. Он пел в хоре, учил Библии младших, что еще не могли читать самостоятельно, и преображал все вокруг добродетелью и чистотой, которые не снились даже самым набожным праведникам. Так продолжалось до его двадцатого года жизни, когда мнение общественности поменялось. Виной всему был слух, дошедший до старейшин от молодых людей: Тэхена заметили на прогулке в Нежелательной части города (кишащей неверующими и настолько далекими от Бога людьми, что даже Старейшина Аса не видел смысла туда идти) и, мало того, держащимся за руку с парнем. Когда Чонгук впервые услышал об этом, то слух показался ему таким безобидным, что он попытался понять, в чем же будет проблема, если это будет доказано. Так или иначе, когда стало известно, что эти выдумки — правда, другая правда тоже всплыла на поверхность, словно утопленник. Не только та, что Тэхен был замечен держащимся за руки с незнакомым парнем, но еще и что Кимы, важнейшая семья прихожан, и раньше имели проблемы с Тэхеном и тем человеком. Видимо, именно поэтому, когда ему было семнадцать, родители взяли его к Старейшине Аса, чтобы тот смог достучаться до его благоразумия. Беседа была достаточно откровенной. Паства считала, что это поможет в борьбе с опасностью влечения к партнерам своего пола. С тех пор даже невинная прогулка за ручку казалась Чонгуку отступом с праведного пути. После этих слухов он видел Тэхена лишь раз, когда тот объявлял перед своими родителями и паствой, что собирается уйти, дабы излечить себя от этих помыслов. Он просил молиться за него и держать все в секрете «в это трудное время». Паства, до этого жужжащая о его грешности и непристойности, поднялась на ноги и разразилась аплодисментами. В тот день Чонгук еще не осознал: это был первый раз, когда он столкнулся лицом к лицу с их лицемерием. А через несколько дней после отъезда Тэхена, его отсутствие легло камнем на сердце. Друзьями они и не были, но Чонгук восхищался Тэхеном. Он считал его прекрасным примером того, к чему когда-либо мог стремиться. Тэхен был искренен в доброте, искренен во всепрощении, искренен в помощи. Просто искренен. Это то, чего Чонгук хотел больше всего. Быть не просто праведным, а искренне праведным; быть добрым не ради того, чтобы быть не злым, и не потому, что так сказано; не для того, чтобы избежать наказания, полагающегося тем, кто поступает плохо. И больше всего ранило то, что в отсутствие Тэхена Чонгуку пришлось признать: хоть он и похоронил это глубоко в себе, сегодня — он все еще увлечен. Будучи ребенком, он считал Тэхена красивым. Красивый — детская форма «привлекательности во всем». Так же, как «быть симпатичным» значило быть исключительно хорошим милашкой. Ему нравилось, когда Тэхен, взрослее всего на два года, читал Библию вместе с ним; когда старшие пели в хоре, а он помогал Чонгуку разбираться с одеждой и консервами, предназначающимися для церковной благотворительности. Ему было десять, а Тэхену двенадцать, и он совсем не знал, что значит привлекательность. Пока Тэхен не оставил их после слухов, молитв и аплодисментов. Тогда он наконец понял. Чонгук ушел в себя на несколько дней после этого, еще долго продолжая молиться в темноте, когда его родители уже отходили ко сну. Две недели он соблюдал пост, а на вопрос «почему» отвечал, что просто хочет быть ближе к Богу. Чонгук не раскрывал настоящей причины. Как бы он мог? Он видел разочарование на лицах паствы, когда речь заходила о Тэхене и парне, с которым тот держался за руки в Нежелательной части города. Он видел, как Кимы — всегда гордые за своего прекрасного любимого сына — едва смогли взглянуть Тэхену в глаза, когда тот объявил об уходе. Ведь он читал Библию. Он знал, что ему нужно делать. Блудный сын вернулся в воскресенье. Тэхен выглядел таким же красивым, как и всегда, если не больше. Он все еще источал благочестивость, был искренен во всех проявлениях и улыбался так, будто от его счастья зависела судьба человечества. Три года отсутствия пошли на пользу. Он казался выше и стройнее, определенно поработав над мускулами и своей роскошной комплекцией. Когда Чонгук увидел Тэхена, от души у него отлегло, хоть он и не подал виду. Для Чонгука его возвращение означало надежду. Все время, пока он продолжал молиться, продолжал блюсти пост, продолжал нести Слово Божье, он надеялся, что его тайна ушла без остатка, и притяжение тоже уйдет. Но остальные в пастве не почувствовали того же самого облегчения. Три года хватило, чтобы слухи набрали силу и все большее число людей поверили в ложь. Многие были уверены: Тэхен вернулся просто для того, чтобы Кимы сохранили свою репутацию вопреки одному слову, которое Чонгук даже не смог бы набраться смелости повторить. Не имело значения, что Тэхен был выше этого, или что у него, согласно родительскому позволению, была девушка по имени Натали, которая писала ему все время разлуки, выражая поддержку. Родители были так увлечены отношениями Тэхена и Натали, что шептались о свадьбе. Лучше бы ему жениться, чтобы не рисковать возвращением тех самых мыслей. Поэтому как только Чонгук увидел, что отказы Тэхена не принимаются во внимание, в его голове тут же возникла идея, чтобы тот присоединился к миссии. Чонгук не мог объездить все районы своей карты самостоятельно. Но с помощником, естественно, они смогли бы охватить куда большую часть территорий. Впрочем, пусть он и лелеял такую мысль, ему не хватало смелости подойти и рассказать Тэхену о своих планах. Это было не его прерогативой. В итоге Тэхен подошел к нему сам. Он слышал о работе Чонгука, слышал о времени последнего часа и хотел протянуть руку помощи. И даже несмотря на то, что Чонгука посетила та же идея, согласиться было не так легко. Он думал, что люди узнают. Они увидят его рядом с Тэхеном и решат, что Чонгук такой же. Он не мог так рисковать. Но потом, прежде чем он успел отказать, Чонгук вспомнил, чем он больше всего восхищался в Тэхене. Тэхен всегда готов был прийти на помощь, всегда был искренен в помыслах. Чонгук вспомнил, почему он вообще колесил по районам: каждый заслуживал второго шанса. И тогда Чонгук кивнул, пожал его руку и сообщил, что в 6:30 утра они могут начать работать.начало конца
После почти что года, проведенного вместе, Чонгук многое узнал о Тэхене. Узнал о его любимом напитке на завтрак; какую песню он напевает в час перерыва; тот факт, что он постоянно опаздывает. Последнее, хоть и портило Чонгуку все настроение, позволило выяснить: на Тэхена он может злиться примерно столько же, сколько требуется светофору, чтобы переключиться с красного на зеленый. Он проникся к Тэхену. Впрочем, родители Чонгука насторожились, что их сын будет проводить в его компании столько времени. Пусть они и были из тех, кто аплодировал Тэхену, когда тот вернулся, и хвалили за приложенные к изменениям усилия, они тоже имели на все свои взгляды. В их глазах Тэхен значил риск. То, что случилось тогда, случилось навечно. С помощью цитат из Библии, говорящих о важности помощи и прощения, Чонгук убедил родителей взглянуть на ситуацию с другой стороны. И они нехотя приняли то, что в жизни их сына в последний год будет постоянно присутствовать Ким Тэхен. Им это не нравилось. Чонгук это знал. Но даже несмотря на косые взгляды со стороны паствы и неодобрение своих родителей, он проникся к Тэхену симпатией. Если бы кто спросил, он бы тотчас же отмахнулся. Но все же Чонгуку нравились его неуместные шутки; нравилось то, как Тэхен был хорош, хоть и непоседлив больше, чем кто-либо другой из знакомых Чонгука. Тэхен помогал людям без задней мысли. Однажды они решили быстренько перекусить сэндвичами между делом, но Тэхен столкнулся с бездомным, который просил денег или еды. Он не сделал ни одного укуса своего сэндвича, но отдал его мужчине, не раздумывая ни секунды. Вот чем восхищался Чонгук. И неуместные шутки, над которыми ему на самом деле не стоило бы смеяться, были небольшим дополнением. Не то чтобы они сблизились. Он так и не набрался смелости спросить Тэхена о трех последних годах; что случилось, когда ему было семнадцать, что случилось, когда ему было двадцать. Но Чонгуку он нравился: рядом с Тэхеном он отдыхал. Остальные не шли ни в какое сравнение. Ранним утром они встречались у магазинчика на углу. Они жили в разных подразделениях, поэтому выбрали именно это место после первого же утра работы вместе, когда запоздало поняли, что никто из них не купил поесть. И дело было не только в том, что магазинчик стоял прямо посередине между их домами: там были самые лучшие круассаны с яйцом и сыром на завтрак во всем районе. Наполовину сидя на велосипеде, наполовину упершись ногой в землю для баланса, Чонгук уже почти доедает свой круассан, когда прибывает Тэхен. Запыхавшийся, он ухмыляется, подъезжая к нему на своем велосипеде, и уже открывает рот для невнятного извинения. Сегодня он опоздал на десять минут. Чонгук хотел бы заострить на этом внимание, но у него набит рот, да и здесь все понятно без слов. Вместо этого он кидает Тэхену его бутылку апельсиново-мангового сока и второй круассан, завернутый в упаковку. Когда тот делает первый укус, Чонгук уже делает свой последний и вытирает уголки рта салфеткой. — Сможешь управиться за пять минут? Тэхен поднимает взгляд и отвечает с набитым круассаном ртом. При виде его раздутых щек и вылетающих изо рта кусочков яйца и хлеба, Чонгук мужественно расплывается в улыбке. Прямо как светофор, переключающийся с красного на зеленый. Все еще улыбаясь, он закатывает глаза, и Тэхен с полным ртом начинает смеяться. — Хорош хохотать, — произносит Чонгук, хотя его плечи тоже трясутся от смеха, — ты же подавишься. Улыбка Тэхена становится шире и демонстрирует полный рот пережеванной пищи, на что Чонгук отворачивается, чувствуя как отвращение, так и веселый задор. — Грубиян, — причитает он. ⠀ Их карта района была покрыта красными галочками маркера Sharpie. Эти галочки обозначали каждое место, куда они с Тэхеном смогли добраться со своей спасительной миссией. Но это не значило, что все поездки были успешными. Во время некоторых миссий их прогоняли, едва завидев, прохожие и соседи; сказать по правде, это внушало страх. Например, район Рэйми. Когда-то давно район Рэйми был пристанищем для скитальцев и бедных семей, которые едва позволяли себе аренду жилья, не говоря уже о продуктах. На весь район было два магазина: магазин с алкоголем и с заброшенным антиквариатом. Если кто-то из района Рэйми хотел купить продукты, им нужно было добираться через еще один район рядом. Но с тех пор, как Чонгуку исполнилось семнадцать лет, люди заговорили о том, что район поменялся к лучшему. Чонгук был слишком молод, чтобы достаточно знать Рэйми, знать о том, каким именно был район. Все, что он мог — полагаться на слова старейшин, которые говорили, что пусть тот и был признан Нежелательной частью города (такой же, в какой несколько лет назад был замечен Тэхен), и все же район стал лучше, чем прежде. Единственной проблемой оставались полчища грешников. Сейчас там проживает большое количество молодежи того же возраста, что и Чонгук. Свеженькие выпускники колледжей, люди, которые уже достаточно взрослые, чтобы иметь собственное жилье, но слишком молодые, чтобы уже обзавестись семьей. В этой части города находились бары, клубы и даже секс-шопы. И это было довольно плохо, но вот что действительно заставляло прихожан держать спины еще ровнее, когда они наведывались в тот район, было то, что он походил на собственную версию района Кастро в городе Сан-Франциско. Иначе говоря: не гетеросексуальный. Тогда, когда Тэхена заметили за руку с парнем, это было не обыкновенное происшествие. Он держался за руку с парнем из той части города, где процветало гей-комьюнити. Его словно поймали с поличным, как опаснейшего преступника. Но не только поэтому Чонгук избегал появления в том районе. У него были свои секреты. Он знал о проблемах прошлого Тэхена и не хотел наворотить чего-нибудь, что собьет его с пути изменений к лучшему. И еще одна причина крылась в том, что Чонгук хотел отправиться в район Рэйми еще с прошлого года, когда дата последнего дня прочно засела в его голове. По его мнению, люди в этом районе были такими же, как и он сам. С той единственной разницей, что они были потеряны, а он нет. Чонгук считал, что может указать им дорогу, и уже принял решение о поездке туда. Он был не в силах оставить людей в вечном проклятии их души. Однако сначала это следовало обговорить с Тэхеном, чего Чонгук и боялся больше всего. — Что сегодня по курсу? — спрашивает тот, уже давно допив свой апельсиново-манговый сок и управившись с круассаном, мусор от которых отправляется в урну. Он снова застегивает шлем и регулирует ремешок на голове, пока тянется к велосипеду Чонгука за картой. У Чонгука никогда не ладилось со словами. Он прокручивает их в голове, пытаясь найти лучший ответ, но в конце-концов ясно: лучший ответ это обыкновенная правда. — Ничего, если мы отправимся в Рэйми? У Чонгука никогда не ладилось со словами, но с чтением людских эмоций он справлялся отлично. Он улавливает, как лицо Тэхена трогает тень нерешительности и опаски, словно ком встает в его горле. Тэхен отворачивается, и улыбка исчезает с его лица, а взгляд опускается вниз. — Можем и не ехать туда, — быстро добавляет Чонгук. — Нет, нет, — отмахивается тот, покачивая головой. Затем его кроткий взгляд возвращается обратно к Чонгуку. — Надо ехать. Я не могу бегать вечно, правда? Чонгук кивает и кладет свою руку ему на плечо, тихонечко улыбаясь. Он еще никогда не выражал таких теплых чувств, но надеется, что это сработает, раз уж он так плох в словах. Да и открыто заявлять, что он здесь только ради Тэхена, было бы лицемерием. А лицемерить с кем-то настолько искренним, все равно что ходить одетым в подделку прямо в сердце Каннама. Тэхен знаком с Рэйми намного лучше Чонгука. Он решает, что они начнут с жилого комплекса под названием Casi Cielo. — На испанском это значит «Почти что Рай», — рассказывает Тэхен, пока они катят свои велосипеды ко въезду. Его лицо выражает приятное предвкушение чего-то большого и неизвестного, а на губах цветет довольная улыбка. — Думаю, лучше начать с самого верха и двигаться вниз по улице, да? Чонгук просто улыбается и разок кивает. Он осматривает комплекс, по которому они колесят: все здания так пестрят красками, все разных цветов. Первый блок домов, со 110-го по 120-ый, до несправедливого ярко-желтый. Второй блок, со 120-го по 130-ый, ярко-розовый, и это так бьет по глазам, что Чонгук вынужден отвести взгляд. Радужные флаги мелькают в каждом окне через каждый метр. Чонгук сглатывает ком в горле и ничего не может поделать с тем, как загораются его щеки. Когда он смотрит на Тэхена, тот смотрит на два дома ниже желтого. На третий — мягко-оранжевый. — Я начну здесь, окей? — Угу. Что в жилых комплексах, что в подразделениях, их система была неизменна. Один из них начинал с самого конца, с последнего дома, заканчивающего комплекс, когда как другой — с самого первого дома во всем поселении. Если работа шла хорошо (или их быстро вышвыривали), они встречались где-то посередине и могли уехать оттуда вместе. Чонгук трогается ниже по незнакомой дороге, и дома наперегонки с ветром начинают мелькать один за другим. Когда он оборачивается, чтобы увидеть, как Тэхен идет к первому дому, наверное, уже прислонив свой велосипед к фонарю во дворе, он видит совсем другое. Он видит, как Тэхен проезжает первые два дома, направляясь к мягко-оранжевому, на который он и смотрел. ⠀ Конец комплекса показывается только через целую вечность. Хотя Чонгук знает, что прошло, может, где-то минут пятнадцать. А впрочем — ведь он оказывается в целом новом для себя мире, и его живот скручивает таким узлом, что даже самые успокаивающие дыхательные упражнения не могут его развязать. Начало комплекса — зеркальное повторение его конца: последние здания ярко-желтые, как и первые. Чонгук снова сглатывает ком в горле, оставляет велосипед на обочине и тянется к двери входа. Его руки хватаются за нагрудный ремешок сумки, а сам он бормочет что-то приободряющее. Для них с Тэхеном это стало традицией, и, скорее всего, в этом заслуга Чонгука. Наверное, все потому, что он был первопроходцем, да еще и справлялся один — все привело к таким ритуалам, хоть они и не облегчали задачу. На самом деле, он больше любит оставлять подобное при себе, быть тихоней. И причина не только в том, что его способности к взаимодействию с людьми усложняли задачу понравиться незнакомцам со своей миссией. Тэхен, со своей лучезарной улыбкой и первородной харизмой, всегда вызывал симпатию. Он был лучше Чонгука в том, чтобы подходить к дому с песнями и танцами, будучи чужаком, что хочет рассказать о Боге за пару минут. Тэхена чаще впускали в дом, чтобы продолжить разговор, даже если человек не был явно заинтересован в чем-нибудь божественном или вообще придерживался собственной правды о Боге. Тогда как Чонгук в свою очередь получал дверью по лицу, выслушивал проклятья и подвергался лжи. Однажды он подошел к дому одной женщины и тут же ушел, даже не успев нажать на звонок, потому что из окна раздался голос: «Никого нет дома!» Каким бы легкомысленным ни был Чонгук, он сосредотачивался на таких неприметных вещах, как принятие, ведь он ненавидел, когда его отвергают. Получать отказы никогда не будет легко. Реже или чаще, Чонгук чувствует, что лучше сдаться, чем перед его носом захлопнется очередная дверь. Он заходит в здание и поворачивается к двери справа, квартира 910. Он пытается справиться с песком в горле, еле волоча ноги к порогу, одной рукой сжимая брошюру в сумке, другую — крепко в кулак. Оказавшись перед дверью, он три раза стучит и делает глубокий вдох. Обе его руки хватаются за брошюру, уже вытащенную из сумки, и его сердце бьется в груди, пока он ожидает ответа. Прошло уже три секунды. Четыре, пять... пятнадцать. Чонгук думает постучать еще, но передумывает и просовывает брошюру в дверной проем. Это обескураживает — то, как дыхание приходит в норму, как расслабляются плечи, когда он уходит. Он стучит еще в две двери. В одну напротив квартиры 910, в одну рядом. Никакого ответа. Как и всегда, такое сильное облегчение приводит его в замешательство. Последняя дверь яркого сине-зеленого цвета. Чонгук не ожидает, что получит ответ, но все равно решает постучать. Его плечи расслаблены, дыхание обыкновенно спокойное. Если бы он только знал, что дверь распахнется, он не позволил бы себе дышать вообще. Девушка, открывшая дверь, едва ли сильно старше него самого. Ее длинные прямые темно-красные волосы колышутся, когда ее взгляд встречается со взглядом Чонгука. И он настолько пронзителен, что Чонгук инстинктивно отводит свой в сторону. — Могу я чем-то помочь? — спрашивает она, но не дает ответить. Вместо этого девушка отворачивается обратно в квартиру и прикрикивает, поправляя накинутую сверху куртку: — Джин, тут один из твоих щенков. Когда она поворачивается, Чонгук еще только начинает отвечать на первый вопрос: — Я пришел, чтобы— — Валяй, — и, обходя Чонгука, сама выходит. Поправив на плече сумку, она напоследок дает ему свой совет: — Если будете трахаться, не надо в гостиной. Мне там еще надо спать. — Я не— — Бай. Не зная что и делать, Чонгук смотрит, как девушка выходит из здания. Он ждет, пока не вспоминает, что дверь квартиры еще открыта. Валяй, — вторят, как эхо, мысли, и он просто идет на поводу. Войдя в квартиру, Чонгук спешит прикрыть дверь, но его плечи остаются настороженно подняты, когда он стоит на пороге и ждет, пока кто-то появится. — ...Здравствуйте? Никакого ответа. Чонгук продолжает ждать, заламывая руки и покачиваясь взад-вперед. Стены здесь нежно-персиковые. Диван сине-зеленый в тон двери и выглядит довольно удобным. Каждый сантиметр стен увешан картинами, фотографиями и другими причудами. С этой стороны, где стоит Чонгук, вся дверь обклеена вырезками из журналов. Пара гладких ног в чулках в сеточку; гигантские фиолетовые губы, словно чья-то голова, посередине холодной пустыни. Чонгук пялится на этот коллаж, пытаясь понять, что к чему, когда на него падает тень, и он понимает, что не один. Он поворачивается и чувствует спазм в груди. Напротив него высокий мужчина — до элегантного долговязый. На нем белые капри в сочетании с гавайской рубашкой (розовый и сине-зеленый цвета), а еще... рубашка расстегнута. И под ней совсем ничего. Только очертания пресса и гладкая кожа, при виде которых внутри Чонгука всплывает странное побуждение потянуться потрогать. Светло-русые волосы, зачесанные назад и разделенные на пробор, что пребывают в некотором привлекательном беспорядке... Парень наклоняет голову и надувает губы — свои идеальные губы. Невозмутимо глядя на телефон в руке. — Ты не Уджин с моей плошкой риса. Чонгук мотает головой, еле дыша: — Кто? — Уджин. Доставка еды? Слыхал о таком? — Нет. Нет, я— — Без обид, но тогда что ты делаешь в моей квартире? — Я... девушка впустила меня. Парень закатывает глаза и откладывает телефон на полку рядом. Он делает несколько тяжелых шагов к Чонгуку, подходя вплотную, и от запаха его одеколона тот почти теряет сознание. Когда он встает напротив Чонгука, то наклоняется к нему вперед. Очень близко. Осознание того, что шея этого парня в двух сантиметрах от рта Чонгука, выбивает воздух из его легких. И уж тем более ему не нравится это сальто, какое вытворяет его собственный живот, когда ситуация проясняется. Он переваривает собственные мысли почти минуту, прежде чем понимает, что дверь открыта, и этот незнакомец машет, чтобы Чонгук уходил. — Вшух, — говорит парень, — ты обаяшка и все такое, но я не буду покупать у тебя, что бы ты ни продавал. Он кладет руку на грудь Чонгука, чтобы вытолкнуть его за дверь, но почему-то делает это нежно, а в его взгляде читается только мягкость. У Чонгука занимает минуту, чтобы понять, и когда он наконец понимает, быстро берет себя в руки. Он пятится назад, пока снова не оказывается в коридоре. Но это не останавливает его: Чонгук просит парня подождать, пока сам тянется в сумку. — Я, эм... У вас есть пара минут, чтобы выслушать Слово Божье? Парень напротив облокачивается о дверной косяк, скрестив руки, и задумчиво ведет бровью: — Зависит от того... о чем он нынче толкует. Чонгук округляет глаза. Он не ожидал, что из всех людей именно такой человек по-настоящему заинтересуется этим. Вытаскивая брошюру, он заикается: — Ну, в Библии— — ...Или не зависит, — со вздохом произносит парень, прежде чем внезапно захлопнуть дверь прямо перед носом Чонгука. На мгновение не остается ничего, кроме тишины. Замерев, Чонгук пялится на дверь, пока отказ не поглощает его, и тогда он выдыхает, опускает плечи и волочет свои ноги на выход из здания. Его даже посещает мысль о том, чтобы попытать счастья в следующем и вновь продолжить свой путь до середины, но все не то. Мало того, что он растерян, отвергнут и удручен, еще и разочарованием разит за версту. Он думал, что давно похоронил в себе это. Ту часть, что пару минут назад потеряла дар речи при виде груди другого мужчины. Он крутит велосипед до главного выхода, ругая себя всю дорогу обратно. Когда Чонгук добирается до места, он остается ждать, пытаясь не утонуть в собственной желчи. Он должен покаяться — покаяться за те мысли, что влезли в голову, за то, как вспенилась густая кровь в его жилах, как он не смог отвести свой взгляд. В конце концов Тэхен находит его. Чонгук ожидал увидеть, как тот едет от условленной середины, или, может, из какого-нибудь другого дома, чем он видел ранее. Не от мягко-оранжевого, к которому его взгляд был прикован вначале. Но именно из него показывается Тэхен, а затем поднимает свой велосипед и едет вниз, пока Чонгук не свистит ему. Кажется, что на лице Тэхена промелькнула растерянность, но Чонгук знает, что так и было. Когда Тэхен останавливается рядом, его губы трогает застенчивая улыбка: — Я поздно? Чонгук покачивает головой. — Нет. Я просто решил закончить. — Все нормально? Чонгук не отвечает ни да, ни нет — не реагирует вообще. Ему хочется быть таким, как Тэхен — заходить в здание, которое он выбирает сам, и выходить оттуда только сейчас. Разговаривать с каждым встречным, делиться Словом Божьим со всеми, с кем может. В отличие от Чонгука — который иногда умудряется выйти с еще большим количеством брошюр, чем он принес. Тэхен кладет руку ему на плечо и немного сжимает: — У всех бывают плохие дни. Нечего здесь стыдиться. Мы еще вернемся, хорошо? И Чонгук кивает, принимая утешение этих слов. — Хорошо. ⠀ Воскресная служба Чонгуку всегда в удовольствие. В самый сложный час она напоминает ему о необходимости держать голову высоко. Напоминает о том, что важно. И после вчерашнего дня — напоминает, что как раз в этом важном он и нуждается больше всего. Чонгук замечает, что в церкви Тэхен сидит слева, в первом ряду, между своими родителями. Он уже взрослый, но они до сих пор относятся к нему, как к ребенку, словно каждое его движение необходимо держать под контролем. Не то чтобы родители Чонгука были другими. Они все еще задают миллион разных вопросов, когда он возвращается с миссии. Как себя вел Тэхен? Куда ты ездил? С кем говорил? Кто говорил с тобой? Оставался ли ты благоразумен? Последний — самый любимый Чонгуком вопрос, потому что он вопиюще бесстыден. С таким же успехом можно спросить, жива ли в нем вера в Бога. Вне рамок миссии они с Тэхеном почти не общаются; не взаимодействуют во время воскресной службы, хоть все вокруг и так знают, что они ездят работать вместе. Но если они будут дружелюбны друг к другу, это привлечет слишком много внимания и подозрений. Если паства узнает, что Чонгук смеется с шуток Тэхена, она решит, что и он поддался тихому голосу Сатаны. Старейшина Аса становится в середину и наклоняется к микрофону. — Ровно год назад я поделился сном, дарованным мне от Бога. Братья и сестры, последний час уже здесь. Он уже на пороге. У нас есть семь дней, наш последний шанс покаяться, очистить души, быть верными только Ему. Оставаться непреклонными в вере. Не поддаваться искушению и пустым желаниям этого мира, когда вас ожидает загробная жизнь. Так и есть, думается Чонгуку. Сейчас не время искушаться тем, что он так долго в себе подавлял. Его всегда одолевал интерес к однополым связям, было ли это дорогой в Ад или нет — просто думать, что другой парень достаточно привлекателен. Он мог спросить об этом у родителей или Старейшины Аса, но он не хотел той же участи, что была у Тэхена. Чонгук хотел быть свободным. И он решил, что пока не ведется на эти мысли, иметь их не грешно. Поначалу новость о том, что приходит последний день, вызвала панику в пастве. Но затем Старейшина Аса сказал свое мудрое слово, и она превратилась в принятие. — Видите? — сказал он. — Вы будете как следует вознаграждены за все ваши поступки и жертвы. Конец это благо. Благо конца страданий. И теперь, когда до конца света оставалось всего семь дней, паства задрожала от предвкушения. Люди говорили о том, что увидят Рай, о том, что они будут там делать. Чонгук слышал, как один парень его возраста хвастался, как много жен он возьмет в Раю. Но сам Чонгук не знал, что думать о загробном мире. Он был счастлив, что это случится в таком хорошем для него положении — не нежелательного человека, как сказал бы Старейшина Аса. Но все же он переживал. Во-первых, Чонгуку казалось, что нет никаких гарантий, что он будет в Раю. Он может отправиться в Ад. Или, что еще хуже, он может оказаться вообще нигде. Так что он не сильно задумывался о том, существует ли Рай как таковой. Но иногда, темной ночью, когда он не мог заснуть, он фантазировал, как бы это действительно было. Если бы он мог увидеть. Множество семей из паствы серьезно подготавливались к Концу. Некоторые из них, например Чосы, Квангы, Ли, делали это монументально: продавали дома, раздавали все свои ценности, сбережения. Чонгук слышал, как миссис Кванг хвастала тем, что она и ее семья уже отдали все, оставив лишь необходимые средства на еду до конца недели и на жилье в мотеле до самого вознесения. По ее словам, это говорило о полном благочестии и делало их намного ближе к Господу. У них не будет денег на мотель или еду по истечении семи дней. Семья Чонгука, как бы набожны они ни были, не заходили так далеко. Его мать отдала мебель, но они все еще жили и спали в том доме, где он и вырос. Насколько он знал, пока это останется неизменным. Мать считала, что отдавать ценности неблагополучным семьям было бессмысленно. Миру придет конец. Люди с плохой судьбой все равно отправятся в Ад. Паства была благодарна, «аминь» эхом раздалось в церкви. Чонгук увидел, как Тэхен опустил голову, а его губы в тайне ото всех растянулись в улыбке. ⠀ В эту ночь Чонгуку снится Ад. Ему снятся разорванная плоть и оглушительные крики, что пронзают его уши, пока он истекает кровью. Ему снится огонь, запах выжженной кожи, звуки ломающихся костей. Он просыпается в поту, его лицо мокрое из-за слез. Сны — это всегда послания. Как то, что было дано Старейшине Аса. После пробуждения он узнал: этот сон говорил ему, что нужно делать. Он должен вернуться в Рэйми. Он должен защитить этих людей. К черту их отторжение. Уже почти год Чонгук проповедует Слово Божье без остановки. И как бы сильно он их ни боялся, он не может отказаться от желания продолжить миссию. Не теперь, когда у него осталось только семь дней.