Голый расчет

      Илья пустился во все тяжкие. Чего уж теперь… Терять уже нечего, и так себя потерял. Запутался в силках бестолковой птичкой — и не вырваться. Если бы дело было только в желании, Илья бы справился. Сумел бы как-то отказаться от сладкого яда. Но все обстояло куда как хуже. Он и раньше догадывался, что чувства, испытываемые им, что-то слишком уж сильны. И не ждал от них ничего хорошего. Но вся глубина падения открылась, когда Илья проснулся после незапланированного сексуального марафона. Было далеко уже за полдень, но спать хотелось неимоверно. К сожалению, в общей гостиной надрывался забытый там вместе с пиджаком коммуникатор. Илья не любил эту придумку недавно созданного техотдела за тонкость и ломкость (особенно в его руках), но ценил её за удобство. Где угодно можно воспользоваться связью. Угу. И начальство тебя сможет достать тоже где и когда угодно. Он приподнял голову, открыл один глаз — на остальное пока не было сил — и оглядел мамаево побоище, творящееся вокруг. «А поутру они проснулись, кругом примятая трава…» Вывороченные из комода ящики, пол, усыпанный их содержимым, скомканная одежда, сдвинутая почти в центр комнаты кровать. И посреди всего этого безобразия — сладко сопящий в подушку Наполеон, навертевший на себя разом и одеяло, и покрывало. И на коммуникатор ему было наплевать. И на Уэйверли тоже. Идиллия. Нет, правда. Сердце Ильи зашлось таким восторгом от вида спутанных темных волос и припухших губ, что ему немедленно захотелось накинуться на Наполеона с новыми поцелуями. Жалко только будить стало, поэтому остановился. Хотя вот член немедленно проголосовал за побудку, как будто ночью не получил свое несколько раз подряд. Пока кровь прилила, понятное дело куда, в пустой голове, к ужасу Ильи, сами собой появились стихотворные строчки. Что-то там про «светом озаренное лицо». Тьфу ты, ересь какая! Ведь взрослый же мужик. Тут-то Илья и понял, что дела его обстоят хуже некуда. Если уж дело дошло до стихов, которые он зарекся писать в ранней юности, то бежать уже поздно. И вообще бесполезно. Коммуникатор продолжал противно пищать, так что вместо того, чтобы лежать и думать о приключившемся несчастье, пришлось встать. Спустив ноги с кровати, Илья тут же наступил на тюбик с гримом и раздавил его. Тот лопнул с противным чавкающим звуком. «А в гостиной еще и кресло сломано», — некстати припомнилось ему, — «все любовь проклятая!» Илья подобрал какую-то рваную тряпку, с отвращением вытер краску с ноги и только потом признал в тряпке пижонское белье Наполеона, которое сам же мстительно разорвал ночью за все свои прошлые мучения. Запнул уже ни на что непохожую тряпицу под кровать, подальше от глаз ее хозяина, и поплелся в гостиную, оставляя черные следы на светлом ковре. Разумеется, гадский коммуникатор перестал пищать ровно в тот момент, когда Илья откопал его среди обломков кресла. И это оказался коммуникатор Наполеона. Возможно, поэтому разговор с Уэйверли не задался с самого начала. Тот настырно задавал сразу кучу вопросов, на которые было затруднительно дать ответ: почему ему пришлось дозваниваться до агентов больше часа, что эти самые агенты делали все это время, что они вообще делают в Швейцарии раз нет результатов, почему мистер Курякин отвечает вместо мистера Соло, и куда он дел свой собственный коммуникатор. Куда, куда… если б знать! Небось, где-то здесь, среди бардака, валяется раздавленный. В данный момент Илью волновали совсем другие проблемы. Хотя с их работой одной маленькой оплошности довольно, чтобы попрощаться с жизнью, а они с Наполеоном вон сколько уже наворотили. Разносы от начальства Илье было получать не впервой, и он привычно включил автопилот. Тут вся хитрость была в том, чтобы поддакивать в нужных местах, а в конце взять на себя какое-нибудь повышенное обязательство. Ну, он и взял. Как-то незаметно, замечтавшись о Наполеоне и о том, что будет, когда тот все-таки проснется, пообещал представить неуловимого Максима Аберта пред светлы очи Уэйверли не позднее чем через неделю вместе с доказательствами вины. И только потом до него дошло, на что он подписался, идиот. Аберта пять разведок ловили, ловили, да не выловили. Удивительно, но Наполеон даже не очень ругался. Сказал, что и ему надоело торчать на этом курорте без толка, так что он готов вытащить Аберта из любой дыры, в которую тому вздумается забиться. И лично вытрясти из него доказательства. И что вдвоем у них это получится еще быстрее и лучше. За это Илья его поцеловал. И еще раз. И еще. И не только поцеловал. Было странно так открыто выражать свои чувства, но Илья решил: будь что будет, а он возьмет все, что ему дадут, чтобы потом не жалеть об упущенных возможностях. После того, как они поймают Аберта, им с Наполеоном придется покинуть Швейцарию и эти апартаменты. Больше, может быть, и не представится случая побыть наедине без помех. А представится, так никто не гарантирует, что Наполеон захочет. Илья точно знал, любовь его взаимной не была, да и быть не могла. Откуда бы? Но сейчас им хорошо вместе. Очень хорошо. Пусть это продлится всего несколько дней. *** — Ты выглядишь… — Наполеон смотрел на него так восхищенно, что Илья невольно улыбнулся, — ты выглядишь отвратительно! Просто безобразно! — Ну, так, — Илья подошел к большому зеркалу и полюбовался на свою кропотливую работу, — я же говорил, что получится. — Да уж, твои таланты не перестают меня поражать. Мадам Фавре ни за что не усомнится, что перед ней заядлый наркоман, — Наполеон слегка нахмурился, — но ты не перестарался? Станет ли она с наркоманом, судя по твоему виду, почти дошедшим до точки, вообще разговаривать о делах? — О делах моего компаньона, то есть, о твоих? Конечно, станет. Ты ее очень интересуешь, это ясно. Об этом говорят и результаты моего наблюдения, и сведения Уэйверли. Но при этом она сильно напугана и напрямую с тобой ни за что не свяжется. Зато я ей покажусь легкой добычей и хорошим источником информации. Заодно мой вид сыграет на нашу легенду, а то сам говорил, что тебя все спрашивают, почему ты прячешь компаньона от общества. Вот познакомятся со мной сегодня вечером, так все вопросы сразу отпадут. Увидишь, тебе еще и сочувствовать начнут. А тот, кому сочувствуют, вызывает больше доверия. Илья говорил и продолжал делать вид, что рассматривает искусно наложенный грим, но вместо этого украдкой любовался отражением Наполеона. Красивый черт! До чего же красивый… Все в нем было одним сплошным соблазном. И рубашка сидела так, что ее хотелось немедленно стащить с широких плеч. И волосы-то были уложены специально, чтобы руки тянулись их растрепать. А эти глаза, а губы! Даже запахом он манил и очаровывал. Ну, казалось бы, что такого необычного может быть в мужском одеколоне? А ведь что-то в нем было. Илья надышаться не мог, но только когда им пользовался Наполеон. Просто же запах из флакона казался слишком резким, и от него хотелось чихать. Колдовство какое-то. — Мне все равно не нравится этот план. Женщины, подобные мадам Фавре… уж поверь, я таких знаю. Никогда неизвестно, что им придет в голову в следующую минуту, но это, в общем-то, мелочи. Важнее, что они любят игры, жестокие игры. Придется играть по ее правилам, хотя бы некоторое время. Но стоит ли оно того? Мадам вообще может не знать, где прячется ее любовник, и тогда мы потратим время напрасно. — В любом случае, это пока наша единственная зацепка, — Илья резко отвернулся от зеркала, упоминание об опыте Наполеона отчего-то задело, хотя он сто раз себя убеждал, что не станет реагировать не то что на упоминание, а даже на прямую демонстрацию, — мне тоже приходилось встречаться с такими женщинами. Ничего сверхъестественного в них нет. А решит поиграть… ну так нам того от нее и надо, верно? — И ты готов с ней переспать, если она захочет? — на скулах Наполеона заиграли желваки. «Ревнует что ли?» — удивленно подумал Илья. Эта мысль его одновременно порадовала и разозлила. Уж кому б ревновать, так это не тому, кто только сегодня утром флиртовал с горничной. Вот он, Илья, не ревнует. Держится. Ну, почти. Вообще, в том, что его чувства пришли в полный раздрай, виноватого искать не приходилось. Вон он — сидит в новом кресле и играет на нервах, как на расстроенной гитаре, вразнобой дергая струны. Но при этом все-таки не переходит границы. Ссориться с Наполеоном Илье совершенно не хотелось. Хотелось совсем другого. — Помнится, в начале миссии, когда Уэйверли ее только обозначил, как возможный источник информации о базе, ты сам был более чем готов переспать с мадам, — довольно спокойно сказал Илья, — на этом вообще строился первоначальный план, но она оказалась слишком осторожна и на твои чары не клюнула. Считай, что мы возвращаемся к истокам, дело прежде всего, ты и сам это знаешь. Только и я вряд ли привлеку ее внимание, выгляжу-то в этом гриме отвратительно, сам сказал. — Я ошибся, — и в голосе, и во взгляде Наполеона что-то неуловимо поменялось. Илья не смог бы сказать точно, что именно, но знал, что устоять перед этим «чем-то» он совершенно неспособен. — Ты выглядишь очень горячо в любом виде, — продолжил Наполеон, — мадам придется обратить на тебя внимание, но соблазнитель — это не твоё амплуа, согласись. — Да? — настроение Ильи снова изменилось. Вдруг все стало совсем простым. Ушла двойственность чувств. Неизменным осталось только желание. В конце концов, он же решил ни в чем себе не отказывать, так? Илья расправил нарочно ссутуленную для роли спину, потянулся, несколько раз взмахнул ресницами и дернул вверх водолазку, не заботясь о гриме. Пусть его. К вечеру он все равно собирался наносить новый. Наполеон вскочил с кресла. Илья, убедившись, что тот смотрит внимательно, опустил взгляд и принялся нарочито долго возиться с пряжкой ремня. Наполеон облизал губы. Брюки Илья даже не стал снимать. Просто расстегнул. Судя по стону Наполеона, и этого было достаточно. — Знаешь, наверное, ты прав, — Илья неспешно пошел в сторону спальни, — тебе, как мастеру в этой области, придется дать мне еще, как минимум, один урок, а то в прошлый раз я тоже как-то не распробовал. Он услышал за спиной рев голодного тигра и широко улыбнулся. В эту игру вполне могут играть двое, а он всегда был хорошим учеником.