Голый расчет

      Самым гадким во всей этой истории для Наполеона было то, что пришлось признать правоту Сандерса. Тот так ярко и красочно описывал медовые ловушки КГБ, что иногда возникало впечатление, будто все их виды он лично на себе испытал. В таком случае, можно было только посочувствовать советским оперативникам, которым пришлось спать с этим мерзким типом. Но, даже если это были всего лишь мечты, базировались они явно на достоверных фактах. Теперь Наполеон это знал точно. Ах, какие хорошие у Курякина были учителя. Просто замечательные. Наполеон был готов снять перед ними шляпу. Куда ему до них. Всему научили, ну, исключая французские ласки. Хотя это неумение могло быть мнимым. Поиграть в невинность Угрозе захотелось. И отлично же сыграл! Видел же, не мог не видеть, как это заводит Наполеона. Он вообще много увидел и понял такого, что должно было оставаться скрытым. Или не было никаких учителей, а Угроза просто такой вот самородок? Тело не лжет? Скажите об этом Курякину! Но ведь его, как бы ни хотелось, и обвинить было не в чем. Он не обманывал, в любви не клялся, наоборот, с самого начала сказал, что чувства ему ни к чему. Наполеон сам на него вешался. Все сам. Неудивительно, что Курякин отнесся к нему, как к последней шлюхе. Наполеон сам предложил отыметь себя, сам стонал, и подмахивал, и просил еще. И так ему это нравилось, что он и не пытался перехватить инициативу. Даже в тот раз, когда Угроза откровенно намекнул, что не прочь отдаться, как-то так случилось, что снизу оказался опять он, Наполеон. Потому что думал, что у них полно времени, и его хватит на все; потому что никак не мог насытиться той страстью, и нежностью, и любовью, которые… Мерзость какая! Как он мог так ужасно обмануться? «… очень уж ты хорош в постели, Ковбой…» Когда Наполеон вспоминал об этих словах, обо всей этой невозможной ситуации, к горлу подкатывала едкая горечь. А вспоминал он чуть не ежеминутно, поэтому постоянно боялся, что его стошнит. По счастью, пока это произошло только однажды. Он вернулся в свою комнату после кошмарного выяснения отношений, увидел разгромленную кровать, разбросанную одежду, почувствовал запах разделенного удовольствия, тут-то и накатило в первый раз. Наполеон кинулся в ванную, и там его накрыло окончательно. И воспоминаниями, и тошнотой. Он только и успел склониться над нежно-салатовой раковиной, изо всех сил вцепившись в ее бока. После того, как все закончилось, он, полоща рот, случайно взглянул в зеркало и чуть снова не захохотал, как хохотал совсем недавно, прижатый всем телом к Угрозе, настолько его лицо сейчас гармонировало по цвету с раковиной. Да и вообще, какая, однако, ирония! Хотел позаимствовать Угрозу на некоторое время, а потерял себя, и, кажется, потерял навсегда. Наполеону хотелось встать под хлесткие струи воды и тереть, оттирать себя самой жесткой мочалкой, нет, скребницей для лошадей! Их отель был из тех, где придерживались лозунга «любой (разумный) каприз за ваши деньги». Интересно, если он закажет в номер скребницу, как скоро ее доставят? Хотя, когда он подумал о том, что для мытья придется войти в душевую кабину, ему снова стало дурно. В итоге, Наполеон обтерся мокрыми полотенцами, потом сунул голову под кран, наскоро оделся и выскочил из номера. Оставаться дальше в одном помещении с Курякиным было невозможно. Только вот и идти посреди ночи некуда. Можно было бы взять машину и проехаться, но Наполеон не особенно доверял себе. В его состоянии в темноте да по горной дороге… нет уж. Несмотря ни на какие обстоятельства, жизнь он любил. И уж точно не мог позволить потерять ее вот так глупо. Чтобы Курякин решил, что это из-за него? Да ни за что на свете! Много чести. Наполеон совсем собрался уже сунуть ночному портье пару купюр и поинтересоваться в какую дверь лучше постучать одинокому мужчине, который хотел бы насладиться женским обществом, но не имеет возможности пригласить девушку к себе в номер. Только наслаждаться чьим-либо обществом ему сейчас хотелось меньше всего, а уж мысли о сексе и вовсе вызывали отвращение. Он знал, что это ненадолго, что максимум через неделю снова будет готов к постельным подвигам, ведь физического ущерба нанесено не было. Наоборот… Как? Ну, как он мог поверить, как мог снова довериться кому-то? Впрочем, что толку об этом думать теперь? Угроза любезно согласился его прикрыть, вот и отлично. Приходилось играть и с гораздо худшими раскладами. За апартаментами сейчас наверняка присматривали люди мадам Фавре, это еще один повод не делать глупостей. Наполеон расправил плечи, нацепил на лицо одну из самых обаятельных улыбок и направился к главному зданию отеля. Бар там работал всю ночь. Лучше всего потратить время на обдумывание операции. У него есть будущее. Без лживого Угрозы и без Сандерса. А это прекрасно. Все шло по плану. Он перевел деньги со счета, который был специально создан для их легенды, на другой. Тут же получил фиктивную выписку о снятии денег от очень нервного юноши. Как выяснил Уэйверли, это был двоюродный племянник Аберта. Сын того самого кузена, чей юбилей Аберт проигнорировал. Через него же мадам Фавре передала наркотик для Угрозы. Все это было надежными уликами. Теми, которых так недоставало. Свои собственные счета Наполеон решил пока не трогать. Он сможет снять деньги и в другой стране, если понадобится. Это будет не так легко, зато безопасно. Курякин мог говорить что угодно, но Наполеон не собирался его слушать. Больше нет. Не такой уж он доверчивый идиот. Сумму, которая предназначалась для оплаты услуг мадам Фавре и ее людей, Наполеон надежно упаковал, одновременно подготовив прелестный кожаный чемоданчик с обманкой. Мадам все равно не должна была успеть открыть его. Да и зачем ей в тюрьме деньги, в самом деле? А ему в бегах пригодятся наличные. Однако мадам, видимо, звериным нюхом почуяла, что земля горит под ногами и решила выжать из настырного американца с его партнером-наркоманом все до последнего сантима. Поэтому ее люди перехватили Наполеона раньше, чем планировалось. И мадам очень разозлилась, когда обнаружила, что в чемодане настоящие купюры лежат только сверху. Если бы они с Угрозой по-прежнему были вместе, пусть не как любовники, как партнеры, Наполеон мог рассчитывать на благополучный исход дела. Но не сейчас, когда их отношения закончились, на Угрозу надели наручники, которых, кстати, тоже не было в плане, он сам сидел привязанный к стулу посреди пещеры, а вокруг толпились вооруженные люди. Ему стало страшно. Угроза казался слишком вялым. Его поддерживали двое мужчин с пистолетами. Неужели, по дороге ему еще что-то вкололи? Если так, он не сможет за себя постоять. Но — возможно, только возможно — Угрозу все-таки через некоторое время отпустят. Или нет? Они ведь совсем не скрываются, а значит, не собираются оставлять свидетелей. — Ваш партнер, герр Свенсон, решил вас обмануть, — мадам Фавре подошла к Угрозе и приподняла его безвольно опущенную голову, так чтобы глаза смотрели на нее, — но что намного хуже — он решил обмануть нас! Как думаете, какого наказания он достоин? Угроза улыбнулся светлой, совершенно бессмысленной улыбкой. Наполеон еле удержал стон. Что он натворил. Все, все из-за него. Угроза… Илья… — Мари, оставь его, видишь же, что бесполезно, он ничего не соображает. Кажется, в этот раз ты превысила дозу, — из темноты появился темноволосый мужчина с совершенно неприметной внешностью. Однако Наполеон узнал бы его где угодно. Максим Аберт собственной персоной. — Но, Макс, этот Свенсон такой здоровяк, — мадам Фавре капризно скривила губы, — меньшая доза была бы ему как слону дробина. Тем более что он к наркотикам привык. — Тогда уведи его, пусть проспится и тогда можно будет поговорить. За дозу он добровольно передаст нам активы фирмы. — Хорошо, но сначала я с ним поиграю, — мадам Фавре дернула Илью за волосы, запрокидывая его голову, — Ты ведь не против, мальчик? Только должна предупредить, что мне нравится ломать игрушки. Не против? Нет? Тогда уведите его! Илья, продолжая улыбаться, покорно пошел, куда ему было велено. — А со вторым, что будем делать? — С ним я сам поговорю, — Аберт улыбнулся и Наполеон понял, что разговор вполне может стать последним в его жизни. И в жизни Ильи. А этого он никак не мог допустить. Илья не должен пострадать из-за его ошибки. *** Как Наполеон и предполагал, разговор с Абертом ему совершенно не понравился. Удары и даже порезы вытерпеть было можно, но ведь с них обычно все только начинается. Оставалось радоваться, что Аберт не был настоящим сумасшедшим садистом и не держал под рукой пыточные инструменты. Хотя, он прекрасно справлялся и без них, а, судя по обмолвкам, что-то подобное могло быть в распоряжении мадам Фавре. Не думать о ней. Не думать. Мысли о том, что сейчас приходится испытывать беспомощному Илье и что он испытает в будущем, вызывали настоящий ужас. И боль. Куда более сильную, чем ту, что причиняли ему действия Аберта. Если бы этот как-то могло помочь им с Ильей, Наполеон бы сразу рассказал, где спрятал наличные и все, что связано со счетом в банке. Но тогда отпала бы надобность держать его живым. Держать их живыми. Получив доступ к счету, Аберт вполне мог плюнуть на активы фирмы, заполучить и, главное, использовать, которые было совсем непросто. Одно только переоформление бумаг заняло бы определенное время и обязательно бы вызвало подозрение на фоне странного исчезновения хотя бы одного из партнеров, не говоря уж об обоих. А ведь, согласно их легенде, существовало еще весьма запутанное завещание. В общем и целом — риск явно не стоил предполагаемой выгоды. Так что Наполеон упорно молчал, пытался отвлечься от болевых ощущений и просчитать возможные ходы. По всему выходило, что если он не придумает прямо сейчас что-то, что коренным образом изменит расклад, то его шансы выжить очень и очень невелики. У Ильи они были выше, особенно если тот воздержится под действием наркотиков от разговоров на русском языке. И вообще, быстро и без фатальных последствий избавится от их действия. Ключевым параметром тут было время, а его можно было бы попытаться выиграть. Выиграть любым способом, даже ценой собственной жизни, если понадобится. Когда Наполеон понял, что всерьез раздумывает над тем, чтобы пожертвовать жизнью ради человека, которому на него, по большому счету, наплевать, он чуть окончательно не сломался. Потому что ослепляющая злость на Угрозу никуда не делась. Его слова все еще кололи отравленными шипами. Хотелось разбить в кровь губы, которые осмелились произнести их. Врезать под дых, чтобы ему так же было невозможно дышать, как Наполеону все эти бесконечные часы. Но только самому. Позволить, чтобы кто-то другой прикоснулся к его Угрозе? Ни за что. Если эта женщина осмелится… А больше всего хотелось, чтобы Угроза взял свои слова назад. Признал, что это было сказано из-за помутнения рассудка, из-за воздействия маленьких зеленых человечков, да из-за чего угодно! Он был так жалок… Наполеон застонал. Обжигающая боль очередного удара вдруг стала чуть ли не желанной. Все что угодно, только бы не испытывать такую дикую мешанину эмоций. Но как раз в этот момент все прекратилось. — Нет, так мы до утра провозимся, — проворчал Аберт. — Может быть, ему пару пальцев сломать, шеф? — Наполеон не видел говорящего, потому что тот стоял у него за спиной, но сразу понял, какой это неприятный человек. Аберт задумчиво осмотрел Наполеона. — Пожалуй, нет. Ему они могут понадобиться для подписания документов. — А мы на левой руке, — кому-то явно хотелось продолжения шоу. Без ловких пальцев выбираться из передряг станет намного труднее. — Не сейчас, Симон, — Наполеон вдруг на секунду почувствовал к Аберту горячую благодарность за отсрочку, — я давно хотел проверить одно чудодейственное средство из нашей лаборатории. — Ту самую сыворотку, шеф? — Да, вели Ленцу ее принести. Если это то, о чем он подумал, дело плохо. Ни один из препаратов, о которых знал Наполеон, в полном смысле не являлся сывороткой правды. Но большинство были вполне способны развязать язык, к тому же, неизвестно с чем экспериментировали в ТРАШ. Ложные воспоминания, галлюцинации, это само по себе не так страшно, гораздо страшнее, если он действительно начнет говорить всю правду. Может быть, лучше пальцы? В конце концов, левая рука не правая. Все можно будет поправить. Наверное. Но Наполеона никто не спрашивал, ему просто вкололи в вену какую-то обжигающе-холодную дрянь и принялись внимательно наблюдать. К Аберту присоединились высокий худой тип и коренастый крепыш помоложе. Видимо, те самые Ленц и Симон. Наполеон прислушался к себе: желания раскрыть этой премерзкой троице свою подноготную не возникало. Наверное, эффект проявится, когда ему станут задавать вопросы. — Расскажи о деньгах! — не выдержал крепыш. Судя по голосу, это действительно был Симон. О деньгах Наполеон мог рассказывать часами. И в честь страны пребывания начал он со швейцарских франков. — Первая серия общегосударственных банкнот в швейцарских франках вышла в 1907 году, — мерно заговорил он, — вторую серию выпустили между 1911–1914 годами. Эти банкноты были выведены из обращения только лет семь назад и то не все. Банкнота в 5 франков до сих пор в ходу… — Эй! — Возмутился Симон. — Что ты несешь? Ты о наших деньгах рассказывай! — Вот конкретно о ваших деньгах я ничего не знаю, — в ушах у Наполеона вдруг сильно зашумело, — кроме того, что зарабатываются они в основном с помощью преступных схем. Возможно, — он почувствовал, что стоит расширить ответ, — в качестве первоначального капитала были использованы остатки семейного состояния герра Аберта. — Да я тебя! — взревел Симон и полез на пленника с кулаками, но Аберт остановил его одним властным жестом. — А вы интересный человек, герр Дойл, необычный, — сказал он, глядя прямо в глаза Наполеону, — я с самого начала это понял. Когда вы проявили интерес ко мне и моей работе, мне показалось, что он слишком настойчивый. Знаете, старина Ренар* всегда чувствует, если на него начинают охоту. Но потом Мари повстречала герра Свенсона и узнала о вашем желании избавиться от партнера. Мотивы вроде бы прояснились, но все-таки я сомневался. До того момента, как вы совершенно по-идиотски не решили нас обмануть. Такой поступок для человека из спецслужбы практически немыслим. Я уж было решил, что вы обычный gogo**. Но то как вы держались последние полчаса, как под действием сыворотки правды пытались уйти от ответа, наводит на мысль, что с вами все не так уж просто. Удовлетворите же мое любопытство, на кого вы работаете? — Последний раз, когда я на кого-то работал, это был дядюшка, — честно ответил Наполеон, в голове его стоял гул и мешал связно мыслить, — а сейчас я работаю на самого себя. — Хорошо. А те деньги, которые вы перевели со счета на счет, они у вас откуда? — Так от дяди же, — Наполеон ухитрился пожать плечами и тут же скривился от острой боли. — Отлично, назовите номер вашего нового счета. — Не помню, — Наполеон даже улыбнулся, до чего приятно было говорить правду! Он действительно не стал запоминать номер, потому что его ум был занят совершенно другим. Написал на листе бумаги, машинально продиктовал Уэйверли по передатчику и сжег листок. — Он где-то записан? — Где-то он точно записан, — кивнул Наполеон, — но я не знаю, где именно. Смесь немецкого, французского и английского языков, на которой они разговаривали, утомляла все больше и больше, но при этом позволяла лучше играть словами. — А с вашим партнером вы случайно не поделились информацией о счете? — вдруг спросил молчавший до этого Ленц. — Чем я только с ним не поделился, — с горечью сказал Наполеон, — а ему все это не нужно. Я его ненавижу! — слова полились вдруг сами собой, и остановить этот поток было невозможно. — Ненавижу и люблю. Так сильно люблю, что сердце рвется на части. — М-да, — хмыкнул Аберт в ответ на эту эмоциональную тираду, — чего только не бывает на свете, но меня интересует не ваши сексуальные извращения, а мои деньги. И пока я не получу их, я не успокоюсь. Может быть, раз вы так любите герра Свенсона, нам стоит пригласить его на нашу милую беседу? Симон глумливо скривился, Лицо Ленца не выражало никаких эмоций. Наполеон готов был откусить свой болтливый язык. — Нет! Пожалуйста, не надо! Я все скажу. Я могу восстановить номер счета, но придется сделать звонок. — Исключено. — За дураков нас держишь? — сердито засопел Симон. — А где те деньги, которые должны были пойти нам в оплату? —вмешался Ленц. — Не очень далеко. Я могу показать. «Могу, не значит «покажу», — подумал Наполеон. — Скажите на словах, — приказал Аберт. — Голова слишком сильно гудит, — Наполеон скривился, — очень сложно сосредоточиться. И это правда. Но сложно, это не значит — невозможно. Только бы сработало, только бы… Из-за нестерпимого напряжения, а, возможно, из-за действия препарата, у него пошла носом кровь. Возможно, именно это и решило дело. — Хорошо, Ленц, Симон, собирайтесь, отвезете герра Дойла, куда скажет. Заберете деньги и вернетесь, как можно скорее, — сдался Аберт, — из виду его не выпускайте ни на секунду. Сработало! Он избавится от этих двух, возьмет в тайнике ЦРУ оружие и вернется за Ильей. Это был отличный план, только вот перед глазами все плыло, а тело, будто налилось свинцом. Но ему, непременно, станет лучше на воздухе, ведь правда? * Заглавный герой «Романа о Лисе». Имя персонажа в какой-то момент заменило название животного во французском языке, так что выражение можно понять и просто как «старый лис». ** глупец, теленок, лох — французский жаргон.