Голый расчет

      Смотреть на Наполеона было тяжело, а не смотреть — невыносимо. Как Илья высидел совещание, было ему самому непонятно. Сердце бухало набатом, казалось, что он с потрохами выдал себя. Даже секретарша Уэйверли, должно быть, догадалась, как безнадежно он влюблен, как сильно скучает, как с ума сходит от тоски и желания. А вот на Наполеоне их разлука совсем не сказалась. Только еще красивее стал, хотя куда уж больше-то? То-то бабы на него гроздьями вешаются. Так. Стоп. Вот о бабах его не нужно сейчас. «К тебе, или ко мне?» — спросил Наполеон, Илья споткнулся на ровном месте. Сразу вспомнился их первый раз и необычайно яркое наслаждение, испытанное им тогда. Брюки стали ощутимо тесными. Позорище какое. С теми мыслями, которые изводили его и днем и ночью целых два месяца, от выдержки мало что осталось, но Илья очень старался не сорваться. И вот теперь понял, что больше не в состоянии терпеть ни секунды. Не в состоянии, а надо. Пришлось вспомнить операцию в Южной Родезии, хотя обычно Илья держал эти воспоминания в самом дальнем углу памяти. — К тебе, — ответил он и порадовался, что в голосе не слышалась дрожь. Наполеон все еще смотрел на него с нечитаемым выражением на лице, и Илья счел нужным добавить — У меня в Нью-Йорке пока нет квартиры. Он вообще не рассчитывал, что Наполеон вот так сразу пригласит его к себе, но даже если бы у него и был собственный дом, он все равно предпочел бы вести беседу на территории Наполеона. Из своей квартиры тот точно никуда не денется, пока не дослушает. Правда, может вышвырнуть оттуда собеседника, но Илья был полон решимости не допустить такого исхода. Конкретных планов, однако, не строил. «Сначала — о деле, потом просить прощение», — думал он, — «а там уж как повезет». Их последний разговор помнился отлично, но прошло время, вдруг да помягчел Наполеон хоть немного? В любом случае, Илья знал, что вернет его, что бы ни пришлось для этого сделать. Как именно — неизвестно, но вернет. Только вот действовать придется очень аккуратно, не спеша. Извиняться было бы гораздо привычнее с букетом и подарком, но Наполеон вряд ли оценил бы преподнесенные розы. Илья с ходу мог назвать примерно пять способов использования букета, как оружия, и не хотел испытать на себе ни один из них. С подарком дела обстояли еще хуже. Понятно, что можно подарить другу на новоселье, или там начальнику на юбилей, а вот что дарят любовнику? Ну, если он не женщина… и ты не женщина… Ну вот, в их-то случае, что дарить, так чтобы по физиономии за это не получить? — Машины, у тебя, Угроза, видимо, тоже нет, — слегка поморщился Наполеон, — значит, едем на моей, но, предупреждаю, назад будешь добираться на такси. «Вот еще, — мысленно фыркнул Илья, — на метро». Конечно, здешней подземке далеко от московского Метрополитена, но и на ней передвигаться по городу довольно удобно. Впрочем, вслух он спорить не стал. Вести приватный разговор где-нибудь в кафе неудобно, там пришлось бы изъясняться обиняками и намеками, и все-таки в Нью-Йорке Наполеон точно знал много укромных мест, кроме своей квартиры, и в любой момент мог передумать. Так что Илья молчал, боясь отпугнуть удачу неосторожным словом. А вот Наполеону бояться было нечего. — Неужели, Уэйверли расщедрился на отпуск? — спросил он сразу, как они сели в машину. — Не похоже на него, хотя, может быть, он так попытался прервать череду одинаковых травм? В самом деле, сначала Габи, потом ты. — Я ничего не ломал. От близости Наполеона, от запаха его чертового одеколона кружилась голова. — Да, но оба вы повредили ноги, — Наполеон повернул руль, а Илья засмотрелся на его запястье, выглянувшее из-под обшлага рукава костюма и манжеты рубашки. Так ведь и спятить недолго. От вида этой полоски обнаженной кожи внезапно встало так, что Илья буквально услышал треск пуговиц на брюках. Он помотал головой, безуспешно стараясь избавиться от наваждения. В ушах шумело. — Что ты мне тут головой качаешь? — как сквозь вату донесся до него голос Наполеона. — Только не говори, что место твоего отпуска засекречено! О… видимо, он что-то спросил, а Илья не услышал, занятый своей некстати возникшей проблемой. Хорошо еще, что догадался положить пиджак на колени. — Я не был в отпуске. «Родезия», — напомнил себе Илья. — «Родезия!» В голове прояснилось. Он надеялся, что ему не придется слишком часто прибегать к этому радикальному средству. — А где был? — Наполеон за все время поездки ни разу не повернул головы. Он успешно делал вид, что ему совсем не интересен ответ. Однако сейчас Илья явственно видел тщательно скрываемое беспокойство. — Начальство выясняло степень эффективности моей работы, — ответил он. — Какое именно начальство? — голос Наполеона из лениво-тягучего внезапно стал очень жестким, но он все так же не отрывал взгляда от дороги. — И то, и другое. Совместно. — Из-за Швейцарии? Теперь они перекидывались рубленными фразами, но как же их нынешний разговор отличался от того, что они вели перед «похищением» Ильи. Интонации, настроение, атмосфера — все было иным! И от этого на душе становилось легче, хотя тему разговора легкой назвать было нельзя. — Нет. В их ситуации провал в Швейцарии, и так очень неприятный, был совсем не к месту, но дело оказалось не только и не столько в нем. Новая организация под эгидой ООН, новый формат, не очень понятная степень участия во всем этом СССР… видимо, решили, что пора расставить точки над «i». — Тебя ведь оставили в А.Н.К.Л? — Наполеон все-таки посмотрел на Илью, и было в этом взгляде и в тоне вопроса столько всего, что тот впервые позволил себе по-настоящему надеяться. Возможно, его мечты о втором шансе не такие уж несбыточные. — Да, — тихо сказал Илья, он бы и хотел ответить более развернуто, но как? Пришлось бы рассказывать, что он сам до последнего момента не знал, чем дело кончится: писал бесконечные отчеты, проходил тесты и инструктажи и мучительно ждал, ждал, ждал решения. Каждая из сторон могла счесть присутствие советского агента в нью-йоркской штаб-квартире более нецелесообразным, и что тогда делать? Если бы ему приказали оставить А.Н.К.Л. или перевели обратно в Берлин, где тоже открылось отделение, это означало бы окончательную потерю самого дорогого для него человека. — Хорошо, — Наполеон снова отвернулся, — Габи то и дело разговор о тебе заводила. Тебе нужно с ней как можно скорее встретиться и успокоить лично. Она совсем извелась, а я устал быть ее жилеткой. Илья только вздохнул. Ну при чем тут Габи? Вряд ли она так уж скучала. Да, им удалось стать надежными напарниками на работе и даже добрыми приятелями, но не более того, не после их «помолвки». Он вдруг подумал, что ухитрился испортить отношения с обоими партнерами из-за неуместных в их положении чувств, но разница была в том, что его вполне устраивала нынешняя степень близости с Габи, а вот отношения с Наполеоном он собирался исправить. После пещеры Илье стало окончательно ясно, что все благие намерения оставить Наполеона, потому что так правильно, полная чушь. И как он собирался прожить оставшуюся жизнь в одиночестве, если уже через два дня пребывания в госпитале дышать нормально не мог, а сердце болело гораздо сильнее ожогов? Попытка оттолкнуть, оберегая, теперь выглядела жестокой, а мысль, что им обоим станет от этого легче — идиотской. Наполеон, разумеется, в госпиталь не приходил, и Илья считал до выписки не то что дни — часы, мечтая его увидеть. И напрасно. Практически сразу с больничной койки пришлось ехать в аэропорт. Постоянное напряжение днем выматывало, но и во сне не было покоя. Снились то кошмары, а то такая непотребщина, что по утрам было стыдно смотреть в зеркало. И откуда что взялось? Они с Наполеоном, конечно, успели перепробовать в постели всякое разное, но то, что Илье снилось, выходило за любые рамки. Он сомневался, что большая часть из этого вообще может происходить между живыми людьми, ругал себя конченым извращенцем, но безумно хотел попробовать. Правда не то что до «попробовать», до «прикоснуться» было ой как далеко. *** — Так, а когда же меня проверять будут? — озаботился Наполеон, паркуя машину. — Уже. Именно об этом я и хотел с тобой поговорить, — ответил Илья и взглядом указал на вход. Здание, где жил Наполеон показалось ему довольно интересным с точки зрения архитектуры, хотя и слишком большим, слишком подавляющим. Внутри оно оказалось еще и слишком роскошным, только вот роскошь была несколько увядшая. Интерьер холла почему-то навевал мысли об антикварной лавке среднего пошиба или вовсе о блошином рынке. А вот квартира Наполеона была обставлена очень современно. Все модные тенденции налицо. И тоже… слишком. Глаза останавливались, то на кричаще-ярких поверхностях, то на изогнутом пластике, то на картине с повторяющимися изображениями. Как в каюте космического корабля. Завораживает, но слишком чудно и чуждо. Илье не понравилось. «Пижон! А бабам его нравится здесь, небось», — сердито подумал он. Конечно, у Наполеона были женщины за два-то месяца. Много женщин. Илья знал, был уверен на сто процентов. От этой уверенности сводило челюсти, а обижаться кроме себя было не на кого. И поэтому обида была особенно горька. — Проходи, — Наполеон указал в сторону гостиной, — выпьешь что-нибудь? — Нет, — буркнул Илья, — пить ему не хотелось. Хотелось есть и Наполеона. И без еды он вполне мог обойтись, как ему казалось. А вот желудок его имел другие приоритеты и выдал вдруг такую громкую руладу, что Илья чуть не умер со стыда. Снова. — О? — Наполеон приподнял брови. — Да, вижу, аперитив здесь уже лишний. Илья сжал губы. Смешно ему… Ну пусть смеется, все лучше, чем плакать. — Если хочешь, могу что-нибудь приготовить, но придется отложить наш разговор минут на тридцать или чуть больше, — голос Наполеона звучал вполне естественно, будто они каждый день обедали вместе. Во время их любовного угара в Швейцарии так и было, конечно, но тогда они просто заказывали что-то в номер, не особо обращая внимания, что именно. Так что подобного предложения Илья никак не ждал, да и не мог ждать, но с энтузиазмом закивал головой, даже не успев, как следует, удивиться. Наполеон еще ни разу не готовил для него. А вот для Габи готовил! Илья ей немного завидовал. — Ризотто с морским коктейлем тебя устроит? — Наполеон почему-то занервничал. — Устроит! — Илью бы и жаренные гвозди вполне устроили из его рук, зачем глупости-то спрашивать. Правда, ответить на вопрос, что же такое ризотто, Илья бы сейчас не сумел даже под дулом пистолета, а ведь знал. Ну и ладно, вспомнит, когда увидит. — Тогда займись чем-нибудь, пока я готовлю. Здесь книги и журналы, а тут пластинки, развлекайся, — Наполеон нервничал все сильнее и сильнее. И очень странно смотрел на Илью, отчего тот тоже начал нервничать. — Жучки, — напомнил он хозяину дома элементарную вещь, о которой тот, похоже, совсем забыл. — Что, жучки? — Разговор важный. Проверить бы. — У меня чисто. Илья сложил руки на груди. — Хочешь — проверяй, — фыркнул Наполеон, — тоже развлечение, а я на кухню. И сбежал. Все-таки Наполеон тоже не совсем нормальный. Так доверять после всего, что Илья натворил? Или — мысль была мерзкая, но раз возникнув, уходить не собиралась — женщины всегда оставляют следы своего присутствия в доме, даже если его хорошо убирать. Опытному шпиону не составит труда их заметить… возможно, Наполеон хотел показать, что прекрасно жил без него? Хорошо, что Илья совершенно не ревнует. Его никакими следами не задеть. Да он и не собирается их искать. Просто пройдется по квартире с прибором, вот и все. Тщательно так пройдется. В гостиной действительно было чисто. Во всех смыслах. В прихожей и чулане тоже. В маленькой, явно гостевой спальне — чисто, как и в обоих санузлах, оставались ванная комната и хозяйская спальня. Ну и кухня. Оттуда уже, кстати, доносился запах жарящегося лука и каких-то приправ. Илья втянул носом манящий аромат и решительно отправился в ванную, оставив спальню Наполеона на десерт. И сразу наткнулся на это. Шапочка для душа. Перед глазами немедленно возникла алая пелена. Илья согнулся, как от удара под дых, изо всех сил вцепился в какую-то хромированную ручку и глубоко задышал. Это ничего. Ничего. Ну, шапочка, пусть ее… Мало ли почему она тут висит. Жаль, только никак не получалось убедить себя в том, что принадлежит она самому Наполеону. Ковбой, конечно, о своих кудрях заботится лучше всякой женщины, но вряд ли он стал бы надевать такое розовое и в оборочках! Дышать. Раз. Два. Три. Чертова шапочка! Четыре. Пять. Неужели постоянная баба? Шесть. Шкафчики. Проверить. Семь. Восемь. Успокаивайся, дурак. Девять. Мой. Мое! Десять. Все равно не отдам. Илья еще раз глубоко вздохнул, разогнулся и прожег шапочку таким взглядом, что будь у нее хоть капля совести, сгорела бы дотла на месте. Но у резиновых шапочек совести еще меньше, чем у Ковбоя. Так что возмутительница спокойствия продолжила свое омерзительное существование. К шкафчикам Илья подбирался с опаской, будто они были заминированы. Но, к счастью, не нашел в них ничего, что подтверждало бы версию о наличии в жизни Наполеона женщины, которая оставалась бы с ним дольше пары ночей. Смущали, правда, нераспакованные зубные щетки, зато флаконы и тюбики, от которых ломились оба шкафа, были только знакомые. Женщина обязательно отвоевала бы пространство для своей косметики. Илья открыл одеколон Наполеона, вдохнул запах и счастливо расчихался. На пороге спальни сомнения вернулись. За два месяца могло случиться что угодно. Вдруг там сейчас обнаружатся женские вещи в шкафу или вовсе свадебная фотография на прикроватном столике? Конечно, если бы Наполеон женился, в А.Н.К.Л. бы об этом точно знали. И вряд ли Уэйверли бы позволил. Но Илья не успел ни с кем толком поговорить, так что никакую возможность нельзя было исключить на все сто процентов. Поэтому спальню он обошел несколько раз, потом заглянул в гардеробную, оглядел длинный ряд костюмов, неразбавленный ни одним платьем, хмыкнул и снова вернулся к осмотру спальни. Вернее, той ее части, которая так и притягивала взгляд — той части, где располагалась кровать поистине королевских размеров. Вот бы на ней… Через некоторое время Илья обнаружил, что стоит у кровати на коленях, обняв одну из подушек Наполеона и уткнувшись в нее лицом. То, как он оказался в этом положении и как долго в нем находился, полностью стерлось из памяти. Любовь творила с ним очень странные вещи. Он вскочил и безуспешно попытался придать приглянувшейся ему подушке прежний вид. Измятая, даже будто влажная с одного бока — плакал он что ли, целовал ее — эта подушка явно отличалась от соседних. Илья заметался по спальне, стараясь скрыть следы преступления. — Угроза, — приглушенно раздалось из кухни, — все уже готово. Иди есть. Он пожалел, что сейчас не в своей любимой куртке. Сунул бы подушку под нее — и деру. Под пиджак не сунешь, заметно очень. — Что ты там делаешь? — голос стал громче, видимо, Наполеон вышел в коридор. Илья быстро-быстро закопал улику вниз под остальные подушки, но мысль о похищении все не оставляла его. Было жалко расставаться. Может быть, после разговора получится… Наполеон и не заметит, вон их у него сколько. Да нет, заметит, конечно. И беспорядок заметит, как ни старайся. Илья глубоко вздохнул, расправил покрывало и вышел из спальни навстречу судьбе. Судьба, стоящая в освещенном дверном проеме, выглядела настолько красиво в рубашке с расстегнутым воротом и закатанными рукавами, что Илья застыл любуясь. Наполеон тоже некоторое время стоял, не шевелясь, но отмер первым. — Ну что, нашел? — спросил он хрипло, и у Ильи окончательно помутился разум. — Нашел, — кивнул он. Нашел и терять больше не собирался. — В спальне? — Наполеон нахмурился. — И чей он? — А? — удивился Илья. В спальне они не были вместе уже очень-очень давно. Илья подсел на это, как на наркотик и теперь испытывал жесточайшую ломку. — Я говорю, жучок в спальне был? Ты поэтому так долго возился? Жучки! Да черт бы их побрал! — Не нашел я ничего, — буркнул Илья и удрал в ванную. И пусть там эта мерзкая розовая дрянь, зато пару минут отсидеться можно. Вернулся он к уже накрытому столу и сразу опознал ризотто. Рис же. Просто рис со всякими фанабериями, а сверху гады морские и мидии в раковинах. Пахло от блюда одуряющее, и на вид было оно очень аппетитным. А уж то, что приготовили всю эту красоту специально для Ильи, заранее возносило ее к гастрономическим шедеврам. Наполеон сидел напротив, кажется, сам есть он не собирался. Как завороженный, Илья поднес вилку ко рту, попробовал тягучее, кремовое, пряное, с винной ноткой и чуть не застонал от восторга. Потрясающе вкусно. Мысли в его голове устроили хоровод. Среди прочего вспомнился вдруг листочек в косую линейку, на котором дядя Достон, отец институтского приятеля, записал когда-то для него рецепт настоящего узбекского плова. Раз уж Наполеон так любит готовить рис… Сам-то он так и ни разу рецептом и не воспользовался, но листок хранил все эти годы. А потом Илья поднял взгляд от тарелки и пропал. Он ел, глядя на Наполеона, на эту ямочку на подбородке, темные волосы, синие глаза, и уже не чувствовал вкуса. И Наполеон тоже смотрел на него. Только на него. О чем-то им нужно было поговорить. О чем-то очень-очень важном. И только когда на зубах хрупнула раковина мидии, которую он, незаметно для себя, подцепил вилкой, Илья вспомнил, то самое важное, что нужно было непременно знать Наполеону. — Я люблю тебя, — сказал он. — Очень люблю. Наполеон вскочил из-за стола с перекошенным лицом, чуть не опрокинув бокал с вином. — И надо же было тебе все испортить!