Голый расчет

      Ночь, озеро, костер, двое лежат на расстоянии вытянутой руки… Романтика. Ну, не совсем. Не в их случае. По молчаливому согласию во время миссий они с Наполеоном занимались только работой. Илья был рад этой договорённости. Можно мысленно щелкнуть переключателем и заставить себя отодвинуть в сторону все переживания, так гораздо легче жить. Было до сегодняшнего утра, когда увидел обнаженного Наполеона, выходящего из озера. Он будто от наведенного сна очнулся и вспомнил, все, что мучило его долгие недели. Например, как Наполеон уворачивался от поцелуев. Иногда только, перед тем как уйти, сам впивался в губы до боли. Но и эта боль была желанной. Илья отвел глаза, скинул брюки и белье и тоже бросился в холодную еще воду. Отчасти, чтобы скрыть, как на него подействовал вид Наполеона, отчасти для того, чтобы заставить его проявить интерес, или хоть какие-то эмоции. Но, когда Илья позволил себе обернуться, то никого не увидел. Ковбой ушел собирать дрова для костра, полностью игнорируя все, что ему демонстрировали. Илья завозился в спальном мешке, который был немного, буквально на несколько сантиметров короче, чем нужно. Вроде бы разница невеликая, а устроиться удобно невозможно. Если ноги вытянуть, тогда торчат плечи, а если согнуть, тогда спальный мешок натягивается по диагонали и врезается под ребра. Дурацкая конструкция! Вчера уснуть не мог и сегодня маята одна, а не сон. Вот дома спальники нормальные, приличной длины, а не эти коротышки. Интересно, Наполеону так же неудобно, или он как-то помещается внутрь мешка целиком? Ведь не спит, если судить по дыханию, но, не ерзает и молчит, значит, наверное, все в порядке. Впрочем, в последнее время они не то чтобы много говорили на отвлеченные темы. Илья и не подумал бы жаловаться на неудобства. Не хотел нарваться на сухой односложный ответ, каким теперь отделывался Наполеон. И в постели они почти всегда молчали, и больше не смеялись. Илья не знал раньше, что можно так много смеяться во время секса, и подумать не мог, как будет тосковать, лишившись этого. Он умел терпеть, и готов был к долгому ожиданию, вот только знать бы, что все когда-нибудь будет по-настоящему, не как сейчас. Прошло два с половиной месяца, но их отношения стали только хуже. Наполеон, то полностью игнорировал его, то появлялся в самое неурочное время, не спрашивая разрешения, будто был уверен, что Илья всегда ждет его. Илья ждал. Даже когда видел, как Наполеон уходит из штаб-квартиры с очередной девицей. Он представлял, не мог не представлять, их совместный ужин, а потом секс в той квартире, путь в которую был ему заказан. Сердце горело, обугливалось, покрывалось кровавой коростой, но все равно ждало. В его мансарде больше не осталось мелких вещей, которые так легко ломаются, когда перед глазами встает красная пелена. Вот кровать они сломали вместе, тут не только его вина. Хлипкая была просто, не выдержала того родео, которое устроил на нем Ковбой. После этих скачек Илья купил огромный матрас. Наполеон обозвал его футоном и презрительно скривился. Зря. Спать удобно, трахаться тоже, еще можно от души пнуть и даже в стенку швырнуть, не опасаясь последствий. Прекрасное приобретение, что бы Ковбой понимал еще в хороших вещах. Он и по поводу самой мансарды рожу кривил, ну так Илья ее не с бухты-барахты выбрал. До штаб-квартиры можно быстро добраться тремя разными путями; есть черный ход; если спуститься ниже на этаж, то по пожарной лестнице выбраться легче легкого; рядом с окном удобное такое дерево растет, еще по крышам можно чуть не до следующего квартала скакать. А у некоторых из пафосного небоскреба только один вход-выход, даром, что домина необъятный. Разве же так можно? У Ильи вот все продумано. Обстановка самая простая, во избежание. Минимум мебели, чайник, один столовый прибор и два стакана. Второй на случай, если этому кошаку гулящему пить захочется. Однажды захотелось, так он непременно себе отдельную посудину требовал. Илья ему выдал тонкостенную чашечку в цветочек, которая осталась, верно, от прежних жильцов. И, сам, проклиная все на свете, пил только из нее несколько дней до нового сексуального раунда. Потом разбил, чуть не в пыль истолок. Наполеон тогда сообщил, что уезжает на выходные по личным делам, еще лицо такое сделал, что видно было — специально нарывается, сообщая об очередном загуле. Илья мог собой гордиться: пострадала только чашечка, ну, еще скудные остатки его гордости, но они уже были не в счет. Даже пальцы задрожали только после ухода любовничка. Мама пыталась лечить его припадки. Водила то к одному профессору, то к другому, но все без толку. Наконец, отчаявшись, она поехала в какую-то деревню к бабке знахарке и привезла оттуда огромную зеленую бутыль со спиртовой настойкой. На бутыль наклеили что-то вроде этикетки, на которой острым старушечьим почерком был написан рецепт от «трясунца». Ятрышник, манжетка, можжевельник, зверобой, лавровый лист… Илья до сих пор мог перечислить весь довольно внушительный список трав. Мама нервно шутила, что Илья теперь, как настоящий пират. Пираты ведь пили джин, который, как известно, настаивается на можжевеловых ягодах. Но, во-первых, пираты пили не джин, а ром, во-вторых, Илья никогда не хотел быть пиратом, а в-третьих, можжевеловые ягоды еще нормальные, но гаже вкуса лаврушки ничего и быть не может. И вообще, стыдно поддерживать антинаучные суеверия. Он так и сказал маме, процитировав заодно строчки из «Смерти пионерки».* Дело закончилось вылитой настойкой, крепким подзатыльником и мамиными слезами. Эх, сейчас бы сюда эту бутылочку! Потому что еще немного, и Илья не выдержит. Чего Ковбой добивается? Ну вот чего? Мстит? Допустим. Только разве из мести занимаются любовью с такой исступленной страстью? Контроль Наполеон из рук не выпускал, но нашел позу, при которой мог при желании отдаваться, будучи при этом сверху. Когда он в первый раз решил прокатиться верхом на Илье, тот по глупости подумал, что все начинает выправляться. Ошибся. Почему-то после этого Наполеон только еще больше отстранился. Месть хотя бы должна радовать мстителя, а у Ковбоя что-то никакой радости не видно. Последнюю неделю он вообще ходит как в воду опущенный. Если для него эта связь так же мучительна, как для Ильи, то, может быть, пора что-то менять? Дальше так продолжаться не может. Все слишком затянулось. Довольно. Хочет Наполеон и дальше быть с ним, тогда должен прекратить свои игрища. Не хочет — пусть так прямо и скажет. А терпеть такое отношение Илья больше не собирается. Утром они обязательно поговорят, твердо решил он и, как-то незаметно для самого себя, уснул, пригревшись. *** А проснулся Илья от того, что кто-то осторожно потянул вниз язычок молнии его спальника. Он напрягся было, но тут же понял, что это Наполеон. Кому и быть, как не ему, пока вокруг нет больше на много километров ни единой живой души. До их цели еще пилить и пилить. Значит, все-таки подействовало утреннее представление! Не напрасно Илья круги по озеру нарезал. Осенью-то. Хотя, здесь было гораздо теплее, чем в Нью-Йорке и, тем более в Москве. Он затаил дыхание, даже глаза не стал открывать — не спугнуть бы — и загадал, что если сейчас Наполеон начнет с поцелуя, то все образуется. Насколько это вообще возможно. В подобных отношениях, конечно, не бывает «долго и счастливо», по крайней мере, Илья о таком не слышал. Но хоть сколько-то побудут вместе, не вынимая друг из друга душу, о большем он уже не мечтал. Обнажившаяся кожа покрылась мурашками, ткань спальника тихо шуршала. Наполеон перекинул ногу через Илью и навалился на него всем телом. Вот сейчас, сейчас… Илья предвкушающее улыбнулся и вдруг почувствовал прикосновение к своему горлу. Неправильное прикосновение. Внутри взвыла сирена, всегда предупреждавшая его об опасности. Поздно! Лезвие ножа касалось сонной артерии еле-еле, ласкало ее, как нежный любовник. Любовник, чтоб его! Расслабился, как последний дурак, подпустил американца так близко, как никого, кажется, еще не подпускал, за то и поплатится теперь. Тело напряглось, собираясь действовать. Илья усилием воли заставил себя расслабиться. Любое даже незначительное повреждение шеи может оказаться смертельным. Способов убить таким образом много. Илья хорошо знал их. Можно заставить противника задрать подбородок, одновременно нанести длинный и глубокий разрез, огибающий шею спереди от левого к правому уху между нижней челюстью и кадыком. Можно уколоть или ударить в боковую поверхность шеи. Хорош еще удар стилетом чуть ниже кадыка во впадину: повреждает блуждающий нерв и вызывает моментальную остановку сердца. А лучше всего, не в шею даже, а в слуховой проход. Вариант «поцелуя в ушко» с гарантированным вечным сном. Спасибо инструкторам, знал Илья и прием, с помощью которого можно было это почти безвыходное положение обернуть себе на пользу. Не факт, что получится применить в спелёнатом виде, но попробовать можно. Проблема была в том, что прием предполагал убийство нападавшего. Умирать Илье не хотелось, но и убивать Ковбоя тоже. Пока. В конце концов, тот тоже не спешит нанести решительный удар и нож держит на относительно безопасном расстоянии, если не дергаться, конечно. Выжидает чего-то. — Ты ведь не спишь, — прошептал Ковбой через несколько мгновений, наполненных звенящей тишиной, и чуть-чуть, буквально на волос, приподнял нож, давая возможность ответить. Илья открыл глаза. Смотреть на эту смазливую рожу не хотелось, тем более говорить что-то, только и прятаться от врагов нельзя. — С добрым утром, — поздоровался он. Хотел было назвать поганца сладеньким, или еще как-то так же омерзительно, но язык не повернулся. А жаль, то-то бы его перекосило. — Так и собираешься лежать? — раздраженно поинтересовался Ковбой. — А ты рассчитываешь, что я себе сам горло перережу? — удивился Илья. — Не дождешься. Надо было стрелять, если ты такой трепетный. Ножом-то не каждый может. — Я не трепетный! — искренне возмутился Ковбой. Илья вдруг подумал, что если бы они сейчас поменялись местами, то у него вполне могли задрожать пальцы и это стало бы концом для Наполеона. А вообще, ситуация становилась откровенно абсурдной. От недостатка кислорода, а, может быть, от и происходящего безумия, начала кружиться голова. Илья широко зевнул, хотя знал, что этого делать не стоит, и почувствовал напрягшимся горлом лезвие. Наполеон дернул рукой, поднимая нож еще немного, но совсем его не убрал. — Мог бы просто меня бросить, я за тобой бегать не стану, не беспокойся, — Илья зевнул еще раз. — Идиот! — У меня высокий ай кью, — Илья на пробу легонько пожал плечами. Получилось. Вот и хорошо. Недостатки спального мешка, которые он так ругал несколько часов назад, сейчас сослужат ему хорошую службу. Он резко распрямил ноги, отталкиваясь от дна короткого спальника, и вылетел из него чуть не наполовину. Теперь нож не угрожал непосредственно артерии, и Илья был готов использовать эту отсрочку на полную катушку. Он выпростал руки, одновременно примерился и снова согнул ногу, целясь в пах опешившего Ковбоя. За все хорошее. От души. Только бы не отбить окончательно, вдруг да сгодится еще на что. * Эдуард Багрицкий, 1932 год. Девочка, умирая, отвергает крестик, принесенный матерью.