Hidden Underneath It All

      Весна принесла в Новый Орлеан надежду на долгожданное спокойствие. И хоть конфликт между фракциями по-прежнему процветал, ведьмы Квартала замечали, что скоро этой войне придет конец. Противостояние не могло длиться вечно, да и легкий южный ветер нашептывал Старейшинам о том, что движется могущественная сила, которая позволит им прекратить распри и объединиться перед лицом общего врага. Воздух во Французском квартале пропах ароматами полыни и лаванды, перебивая затхлый запах, исходивший от болот, который в город принесли возвращающиеся оборотни. На улицах жизнь текла так же бурно, как и всегда, встречая туристов вихрем ярких карнавалов, обилием джаза и прекрасных уличных художников. Южный ветер распахивал окна маленьких лавок, где раньше тайно хозяйничали, и где теперь уже полноправно могли трудиться ведьмы Квартала. Стоило лишь зайти в маленький магазинчик с сувенирами, как человек погружался в мир с легендами о духах, лоа, магией Вуду, заслушиваясь всем, что рассказывали хозяйки-креолки, перебирая уже сморщенными темными ладонями амулеты. Магия наполняла каждую из этих лавок, невидимыми нитями опоясывая ведьму-хозяйку. Казалось, эта магия вдохнула новую жизнь и в сам Новый Орлеан, вызволяя его из-под гнета вампиров.       Особняка под названием «Бойня», где и обитало Первородное семейство, тоже коснулась эта необъяснимая сила, заставляющая плющ во дворе буйно разрастись, а к окнам здания привлекать по утрам звонко поющих птиц, мешающих сну Клауса и никогда не будивших Хоуп. Малютка Майклсон и вовсе наслаждалась этой переменой, произошедшей в городе: с ее миленького детского личика не сходила улыбка, от которой таяли все обитатели дома, а взгляд малышки часто был сосредоточен на настырных птицах, круживших именно под ее окном. Маленькие скворцы напевали юной Майклсон каждое утро, чем раздражали все семейство, и Клауса в частности. Гибриду иногда виделось, как Эстер стоит над кроваткой его дочери, напевая ей старинную колыбельную, которую когда-то пела ему, и Никлаус всеми силами пытался отогнать от себя эти видения. Ему даже показалось, что в пении скворцов звучит та же самая мелодия, но Кол расхохотался, услышав это, и заявил, что «твоя паранойя, Ник, не знает ни конца ни края». Что же, может это и была его паранойя, вызванная страхом потерять Хоуп. Как и то, что уже целую неделю Клауса преследовал повторяющийся кошмар, в котором сама Тьма забирает его дитя, а он, сильнейшее существо в мире, не может ничего сделать. Это началось ровно в ту ночь, когда был проведен ритуал, и когда дух Эстер сообщил о том, что Далия — отнюдь не просто молва, а серьезная угроза. Тогда в его глазах пылала такая ярость, что затмила бы весь его разум, и гибрид бы окончательно убил ведьму, в чьем теле был дух его матери, лишь бы только не слышать больше голос Эстер из ее уст. Но то, что именно эта старуха должна разыскать спасение для малютки, отрезвило его.       На следующий день Первородные вернулись в «Бойню», где его уже ждал радостный топот ножек дочки, и счастливая улыбка его сестры, Ребекки, которая была изгнана им, но все же вернулась по первой просьбе его же. Бекка простила брата в очередной раз, едва увидела малышку Хоуп. Сюда же была привезена так и не очнувшаяся старуха, упрямо не подающая никаких признаков жизни, хотя Кол продолжал утверждать, что эта самая жизнь теплится в ней. И, хоть Никлаус разослал вампиров во все уголки мира, особенно в Северные страны, лишь бы найти любую зацепку, результатов это не принесло, что разгневало первородного. Им нужно было как можно скорее найти ту, о которой говорила Эстер, и Клаус понимал, что у него мало времени, чтобы разобраться с этим, до того момента, как появится Далия и превратится в сметающий все на своем пути ураган. Ровно неделя потребовалось для того, чтобы старая ведьма очнулась. Кол объяснил, что ритуал отнял у нее много сил, и требовалось восстановить их, а для этого ведьма неосознанно погрузила себя в сон, чтобы восстановиться. Клаусу было плевать на все эти объяснения, он знал лишь то, что нужно начинать поиски с помощью старухи и нельзя терять время. После семейного обеда он, Кол и ведьма поднялись в кабинет гибрида, чтобы наконец приступить к тому, что волновало душу первородного уже неделю, на ряду с кошмарами, после которых он еще долго не мог отойти от кроватки беззаботно спящей малышки. Ведьма была все еще слаба, но держалась она решительно, пытаясь не показывать своего истощенного состояния. Она уже знала, какая ноша ляжет на ее дряхлые плечи, и готовилась принять ее. — Итак, дорогая Моника, — начал Кол, видя, что братец не особо настроен на вежливое приветствие, — Мне нужно знать, удерживала ли ты хотя бы частицу себя при ритуале, или твое сознание полностью поглотила наша матушка? Никлаус, в этот момент молча стоявший рядом с братом, кинул взгляд в дверной проем, через открытую дверь которого просматривался внутренний двор, где прогуливался старший брат на руках с его малышкой. Элайджа бережно, словно сокровище, держал Хоуп, и, очевидно, рассказывал ей что-то, отчего девочка расширяла свои и так огромные глаза и смеялась. Ее смех был словно бальзамом на душу для Никлауса, что растапливал его черствое сердце раз за разом. Однако, если его малышка плакала, то он был похож на самого Дьявола, так же, как и когда что-то угрожало его дочери или его семье. Элайджа, уже привыкший к таким резким сменам настроения брата, лишь был рад тому, как ребенок влияет на Никлауса. Ему никогда не удавалось быть идеальным братом, но он старался из-за всех сил быть идеальным отцом, и это наверное стоило всех попыток Элайджи вернуть хоть долю человечности Клаусу на протяжении тысячи лет. Старший брат, словно почувствовав на себе взгляд, вскинул голову и встретился с прищуром серых глаз, которые быстро перевели взор на Хоуп, и Элайджа увидел, с какой любовью Никлаус смотрит на свою малютку. Он знал этот взгляд, ведь именно так миллениум назад смотрел Ник на Бекку. И на Хенрика. Элайджа вздохнул и снова вернулся к рассказу о прекрасной бесстрашной волчице, который с таким вниманием слушала племянница. Волчице, с которой не суждено ему больше встретиться. С той, которой подарил он свое сердце, и которая умерла на руках его брата. Рана от смерти Хейли все еще кровоточила. Как не пытался Элайджа забыться и подарить все свое внимание крошке Хоуп, перед глазами вставала ее мать. Клаус лишь усмехнулся, когда брат продолжил свой рассказ его дочери. Потеря Хейли Маршалл подкосила его, но Элайджа, как истинный старший брат, держал все внутри, не позволяя своему горю потревожить младших братьев и сестру. Его брат, очевидно, любил волчицу, что подарила ему Хоуп.       Но Клаус не знал что такое любовь, кроме той, немного извращенной, которую дарил он своей семье. Его дочь не стала плодом любви и единения двух душ, гибрид не верил в эту чушь, потому что все, что связывало его с Хейли — пьяный секс на одну ночь, что приобрел такие неожиданные последствия из-за его волчьей сущности. Но Никлаус был уверен, что его благородный брат точно знает о любви не только семейной, но и той, которую веками воспевают глупцы в своих поэмах и рассказах, ради которой идут на смертельные подвиги и совершают открытия. Ради которой умирают и обращаются в жалкий пепел. Элайджа знал такую любовь; он же — нет. — Я будто наблюдала со стороны за происходящим, — скрипучий голос старухи заставил Клауса резко вернуться из своих размышлений. Гибрид начал внимательно вслушиваться во все, что говорила эта старуха. Кол, который не отвлекался от беседы ни на секунду, перебил ведьму: — Значит, Эстер не завладела твоим сознанием полностью, что уже хорошо. Наша матушка умеет плести интриги, и я надеюсь, что это не одна из них. Клаус мгновенно растерял весь свой благодушный настрой, и уставился немигающим взглядом на Кола, при этом прохрипев: — Что значит не одна из них? Ты хочешь сказать, что все это — выдумка Эстер? Кол поморщился от вида брата, начинающего закипать. Никлаус, скорее всего, уже успел додумать то, чего нет. Его паранойя не знала границ и делала из Ника настоящего волка, постоянно защищающего свое, и стремившегося это «свое» никогда не отпускать. — Я имею в виду то, что наша матушка могла сказать не всю правду, или умолчать что-то. Но, будучи духом в теле другой ведьмы, да еще и если она не полностью подчинила себе сознание… А, забудь, — махнул рукой младший Первородный, видя что Клаусу совершенно неинтересны его объяснения, — Успокой своего внутреннего параноика, Ник, — уже с легкой ухмылкой закончил Кол, чем еще больше взбесил Клауса. Его шутки и веселье совсем неуместны, когда его дочери, возможно, грозит опасность. Гибрид скривился и обратился уже к старухе: — Мне все равно на дух Эстер и на то, врет она или нет. Я не могу подвергнуть опасности свою дочь, поэтому ты, ведьма, поможешь мне. Ведьма, сидевшая до этого на одном из диванов, с кряхтением привстала и подошла прямо к Никлаусу. В ее старом, покрывшемся морщинами лице было столько мудрости и опыта, а в глазах цвета выцветшего моря столько боли, что пронесла она через всю жизнь, и столько сожаления, предназначенного для него, когда она заговорила: — Никлаус Майклсон, ужаснейший из Ужаснейших, — голос ее не напоминал больше замогильный, хоть и был скрипуч, как дверь в подвал их дома. — Гибрид, бастард, вечно вынужденный бежать от собственного отца, — старуха говорила резко, можно было подумать, что она пытается задеть Клауса, но глаза выдавали ее — в них плескалась жалость к нему. — Обиженный мальчик-волчонок, что пытается доказать всем, что они ошибались, — старуха ни капли не боялась его, не трепетала перед большим и злым волком, коим он и был, и сожаление его судьбе сквозило в скрипучем голосе ведьмы. Словно она действительно видела перед собой запутавшегося и потерявшегося волчонка: — Проси помощи, а не приказывай. Клаус замер, и по спине его прошелся холодок; старуха будто поковырялась в его черной душе и сочувствовала ему. Ему — Никлаусу Майклсону, само имя которого наводило ужас на всех существ! Ему не нужно было ничье сострадание и сочувствие, что так и плескалось в глазах старой ведьмы. Как она смела говорить ему, что делать? И откуда только эта старуха могла знать столько о нем? — Ты, наверно, спрашиваешь себя, откуда мне это известно, — продолжала тем временем она, — В моем сознании была Эстер, и, не знаю уж, специально или нет, оставила мне воспоминания о тебе. И еще кое-что. Долина, где все началось. Первородные переглянулись и воззрились на ведьму. — Что за Долина, Моника? — спросил Кол, быстро приняв сосредоточенный вид. Старуха немного отошла от Никлауса, и тому будто стало легче дышать. Жалость в глазах старой ведьмы до сих пор не отпустила его, и он словно перенесся в прошлое, когда Бекка приходила к нему, после того как отец выпускал на нем свой гнев, и обнимала, стараясь не задевать израненные места. И все повторяла «прости, прости, прости». И в глазах ее стояло столько раскаяния и жалости, словно не отец, а она избивала его. И каждый раз Ник старался улыбаться ей, говоря, что нет ничего, чтобы уничтожило его. Даже отец. Клаус вздрогнул, выныривая из внезапно нахлынувших воспоминаний. — Ее огни словно зовут меня, — проскрипела старуха. — Долина, что спрятана в Северных Землях. Гибрид начинал терять терпение: — Просто скажи, где это чертово место! — Хессдален. Долина Хессдален. — выдохнула ведьма, и Клаус развернулся к брату. Кол после этой фразы погрузился в кратковременное раздумье, и потом пробормотал: — Это в Норвегии, Ник. Там, где родилась наша матушка.