***
Клаус несомненно был рад возвращению в город Полумесяца; маленькое путешествие в Скандинавию развлекло его, но чувствовать объятия малышки Хоуп было в тысячу раз лучше. Гибрид даже решил побыть справедливым королем пару дней; быть может, благодаря искусному умению убеждать Элайджи, заключить наконец договор с ведьмами Квартала, которые остановили свои нападения на его людей. Даже его кровавая волчья душа знала, что иногда следует выбрать перемирие, а не продолжать противостояние, с каждым днем теряющее смысл. Потому что Клаус больше не собирается наблюдать убитых бывших полуночников Марселя, посеревших и высушенных силами ведьм Квартала. Возможно, в скором времени придется наблюдать их смерть по другому поводу. Он стоял на втором этаже Бойни, держа в руках стакан, доверху наполненный бурбоном, и выглядел слишком спокойно и расслабленно. Он слышал смех Хоуп из дальней комнаты особняка, наигранно ворчащую на нее Ребекку, и старался не обращать внимания на стоящего в двух шагах от него Кола, буравящего взглядом. — Побаливает шея? — поинтересовался Клаус, не поворачиваясь к брату, но четко слыша чертыхание Кола. — Скорее голова. Клаус медленно переместил стакан из одной своей руки в другую; взгляд его, устремленный до этой секунды на буйно разросшийся плющ во дворе особняка, плавно переместился на брата. Гибрид небрежно осведомился: — И от чего же? — От твоей резкой смены настроения, Ник. — проговорил Кол, бросив скептичный взгляд на брата, излучающего покой и уверенность. И это учитывая то, что пока они ехали до Бойни, Клаус гневно пообещал вырвать ему селезенку, а потом и выпотрошить его самого. И то, что его братец так подозрительно невозмутим сейчас не предвещает ничего хорошего. — Как там ведьма Клэр? Кол удивленно поднял брови и непроизвольно нахмурился. Что на этот раз задумал Ник? — Давина в порядке. Зачем она тебе? Что ты хочешь сделать с ней? — Разве я уже сказал о своих планах? — вопросом на вопрос ответил гибрид, чем вызвал еще большее недовольство Кола. В конце концов, если это очередной дьявольски продуманный план Ника, то зачем вмешивать в него невинную ведьмочку? Которая, тем более, приглянулась ему. Или он решил поменять их с Элайджей местами, и теперь собирается убивать не любовниц старшего, а взяться за увлечения младшего? — Давай проясним все, Ник. Я упустил Кэролайн, девушку, которая должна помочь разобраться с Далией. Да, братец, это был я. Только я, — каждое слово, произнесенное Колом размеренно и ровно, заставляло Клауса раз за разом хмурится и чуть поджимать губы. Его младший братец решил поиграть в героя; взять всю вину на себя, освободив гибрида от ответственности, и тем самым попытаться уменьшить гнев его волчьей сущности. — Ты можешь снова взяться за свои излюбленные кинжалы. — продолжал тем временем младший Майклсон, — Уверяю тебя, никто из нашей семьи не будет удивлен. Разве что Элайджа несколько огорчится, узнав, что твое «исправление» так быстро провалилось. И, знаешь, Ник, — Клаус сощурился, пытаясь остаться в той же расслабленной позе, что и в начале их беседы. Получалось идеально, ведь у него было целое тысячелетие, чтобы отточить свое показное спокойствие. Даже перед семьей, — Надеюсь, тебе будет хоть немного стыдно, когда Хоуп спросит, куда пропал ее любимый дядюшка Кол. Если бы Кол не был так поглощен своим запальчиво-язвительным монологом, то наверное бы заметил, как что-то треснуло в глазах гибрида после этих слов. И за это он был готов сломать своему младшему брату шею еще тысячу раз, чтобы слышать этот хруст вновь и вновь. Или повесить ведьмочку Клэр, что сумела привлечь внимание его незадачливого брата, чтобы видеть страдание в его глазах, чтобы упиваться его болью и беспомощностью. Клаус бы заставил Кола страдать днями и ночами; придумывал бы для него все более изощренные наказания и пытки, как душевные, так и физические. Клаус бы непременно сделал все это, если бы не одно «но». Кол был прав.***
— Я не понимаю, — медленно поднимаясь с корточек, проговорила Ребекка, — Ты хочешь сказать, что наша мать — сестра Далии? Она аккуратно поправила светлые локоны, уложенные в небольшом беспорядке, и перевела взгляд на Элайджу. Он был в своем привычном костюме, с которым не расставался, кажется, даже по ночам, и рубашка его была как всегда белоснежна и идеально выглажена. Ни что не выдавало волнения в старшем брате, кроме взгляда — в темно-карих глазах, в глубине которых Ребекка иногда видела свое собственное кровавое прошлое, поселилось беспокойство. И когда рука, протянутая ей, чтобы подняться, чуть дрогнула, стоило опереться на нее, Бекка поняла, что брата беспокоит что-то гораздо больше, чем обнаруженные новые родственные связи. Хотя тот факт, что их родная тетка хочет вытянуть всю магию из их же племянницы звучал ужасающе. Ребекка окончательно поднялась на ноги; медленно освободила свою руку из мягкой ладони брата. Затем оглянулась на все еще сидящую на полу Хоуп, увлеченно играющую со своей любимой игрушкой — той самой, которую когда-то Ник сделал для своей младшей сестрички. Это было словно в совсем другой жизни, когда она приходила к нему, чтобы поябедничать на Кола и его глупые шутки, или пожаловаться на то, что кто-то в деревни обидел ее. И Ник всегда слушал, пусть иногда и сетуя на то, что она должна быть более осторожной. Ник всегда был на ее стороне, а она всегда была на его; даже родной отец не мог, да и никогда не смог бы этого изменить. Ребекка была безоговорочно предана Нику с самого детства, и спустя тысячу лет ничего не изменилось. Кроме одного. Она любила Ника больше всех на свете, она бы сделала ради него все, что угодно. Но она не могла слепо любить Клауса. Не могла быть предана тому, в кого превратился ее брат. Она не могла простить Клаусу постоянную жизнь в страхе, кинжал из пепла белого дуба в сердце каждый раз, когда она осмеливалась выбирать не его. Она не могла простить того, что он выбрал месть, а не семью; что убивал каждого, кто затронул в ее душе что-то, каждого, в кого она влюблялась и в чьих объятиях теряла голову. Она не могла простить того, что он лишил ее счастья с Марселем, которого она искренне полюбила, потому что испугался того, что она оставит его. И она действительно прибегла к тому, что вызвала Майкла в Новый Орлеан. Она боялась потерять Марселя, она хотела счастливой жизни с ним, она хотела быть нормальной и перестать постоянно убегать. Она хотела найти дом, место, где была бы в безопасности, с мужчиной, которого любит. Она просто хотела того, чего они лишились тысячу лет назад, в тот самый момент, когда Майкл убил их, а их мать дала им новую жизнь. Она вызвала Майкла, и это был один из самых худший поступков в ее жизни; Майкл бы убил не только Клауса, которого она сама почти ненавидела, Майкл бы убил ее Ника. И тогда она не подумала об этом, и им снова пришлось бежать и прятаться от того, кого они когда-то звали отцом. И теперь, когда правда вышла наружу и Клаус изгнал ее из города, а она наконец порвала все нити с Марселем, Ребекка снова хотела найти дом. Свой дом. Правда в том, что ее дом всегда был там, где была ее семья. И когда брат попросил ее вернуться, на секунду она увидела в нем Ника, того самого, которого она почти похоронила девять веков назад. И то, что таким его делала Хоуп, его дочь, появившаяся из-за очередной лазейки в запутанных заклинаниях древних ведьм. И Ребекка вернулась домой.***
— Никлаус рассказал мне все. Он видел и Эстер, и Далию. Боюсь, Хоуп грозит опасность, и мы должны предотвратить это. Кэролайн, девушка, которую они высвободили, может помочь нам, — сообщил Элайджа, голос его был как всегда ровным, а лицо невозмутимым. — Кэролайн может помочь нам, — эхом повторила за ним Ребекка. Пока он рассказывал сестре о том, что произошло с их братьями в Норвегии, то заметил, что время от времени Бекка переставала его слушать, и скорее всего, погружалась в воспоминания. Быть может, она думала о том, во что превратилась вся их семья за этот миллениум. Элайджа уж точно думал об этом. И пусть сейчас его мертвое сердце и почти такая же совесть лишь изредка подавали сигналы. Он даже практически забыл, что значит душащее чувство вины, оседающее где-то в горле, и мешающее дышать. А ведь он ощущал это на протяжении десяти веков, каждый раз, когда вгрызался в горло очередной жертве, или когда наблюдал за тем, как его братья и сестра расправляются с «едой»; иногда ему снились кошмары, в которых он ясно видел запертую красную дверь, и себя словно со стороны, с ног до головы покрытого алой кровью, медленно стекающей с губ. Иногда он думал, что они никогда не попадут в Ад, даже если он существует, ведь они создали его на Земле. Теперь по миру бродят тысячи вампиров; и он причастен к созданию, как минимум, трети из них. Он ведь надеялся, что если дать достойным людям возможность вечной жизни, они не проведут ее, уподобляясь кровью и страданием других, как сделала его семья. Он думал, что обращенные им смогут создать лучшее общество, лучший мир; и быть может, таким образом он искупит свою вину. Элайджа готов был рассмеяться ходу своих мыслей. Он не смог даже спасти собственного брата, что уж говорить о том, что он хотел спасти все человечество. — Мне кажется, я знаю, кто причастен к похищению, — Элайджа поправил ворот рубашки, и перевел взгляд на Ребекку, которая, кажется, тоже закончила свои внутренние размышления, и теперь внимательно слушала его. На секунду, вампиру показалось, что он заметил капли бордовой засохшей крови на своих манжетах, но решил, что это лишь разыгравшееся воображение. Его рубашка была чиста, чего никак нельзя было сказать о его совести. — И кто же это? — спросила Бекка, поглядывая на беззаботную племянницу, которая наконец оторвалась от игрушки, и теперь, внимательно слушала разговор взрослых. Ребекка улыбнулась ей, и ловким движением подняла племяшку, заставляя ту радостно забормотать что-то, а потом уставиться в окно. Вампирша проследила за взглядом малютки, и удивленно приподняла бровь, видя, как на решетку окна Бойни уселась стайка скворцов. Один из них держал в зубах маленький клочок бумаги, привлекший внимание Первородной. Она аккуратно передала Хоуп в руки Элайджи, а сама медленно приблизилась к птицам. Одно движение — и скворцы взмыли вверх, напевая какой-то смутно знакомый мотив. Лишь одна птица все так же выжидающе сидела на жердочке, продолжая держать бумажку и хлопать глазками. Ребекка вырвала клочок из зубов скворца, и тот, словно решив, что его дела здесь окончены, фыркнул что-то напоследок, а затем взмыл вверх. Ребекка заинтересованно переглянулась с Элайджей, и перевела взор на бумагу. Там было начеркано всего три слова; Первородная молча показала записку старшему брату. — Мои опасения подтвердились, — на этот раз голос Элайджи Майклсона дрогнул. Бекка сощурилась: — Я думала, что больше никогда не увижу их. — Я тоже так думал, — вздохнул Элайджа, — Но судьба решила иначе. Ребекка швырнула послание в открытое окно, в котором неаккуратным почерком было начеркано всего три слова: «Тристан. Аврора. Опасность.»