***
— Доброе утро, — уже почти привычно произнёс, кидая на соседний стол сумку, Гейб. Почти. Нолан повернул к нему голову и слабо кивнул — с тех пор, как они все разошлись в последний раз, Нолан действительно много думал и о словах Бретта, и о словах мистера Грейера, и о собственной неуверенности в его дружбе с кем-то. Он не связывал ничего из этого друг с другом, но, очевидно, хотел найти закономерность. И в итоге сидел на первом уроке по математике за неделю с небольшими фиолетовыми мешками под глазами. Он не часто высыпался как следует и на такие мелочи, как уставшие глаза, обращал мало внимания, но этим утром, «любуясь» собой в зеркале, Нолан буквально видел этот цвет усталости на своём лице и потому немного думал и об этом тоже — ведь теперь на него смотрели люди, и им, наверное, могло быть не сильно приятно глядеть на такие припухлости, не так ли? Мешки под глазами были такими небольшими и лишь отдалённо фиолетовыми потому, что Нолан вновь достал мамин тональный, которым прятал веснушки, и размазал и под глаза тоже. — Выглядишь… — Гейб подошёл очень близко, почти угрожающе и навис над ним, вглядываясь в испуганные глаза. — Дерьмово. Ты что, спрятал веснушки, серьёзно? И его палец стал усиленно растирать по лицу тональное средство. Через какое-то время подключилась рубашка — Гейб взял её край, попросил Нолана лично обслюнявить и стал натирать нос и щёки до противного скрипа вычищенной кожи, только затем выпустил до того крепко сжатую голову Нолана и заправился. А всегда ли Гейб носил рубашки? Если припоминать, то Нолан едва ли назвал бы хоть один случай, когда тот не был в футболке, толстовке или в толстовке с футболкой. Рубашка красивая, тёплая, в широкую светлую клетку. Гейб в ней красивый тоже — уютный, мягкий. Немного небрежный из-за этого засунутого под ремень уголка, зато живой такой, настоящий. Как Бретт со своими безразмерными куртками на все сезоны. Нолан не удержался от очередной кривой, но искренней улыбки, и Гейб улыбнулся в ответ, убрав своё неопределённое напряжение с лица. — Так-то лучше. — Зачем… — слова напрашивались, но произносить их всё равно было сложно. — Зачем ты делаешь это? Взгляд Гейба будто сказал ему, что он идиот. — Я делаю это для тебя, разве не очевидно? — А… Окей, — почувствовалось напряжение, близкое к дискомфорту от разговоров про то, кто, кого, где и с кем. — Ради меня, да, точно. Спасибо, Гейб. И прежде чем звонок прозвенел, Нолан выбежал в коридор. Постучавшись в кабинет школьного психолога, Нолан без разрешения вошёл — минут пять назад начался урок, и там едва ли было занято. Никого не найдя на месте, вздохнул и рванул к выходу, но в дверях столкнулся с мисс Монро. — Нолан? У тебя не урок разве? — Да, урок. А ещё сосед по парте, друг, не покидающий мыслей, мальчишник, полный секретов, и… Нолан вздохнул и облизал губы. Бретт избавлял его от этой привычки, размазывая капсулы с рыбьим жиром и рассказывая, как противно и неприятно целоваться с сухими губами. — Нолан? — Всё в порядке, — выдавив из себя родную искорёженную и кривую ухмылку вместо эмоции, заявил Нолан и снова дёрнулся к выходу, но оказался заблокирован рукой школьного психолога. — Раз уж пришёл, то почему бы нам не поговорить? Давно не видела тебя в кабинете, твой новый психотерапевт с тобой справляется, м? Садись, и мы обсудим, как у тебя дела. — Зная, что он больше не убежит, женщина убрала руку и пошла заваривать кофе, которое нередко пила на консультациях с учениками. — Видела, ты в последнее время общаешься с популярными мальчиками. Всё в порядке, они тебя не обижают? О, если бы. Как минимум за последнюю неделю Нолан не вспомнил бы ни одного случая, где его бы обидели «популярные мальчики» или же из-за них. Даже скула давно зажила и никому ни о чём не напоминала. — Думаю, они… Они хорошие, мэм. И меня никто не обижает, ни к чему не принуждает, и… — И что? Нолан замер над своими же мыслями, глядя на след им же высказанных слов, и облегчённо улыбнулся, чувствуя падение тяжёлого груза прожитых выходных. — И я думаю, мы с ними отлично дружим, ну или типа того. И вылетел из кабинета, окрылённый, взбудораженный собственным открытием и без пяти минут счастливый. Он только что кому-то (!) сказал, что имеет друзей. Не одного, не двух и даже не трёх — пятерых совершенно странных, в разной степени известных и привлекательных парней, исповедовавших разные стили жизни, музыки и той самой дружбы. И этим кем-то был даже не Бретт, который бы улыбнулся и поддержал, говоря, что Нолан абсолютно правильно мыслит, разбирая не то, сколько времени он провёл с каждым из них, а то, сколько было отдано и получено. Вот он, Бретт, отдавал себя всего всем. Нолан надеялся, что он попытается тоже. Даже не ради наград, поцелуев и какого-нибудь внимания, которое вообще-то пугало, но ради этого впервые затронувшего его чувства свободы и понимания собственных тем и мыслей. Гейб бросил рядом с ним сумку и осторожно присел. Сумка принадлежала самому Холлоуэю, и в последний раз оставалась ещё в кабинете. — Прости, — сказал Гейб, устроив руку на его бедро. — За что? — Нолан уже окрылённо ждал Бретта, едущего ради чего-то невероятного из Девенфорда, и потому не понимал, о чём мог просить прощения Гейб. Разве что за веснушки? — Не подумал, что тебя это испугает. Он усмехнулся, спрятал голову в вороте той самой рубашки и усмехнулся снова. С Талботом минуты были похожи на бесконечно быстро летящие песни, которые они слушали в машине. Время с Гейбом, наоборот, тянулось мёдом с огромной ложки. Мёд сладкий, прилипчивый — Нолан постарался ободряюще улыбнуться, не забегав глазами по парку от волнения. — Всё нормально, я просто до сих пор не привык к вам, ребята, ахах… Не злишься? Мир? И он протянул Гейбу мизинец, надеясь на сколько-нибудь долгую дружбу с ним. Мёд сладкий и влажный, Гейб немного терпкий и шершавый. Он ни к чему не обязывающе прижался к Нолану на какое-то время, прикрыл глаза и тут же открыл их, улыбнувшись краями губ. Рука, лежавшая на бедре раньше, заботливо убрала уже почти русые волосы за ухо. — Прости, — повторил он сразу, как прервался. — Да ничего, — не отрывая от него взгляда, произнёс Нолан. Действительно, почти ничего. Совсем недавняя буря, будто даже напротив, улеглась на душе и запорошилась лёгким слоем из снега и пыли. О чём он там хотел рассказать Бретту? О том, что в себе разобрался? Хорошо, молодец — Бретт точно похвалит. А другие? Ты разобрался во всех?***
Дома было подозрительно тихо. Маленькая Энни сидела в своём манеже и напряжённо стучала погремушкой о набивного цыплёнка. Нолан съёжился, представив себя на месте того цыплёнка, и, не дожидаясь выхода мамы из комнаты или кухни, побежал в ванную, чтобы хорошо умыться, стереть оставшийся тональный крем и сколько-нибудь посмотреть на себя со стороны. Ему казалось, что в последнее время он стал забывать, каков он настоящий — всего час назад он почти спокойно целовался с Гейбом и не испытывал ни страха, ни отвращения, ни какой бы то ни было радости, отдавшись на волю одному лишь недоумению от того, как же всё сошлось именно так, как сошлось, и виноват ли в этом кто-то. Чувствовал ли он один себя так пусто, прикасаясь к чужим губам, или Бретт, или даже тот же Гейб, или Тео тоже ловили в груди ни к чему не обязывающую безразличность, целуясь с кем-то? Мейсон и Кори, очевидно, терялись друг подле друга в нирване, но и мысли Нолана были отнюдь не о них и не про них. — Лягушонок? Сынок, — позвала из основной комнаты мама, едва Нолан прижался лицом к зеркалу, чтобы разглядеть себя всего. — Выйди поговорить.