Его изменения

Уже вечером, ощущая тёплый поток воды, — убаюкивающий и успокаивающий, но обжигающий те участки кожи, где остались порочные следы ночного раскаяния, — искал покоя и уединения… Затянувшиеся шрамы после укусов от пара приобретали чувствительность. След на шее от удушья заставлял морщиться лишь от одного прикосновения. А ещё непроявившийся малиново-бордовый оттенок ссадин напомнит, кому он принадлежал последнюю ночь. И будет принадлежать дальше… — Боже, какое я ничтожество… Слова ложились на слух с горьким привкусом сожаления… А ванна, что как спасительная лагуна принимала в свои объятия истерзанное тело, наполнялась размеренностью, пытаясь смыть всю мерзость… Осматривал себя. Всё, что видел, вызывало приступы тошноты. Трясло от физического отвращения. Выворачивало от внутреннего ликования — о, эта растекающаяся токсинами радость! — в конечном итоге остаться живым, удостоиться «чести» не быть разорванным в клочья!.. Спуститься на девятый круг ада, испытав всю боль его порока; предать единственно светлое, что было, ненавидя себя и не имея права что-либо сделать! — оставаясь в томящем презрении признавать праздную прихоть судьбы с её играми и надменным хохотом. «Что я сделал не так?» Сжимал челюсть и обнимал колени, пытаясь сдержать озноб. Его страхи — необратимые природные явления. Имеют над ним большую власть. Как имеет власть беспощадный ноябрьский ветер, что в холодную пору срывает безвольно-незначимую частичку жизни, лишь затем, чтобы истрепав её в тончайшие нити, вышвырнуть в сточную канаву. Дерева лист никогда не заимеет власти над ветром. Водоворот старых переживаний уносил дальше — расслабление не приходило. Нити истончались. Связи рвались… «Я больше не выдержу подобного …» Оплакивал, тихонько всхлипывая, утраченное в одночасье доверие к единственно привычному, почти извращенно-родному. К чему прикипел, научившись справляться. С покаянием. Оплакивал пережитые неудачи, потрясение и ужас, ненавидя удовольствие, что можно испытать в столь извращённых страданиях… «Сир, зачем Вам это было нужно?» Томился, лишь бы сохранить последний лучик жизни, лишь бы не разорваться изнутри в потоке безумия, превращаясь в то самое «ничто», — чего всегда опасался и от чего бежал. Скальпель. Вот он лежит и ждёт. Возьми его и прерви порочный круг. Возьми своё в мире покоя, где ты никому ничего не должен. Но выбирал иной путь… — Успокойся, успокойся, успокойся! Впивался в остатки размокшей бумаги, и она лоскутами сползала в воду с лица, растворяясь, обезличивала все достижения, впитавшиеся когда-то с таким трудом! — с потом и кровью. — …всё пройдёт! Оставались намеченные цели, планы и конечное эксперименты над W-125. Да, было бы проще, если бы всё лишнее просто забылось… Забылось как сон, когда просыпаешься поутру и стряхиваешь с себя остатки пудрового цвета наваждений. Но нельзя. Жаль что нельзя… Пока перенести в резервное хранилище воспоминания. Даже часть… Нельзя, если они будут неполными: если вся цепочка событий не восстановлена — пока точка отсчёта, где должно отсечься прошлое, не ясна. «Я что-то упустил… упускаю. Какую-то важную часть…» Он смотрел в пустоту, ту самую пустоту, в которой всегда искал ответы… Суета привычных вещей отступала на задний план. «…После спасения Деменцией. Жалкие обрывки… Дальше всё как в тумане…» Массировал веки, пытаясь судорожно сосредоточиться. Напрягался, силился, но никак не мог понять… Но что ещё страшнее: он не мог вспомнить. Проект изначально прогорел. Бессонные ночи, личные неудачи, нервы сдали. Сроки вышли. А он просил слишком много не оправдав надежд. Представить «ничего» для босса всё равно что вложить револьвер в руку маньяка. Винил грёбанный препарат, что решил принять. Ненадолго отключить рецепторы боли. Хотел пережить поток негодования с которым не было сил уже справляться. Безобидный аналог гормонального обезболивающего для подопытных, но собственного производства, не мог лишить памяти. Как казалось. Но чёртов синтетический модулятор заглушил боль, а с ней пропали и воспоминания. Почему такой эффект? Что-то пошло не так. Дало сбой. Он вызвал в сознании образ голубого круга. Отклик с долей в 0,01 секунду. Запрос на картотеку архивированных данных по стимуляторам из личного пользования. АТ-121 требовалось разобрать на составляющие. Сам он не справится, как и тогда. Только наук9ща, — его пристанище, как и изобретения, — единственный выход. И в образной памяти Флага, Вилли, как на экране, уже транслировал скаченную информацию… Замелькали цифры, формулы химических соединений и вот он — перечень тестовых данных, который ученый забросил очень давно. Было видно быстрое движение глаз под закрытыми веками. Искал погрешности. А нашёл записи последних модификаций. «…болевые рецепторы, в отличие от предыдущих экспериментов с более слабыми аналогами, не блокируются, а постепенно затухают, стимулируя медиальные связи… Теперь чем сильней раздражитель, тем больший психофизиологический отклик получает живой организм через корковую структуру. Порог шокового состояния удалось преодолеть: под действием мелатонина снижается восприимчивость, что позволяет подопытному ещё долго функционировать после вскрытия… Он проскочил строки, нервно покусывая губы. Усиливалась головная боль. «…возникли сложности. Остатки вещества разрушаясь, высвобождают необходимый гормональный набор из синтезируемого серотонина, дофамина с подключением окситоцина, которые мешают осознанному восприятию. Да, это решает проблему, но затрудняет допросы…» — Вотмудаааак… — Флаг с ужасом осознал проблему. Нет, это не было ошибкой составных элементов. Нет, память не стёрта. Расчёты верны. Простые последствия. Шоковый порог превосходил его физические возможности. Травмирующие события вытеснялись, а мозг погружался в подобие наркотической дремы. В тех условиях, с разъяренным боссом рядом, обезболивающее стало инъекцией персональной эйфории. Проклятая эйфория, которая приводила к другим чувствам, другим мыслям, другим целям… Под её веянием, под действием препарата, всё могло стать сном, словно дымкой, через которую могли прорваться только… — Нет, нет, нет… этого не должно было случиться… …Истинные желания окутывающие своим блаженством, сладким дурманом. В светлой иллюзии безопасности… Покоя. Получая, но теряя. Разум, — та бесполезная часть, от которой любой готов был бы отказаться рядом с самым могущественным, дарующим безмерно тягучую боль, оседающий на жилах страх, всевышним злом. Спинным мозгом почти догадывался к чему это могло привести в беседе с Блэк Хэтом… — Я где-то явно накосячил в таком состоянии… Капли скатывались с эмалированного крана и в оглушительной тишине, ныряя в общий поток, сливались с ним навсегда, но лишь для того, чтобы испариться и осесть мельчайшими частичками на дрожащих ресницах плотно закрытых глаз… Судорожно соображал, рассчитывая время. Отдавал, отменял и снова корректировал приказы для W-125. Когда определился: образ двух чёрных стрелок и формула норэпинефрина. Искусственная провокация белка Klotho и организму требуется всего 15 минут для разгона и ускорения когнитивных процессов, что сделает воспоминания более яркими. Запускались электрические импульсы. Активизировались зоны мозга отвечающие за долговременную память. Готовился окунуться в прошлое и прожить его ещё раз, но уже осознанно. Заново прожить потерянные чувства, самовольно отдаваясь им на растерзание. Проигрывал в голове остаточные воспоминания. Цеплялся за ускользающую нить Ариадны — она уводила в глубь лабиринтов сознания. Погружался в самую тьму болезненно забытых сюжетов — где в слабостях невротика кроются демоны потаённых причин. Шрам на груди заныл, становясь восполённо-чувствительным… как и обладатель, к любому воздействию… Из недр поднималось всё старое скрытое, забытое, забитое и под эгидой безрассудных стремлений пробуждалось от долгого сна. Эти смутные ощущения далёкого, но чертовски знакомого. Прислушивался к себе и узнавал: как ненавидел мир и как искал смысл — вечное проклятье и светлые ожидания, низвергнутые надежды и крик мольбы о хоть единождом праве на помощь… Право на принятие, иначе смысла будто жить и нет; право на покой в душе, иначе позволить запереть себя на тысячу замков и окольцевать себя тысячью оков, замолкая на век. Безрассудные поступки. Сердце сжималось, желая и одновременно тут же сожалея о никогда неслучившимся. Но всё же явственно и неотвратимо растворяясь и наслаждаясь, лишь только одной мимолётной возможностью думать о таком праве. Желая принадлежать этой мечте. Упиваться ей, как сейчас так и вечно — без остатка и покоя, раскрываясь, прикасаться к столь неотвратимо жгучему — близкому и непреданно родному. Веря и прося. Заткнуться в безгласом крике — НИКОГДА! — никогда его не оставлять. Всё что угодно, в ту же секунду, продать, отдать, содрать, лишь бы только без малейшего страха и сожаления… Быть нужным, ценным, — быть чьим-то… И мечта поглощала его… и страха больше не было. Там, где раньше зияла чёрная дыра из осколков прошлого, теперь приятное тепло струилось огненным потоком. Непривычное. Манящее. Долгожданное. Опутывающей и пронизывающее саму душу… что теперь будет с ним всегда и не оставит больше никогда… Грудная клетка вздымалась, наполняясь опьяняющим воздухом, что жёг истонченные нервы. Время потеряло всякий смысл, как прежнии волнения. Тут же вспомнил полученные многочисленные раны, кровь вокруг. Его кровь. Всё струилось, текло, завораживало. В темноте, в полумраке, в отблеске кроваво красных витражей… Очертания сновидений как из другой жизни стучались в закрытые двери… Сердце мгновенно завелось до ошеломительного ритма… ускоряясь в оборотах… Вспоминал склонившейся перед собой силуэт, до боли знакомый, до одури непризнанный… И будто касался силуэта, притягивая, ища защиты. О нет, только не отвержение, не сейчас, — оно подобно смерти! Открыться и довериться желал чуть больше, чем когда-либо было дозволено. Держался на единственном вздохе и губами прикасался к шершавому и серому, не перенося всей раздирающей боли одиночества. Ощущая горячее дыхание. И будто бы получал что-то в ответ, взамен смерти. То самое, секундно-сладкое, разливающееся горячей лавой по венам тепло… Наполняющее смыслами… — Ебучий случай…. — с ужасом, краснея, закрыл лицо вспыхнувшее от стыда… Сильнее прикусил губу, почти до крови. Впился ногтями в колени, оставляя алые борозды и будто не замечая физической боли. Сердце пропустило пару ударов, готовясь выпрыгнуть на волю… Воздуха перестало хватать, а он настойчиво, отрицал, возвращал обратно, присуя, то, что никак не получалось удержать в глубине. Отвратительно постыдное, как и он сам, что никогда не должно было родиться, проявиться… даже в собственных мыслях, даже в чужих действиях. Затолкнуть глубже, дальше. Не видеть, не слышать, не чувствовать, не дышать… и даже не знать! Шёпот срывался на крик, а чёрные зрачки, расширяясь, взывали к рассудку… — Лучше бы я сдох… Я этого не хотел! Проще было бы исчезнуть и никогда не появляться вновь. Но нет, поздно, ты сам на это подписался, родной. Иди до конца. Потерял страх и перешёл черту дозволенного — получай, что хотел … Дыши… Вбирай… — Это я … мать его… Я спровоцировал!.. Я!.. Не верил самому себе. «Как так то…?» Первый раз в жизни, его собственные чувства загнали в ловушку. Внизу живота заныло, а мышцы свело. Стало жарко, слишком жарко. Чувства больше ему не подчинялись. Они жили отдельно. Никогда неповторимые чувства. Ни разу. Ни с кем. Непостижимое; то, что теперь нельзя забыть просто так, то, что нельзя просто так отпускать. А теперь только держать, душа в объятиях, обнимая и отрывая кусками… — …Или хотел… — сходя с ума, умолял тишину. Как заворожённый, поддавался впервые ощущениям. Его поглотила волна нахлынувших забытых чувств. Она уводила и манила за собой расслабляющим теплом. Три резких выдоха и один глубокий вдох позволили себя оправдать: — Я просто… хотел… быть… кому-то нужным… — отчеканил каждое слово, прислушиваясь… Такая неведомая часть, незначительная, но так сильно тоскливо страдающая по узнанному свету, овладевала им всё больше. Теперь явственно ощущал как раньше издыхал по свету, по чувствам… А теперь просто задыхался от их нехватки. А если эти чувства и есть смысл жизни, то кто он уже без них? О, если бы не было этих проклятых издевательств?!. Оставалось бы всё как есть и он мог бы наслаждаться? Этот опыт — его способ почувствовать что-то иное, кроме унижения. Пусть эйфория от препарата, пусть так — в беспамятстве, но это не что-то, что зовётся болью… Хоть что то, что позволит почувствовать себя лучше… и наполнить смыслом один вечер — хотя бы сегодняшний вечер, заставляя прожить в дальнейшем ещё один поганый день, в иных смыслах… Хоть что-то в этом блядском мире будет принадлежать ему — собственные желания, где можно разделить наслаждение, а не боль… Он не хотел отпускать эти чувства, что начинали уже растворяться в привычной суете мыслей … И решение пришло моментально. Как вспышка. Голубой круг в сознании. Ответная реакция. Красный куб — образ действия с возвратом. Образы жёлтой капсулы в отсеке интеркуба и пустого шприца в ящике стола с белой ручкой, лежащего прозапас для Деменции. Теперь уже нет. Теперь для него. Один вечер для него. Доставал скальпель. Открывал вентиль с горячей водой и пар ещё не лишил его видимости потолка как услышал скрежет под дверью маленьких лап. Ждать пришлось недолго. Вилли вложил в раскрытую ладонь модулятор. Вот он блестит округлыми боками, только вставь в автоматический шприц и приставь к мышце. Да, пока Вилли сложно использовать формулу напрямую, приходилось по старинке. Отправляя Вилли на базу, сделал себе инъекцию в тех же пропорциях, что и в первый раз перед встречей с боссом. И не дожидаясь окончания слишком долгих трёх минут резанул по ладони. Снова. Но не по той, по другой. Рефлекторно сжал сталь. Да, это не перелом костей, не разорванные ткани и сухожилия, но память образов слишком свежа — много ему и не нужно. Немного стимула, чтобы мозг начал затмевать боль, унося на просторы дикой странной необузданной эйфории. W-125, запрограммированный на сохранение жизни владельца, замедлил движение тромбоцитов по правой кисти. Кровь свернулась. Пульс замедлился. А Флагу было уже всё равно: умрет он от потери крови или нет. Он больше не метался. Его влекло куда-то вдаль… Туда, где всё бы повторилось, но в ином свете. Как если было бы всё по другому. О, это его больная фантазия. Чтобы не сойти с ума. Только сейчас и больше никогда… Стереть эти воспоминания и он будет так же счастлив. Всё потом забудет, всё сотрёт; ничего лишнего не останется. Не за что будет краснеть или стыдиться. Ведь этого просто не будет… — Если бы все было по другому… — возвращался к своим всплывшим ощущениям месяц назад, — Я мог бы ничего не бояться… Холодный мрамор прикасался к розовым разгоряченный плечам, контрастируя по ощущениям. Ощущал мокрым затылком влажный воздух на волосах. Нервно вздыхал, прося новых ощущений. И воздух больше не нужен он жил лишь своей фантазией, погружаясь в нее на короткое мгновение… И если воспоминания от жарких прикосновений дарят ему смысл, то пусть будет так, даже под действие синтетического вещества… Нет страданий. Нет грубых грозных и болезненных действий. Были бы пьянящие чувства. Разлилось приятное тепло. Будто обнимали его, укутывая в пуховое одеяло. Стало лучше, легче. Приятнее. Умиротворенно и защищено. Перед глазами поплыло. Взамен стыда и презрения, он вновь погрузился в манящий покой… Шептал уже отказываясь от рассудка: — … что если бы любили меня… Блаженство таилось за углом. В самых закоулках сознания и тайных желаниях. Сердце снова пропустило пару ударов. Зазвучали неведомые мелодии… — Сир, вы не делаете то, чего не хотите… — мысленно обращался к своему страху и тут же снова сомневался, — …Могло ли…? Промедлил в выводах и посмотрел на свои руки. Они были тонкими и бледными, дрожали от слабости. Опустил их в горячую воду чувствуя как лёгкое покалывание разливается теплом по запястью, поднимаясь выше. — То, что было тогда… Могло ли вам понравиться? Щеки вспыхнули алым. Краснел уже не от пара, а от своих желаний. Прикасался к шрамированным остаткам человечности, намереваясь не сдерживать себя в стонах. Мысленно обращаясь к самой светлой, манящей стороне: перебираемой ткани под подушечками пальцев, колючему строгому, но внимательно изучающему взгляду, бархатному низкому тембру вперемешку с шипением ядовитой змеи, стальной хватке и скользящим по плоти когтям, дурманящему запаху сотканного из прогорклого дыма и смерти, и уходящей из-под ног земли. — Могли ли вы быть со мной таким, jefecito? Так беспомощно открыт перед этим жестоким миром никогда ещё не был. Пальцы спустились ниже, даря долгожданное блаженство. Он ласкал себя, чувствуя постыдно приятное… мечтая о нежных прикосновений. Нет, не болезненных, а бережных, будто извиняющихся, немного настойчивых, но оберегающих, без боли, надрыва и превосходства, прикосновений. Вспомнил как его прижимали, огораживая от всего мира, не позволяя сбежать вновь в привычную суету; не оставляя шансов, безукоризненно… Но прикасаясь так же нежно, как и шепча слова признания, на что он всегда готов был отвечать:  — Я бы на всё согласился… Провел по внутренней стороне бедра, по ссадинам, там где ещё недавно Блэк Хэт владел им. Тело сразу откликнулось томящим возбуждением. Оно после длительных издевательств требовало разрядки, прося так и неполученных утешений… Пару отрывистых движений и откидывается назад, прикрывая глаза, сильнее сжимая головку члена. Готовый быть кем угодно в постыдном праобразе, лишь бы испытать желаемое. Всхлипывал от удовольствия, что никогда ему не было позволено. Несдержанные порывы и он выгибается что струна, натяжение которой играет самые прекрасные звуки. Запретные мелодии; отдающее вибрацией на шее вожделенным утробным рычанием, сводящим с ума своим восторгом и смыслом… Опрометчивые поступки и он стремиться прижаться к разгоряченному телу: в тесноте, в духоте, но под защитой, целуя в ответ и умоляя быть осторожным. Опьяняющая нежность и он знает, что может получить то, что хочет. Воздуха перестало хватать. Лишь вдох и он зовёт Блэк Хэта по имени. — ДА, пожалуйста… — сладко стонал, раздвигая ноги шире… Вцепился в край мечты, обхватив её всем естеством… Тут же вскрикнул что-то похабное, и сразу закрыв рот рукой… Втянул, с шумом влажный воздух, судорожно изгибаясь… По кончикам пальцев, по всему телу пробежал разряд. Сознание в момент затмилось и опустошилось, молнией покидая его навсегда… Задохнулся от избытка, не помня себя. И ещё долго не мог прийти в себя. Пока капли прозрачными алмазами сверкая, оставляли тонкие дорожки на истощенном теле. Растекся вместе с ними, своими мыслями, в блаженной неге, оставляя всё плохое позади. Там, куда ненужно больше возвращаться. Наконец можно ни о чём не думать, а только наслаждаться, веря в покой, уединение и лучшее. *** Нервная поступь пересекала кабинет. Она неутихала пока её хозяин принимал важные решения. Был недоволен, что позволил растерянности застать его в расплох. Ничего подобного раньше не происходило. Да, познавать людей стоит только за их никчёмность. Не для удовольствия — отрицал эту мерзейшую слабость, — для порабощения, расширения границ, вседозволенности и иногда, ради прихоти, развлечений. Да, он знал как использовать новые знания. Да, он никогда не сомневался в решениях. Сама вселенная менее постоянна, чем решения принятые им. Как и наказания, как и всё то, за что он берется вплотную. Играть на чувствах его прерогатива — не более: морально уничтожить, превратить в ничто через боль, страх, через осквернение самого дорогого, чтобы в одночасье опустошенные души могли припасть к его ногам в мольбе о снисхождении. Нет ничего отраднее и вожделенней, чем наблюдать растущий шок и отчаяние, когда угасает последняя надежда. Оскал в усмешке отразился на безэмоционально ровном лице. Он вспоминал ужас в глазах Флага: насколько счастлив тот был тогда, настолько потрясающие рождались в нём чувство замешательства, непонимания и боли только от одного осознавания близости, от всего того, что он с ним творил. И теперь он знал как это использовать. Блэк Хэт остановился около стола, с неприязнью приходя в себя. Утробное раздражение поднялось изнутри. Слишком много времени он посвящает последним событиям… Его внимание должно быть поглощено другим, не столь мелочным созданиям… И как только решил погрузиться в работу, вдруг услышал как кто-то упоминает его имя. Совсем близко. Это был не культ, ни высшие, ни даже Деменция… Кто же? Флаг? Этот идиот. Зачем? Неужели пытается в очередной раз вздернуться? На это было бы неплохо взглянуть, забавляясь над планами суетливого дурня. Блэк Хэт готовый лицезреть как человек в приступе отчаянья намеревается совершить очередную глупость, вместо этого внутренним взором видел как его Доктор, мокрый и разгоряченный, кусая губы и выгибаясь, похабно стонал в ванной, взывая к его имени. — Что за…