***
— Если ты будешь столько болтать, мы ничего не поймаем. Дейзи складывает руки на груди и надувает губы, грозясь, что никогда больше не будет говорить, раз Нисса так этого хочет, а Лекса снова смотрит так, будто готова закопать их обеих. Никто не знал, что Тринадцатая будет настолько воодушевлена своим первым днём охоты, что не сможет быть тихой ни секунду своего пребывания здесь. Лекса даже предлагала разделиться — она одна могла бы поймать кого-то крупного, чтобы покрыть дневную норму их обеих, а Нисса в это время попыталась бы научить Дейзи передвигаться по лесу если не беззвучно, то хотя бы достаточно тихо и не так резко. Буквально каждый листик в этом лесу чувствовал присутствие чего-то чужого. Дейзи, даже если и старалась, не слишком в этом преуспела, но никто из них и не пытал особых надежд на её первый раз. Кроме младшей, конечно же. По расписанию время обеда, поэтому Лекса плавно подводит их к свалившемуся и обросшему мхом дереву, и все аккуратно на него залезают. Она достаёт несколько кусков немного сыроватого пресного хлеба и термос с холодным чаем, который дальновидно заварила вчера вечером из принесённых Аньей трав. — Помнишь свой первый день? — вдруг спрашивает Нисса, будто это не она слышала эту историю от Аньи, и откусывает небольшой кусок выпечки, скривившись. — Твердоват, — говорит она и передает его Лексе. Самый свежий кусок они безоговорочно оставляют для Дейзи. — Анья была просто невыносимой, — отвечает Шестнадцатая, удобнее устраиваясь на потрескивающем под ней дереве. — Я думала, она просто пристрелит меня из своего лука, чтобы не мешалась под ногами, — девушка пожимает плечами, вспоминая разъярённый взгляд наставницы, когда та увидела маленькую десятилетнюю Лексу, бултыхающуюся в небольшом водопаде. Это воспоминание тёплое, будто согревающий перед сном огонь в камине, даже несмотря на детскую боязнь Тридцать второй. Шестнадцатая буквально дрожала от каждого её движения или взгляда в свою сторону, хоть это и быстро прошло. — Она сказала, что я похожа на огромную неповоротливую и неловкую гориллу и пообещала, что это будет мой последний день в лесу. Ну, а я обрадовалась и ответила, что она сама похожа на обезьяну, — Дейзи выпускает тихий смешок, делая глоток прохладного освежающего чая, и откидывается на руки, опираясь ими о приятную немного влажную кору дерева. — Ты не хотела быть охотницей? — вдруг спрашивает она чуть тише, задумчиво нахмурив брови. — Нет, — машет головой Лекса в ответ, — я мечтала выходить в океан вместе с Ником. Все замолкают; тихий шелест листьев заполняет неловкую паузу в разговоре, пока Шестнадцатая позволяет себе на секунду погрузиться в такие далёкие и кажущиеся теперь ненастоящими воспоминания. — Не хочешь сходить со мной сегодня? — вдруг решает прервать тишину Лекса, краем глаза посматривая на сестру, которая через секунду пожимает плечами. Видимо, нет. Нисса громко глотает холодный несладкий чай и пытается перевести разговор в другое русло, рассказывая, как однажды чуть не выстрелила самой себе в глаз. На несколько секунд её глупый рассказ забирает все внимание Шестнадцатой, но она не может полностью отвлечься от того, что происходит в голове. Дейзи никогда не была близка с Ником так, как Лекса. Это ей он рассказывал на ночь глупые сказки и охранял от монстров под кроватью, это ей он приносил разные деревянные и металлические поделки, над которыми корпел по пятнадцать часов. Это с ней он прятался от солдат и родителей, с ней исследовал новые окрестности и с ней всё время спорил. Когда родилась Дейзи, Ника забрали в общежитие моряков и у них даже не было шанса, чтобы стать настолько близкими, как они были с Лексой. А потом конфликт за конфликтом, сестринская ревность к Лексе, потом и к Трине. У Тринадцатой просто не было шанса узнать своего старшего брата, хоть он и всегда пытался им помогать. Она любила его, конечно же, любила. Но не так, как могла бы. А может, сейчас она просто хочет показаться сильной и совсем ни капли не скорбящей. Может, Дейзи просто создала видимость, что ей больше не больно. Смерть Ника всех их очень подкосила. Лекса окунается в свои мысли с головой, сглатывая горькую и вязкую слюну и чувствуя, как приятный свежий воздух заполняет лёгкие; ночью был небольшой дождь, и теперь штаны сзади у неё немного влажные от сидения на дереве. Тёплая мягкая ладонь сжимает левое плечо и она неосознанно напрягает пресс. Это просто Нисса. — Лекс? — она бросает виноватый взгляд во влажные зелёные глаза. Ещё раз несильно сжимает руку, прежде чем тихо добавить, — Идём? Лекса кивает и быстро спрыгивает с дерева, помогая слезть и сестре, а после они возобновляют свой путь. — Давайте хотя бы ловушки обойдём, — предлагает Нисса, и все с ней соглашаются, а Дейзи сейчас болтать уже совсем не тянет, что и к лучшему. Они всё ещё создают слишком много звуков для того, чтобы поймать хоть какое-то животное, не говоря уже о чём-то крупном. Лекса выглядывает из-за дерева, чтобы сориентироваться в пространстве, когда Нисса даёт Тринадцатой тумак по затылку. Дейзи вскрикивает от неожиданности и потирает голову в месте, куда пришёлся несильный удар охотницы, пока Лекса думает, что же она придумала на этот раз. — Моя рука — ты, — говорит вдруг она через несколько секунд, и младшая смотрит на неё так, будто та потеряла рассудок. — А твоя голова — это лес. Лекса не может сдержать смешок, когда понимает, к чему ведёт Нисса, но позволяет ей закончить. — Лесу тоже не очень нравятся твои резкие и громкие движения, как и тебе не понравилось то, что я отвесила тебе подзатыльник, — она выглядит серьёзной, когда говорит, но в карих глазах отчётливо пляшут черти, и Лекса широко улыбается в ответ на её слова. Однако Дейзи только сосредоточенно кивает, чем удивляет обеих охотниц. — Тебе же нравится, когда я заплетаю тебе волосы и делаю это аккуратно и не спеша, а не дёргаю и тяну всё подряд. Метафоры и сравнения Ниссы всегда очень смешили Лексу, и этот случай — не исключение, но она всё же сдерживается, чтобы не стать тем, кто спугнёт их следующую добычу. Больших размеров олень пробегает в нескольких футах от них, и это хороший знак. Он останавливается неподалёку, а значит, не видит в них врагов; на этот раз у Дейзи получилось слиться с охотницами и стать чем-то единым с лесом. Лекса приподнимает брови и стреляет глазами в оленя, и Дейзи понимает её без слов. Она беззвучно поднимает лук и натягивает тетиву, прицеливаясь прямо в животное. Почти ежедневная практика даёт своё — позиция больше не меняется, а руки не ходят, она сразу принимает нужную позу и довольно быстро реагирует на любое перемещение оленя. — Если не уверена, что попадёшь — не стреляй, — одними губами шепчет Лекса и сестра послушно кивает. На её лбу появляется небольшой испарина, дыхание неглубокое и равномерное. Шестнадцатая внимательно наблюдает за ней, будучи готовой подстраховать младшую в любую секунду. Все звуки приглушаются, остаются только охотница и её цель. Она крепко обхватывает пальцами тетиву, слишком крепко, чтобы выстрелить, и, только заметив это, Лекса видит, как на самом деле дрожат руки девочки. Насколько она не уверена в своих действиях и в том, нужно ли это ей, насколько глаза бросают умоляющие взгляды на сестру. — Yu gonplei ste odon, — шепчет Лекса, вынимая собственную стрелу из мёртвой туши оленя, а Дейзи так и не может сдвинуться с места. Нисса сменяет девушку и кнопкой на пейджере вызывает к ним кого-то из офицеров, чтобы те забрали животное, ведь его вес слишком большой, чтобы они втроём могли даже его поднять. Килограмм двести, не меньше. Дейзи на негнущихся ногах подходит к зверю и с закрытыми глазами гладит его лицо, проводя пальцами по большим рогам. Лекса за руку отводит её в сторону и молча прижимает к себе, вытирая ладонями мокрые щёки. Всё случилось так быстро, что она даже не поняла, что вообще произошло. Дейзи больше не хочет быть охотницей, это уж ясно. Стрела Лексы поразила оленя за долю секунды, и в её движениях не было ни капли сомнения. Что же, это не значит, что в них не было жалости к бедному существу, которому настолько не повезло родиться и вырасти в этих землях, но Лекса поняла, что заключённые делают это для того, чтобы выжить. Для чего же это делает Новый Мир — уже совсем другой вопрос. — Я не смогу, — шепчет она, вжимаясь в тело Лексы со всей силы. Малышка всё ещё дрожит, а Шестнадцатая думает, что это была очень плохая идея. — Выберем для тебя что-нибудь другое, — так же тихо отвечает она, сжимая ледяную колотящуюся ладонь сестры в своих руках. Дейзи что-то тихо бормочет, вытирая слёзы о майку сестры, и потихоньку успокаивается. — Я хочу быть доктором, — говорит вдруг она охрипшим голосом, когда к ним подходит Нисса. Они с Лексой переглядываются с пониманием того, что это никогда не случится, но обе молчат. Шестнадцатая протягивает напарнице официальное разрешение на нахождение здесь Тринадцатой от Дийозы и та несёт его потребовавшему бумагу солдату. — Ш-ш-ш, — тихо шепчет она на ухо сестре и мягкими круговыми движениями поглаживает её спину. Дейзи слишком мягкая для такой работы, и очень жаль, что Лекса не поняла этого раньше.***
Лекса наливает в деревянную чашку остатки успокаивающего ромашкового, заваренного по рецепту матери чая и протягивает ёмкость всё еще переживающей сестре. Сейчас она уже немного успокоилась и пришла в себя, а Шестнадцатая только ободряюще ей улыбается, крепко держа за руку. Теперь Дейзи боится не столько из-за смерти оленя, сколько из-за того, что подвела и Лексу, и Ниссу, но они обе поспешили заверить её, что это не так. — Я помню, как впервые увидела кролика. Три дня потом не могла спать, — рассказывает Лекса в надежде на то, что её собственные неудачи и страхи могут хоть как-то приободрить совсем поникшую Дейзи, но та всё равно слушает, внимательно следя за ней своими глазами. — Испугалась? Лекса сдержанно кивает, позволяя небольшой улыбке появиться на губах. — На второй день моей охоты почти перед самым заходом солнца Анья решила научить меня ориентироваться по тени и мху, — Дейзи прижимается к Лексе ближе, и девушка обнимает её свободной рукой за плечи, целуя в волосы. — Было уже темно, очень тихо, и мне казалось, что мы в этом мире совсем одни. Потом прямо перед мной пробежал огромный такой белый кролик, — Лекса разводит ладони в стороны, чтобы показать его размеры, но явно преувеличивает, когда раскидывает руки почти на сто восемьдесят градусов. Дейзи протягивает руку, чтобы налить чая и Лексе, пока та борется с неожиданно вспыхнувшей болью в груди. — Я не смогла убить его, и, когда Ник встретил меня у городской черты, разрыдалась, сказав, что больше никогда не вернусь в этот лес… — Но ты вернулась. — Да… — кивает она. Не говоря, что ей просто не предоставили выбора — она прошла полное обучение, а значит, должна стать охотницей. Сейчас у них хотя бы есть воля, если, конечно, солдатам этот выбор выгоден. Лекса быстро встаёт и достаёт остатки еды, которую ещё давно принесла им Кларк. Небольшой кусок плетёнки уже едва мягкий, но всё ещё мягче, чем хлеб, который дают на завтрак. Сестра благодарно принимает его, разделяя на две части и протягивая одну из них Шестнадцатой. Скрип досок на крыльце настораживает, но Лекса сразу принимает безразличный вид, чтобы не напугать и без того взволнованную сестру. Она медленным шагом подходит к двери и открывает её, встречаясь глазами с пустотой. За дверью никого нет. Может, показалось. Лекса кивает своим мыслям и опускает голову, когда замечает сидящую на сырых половицах Трину. Она одним движением подхватывает девочку на руки и бегло осматривает всё её тело в поисках каких-либо травм или ран. Она вся измазана в тёмной и местами присохшей к коже грязи, а разорванная одежда едва ли укрывает от пронизывающего ветра. Трина начинает мелко дрожать, пока Лекса крепко прижимает продрогшую малышку к себе, шумно выдыхая от облегчения, когда не замечает на ней никаких повреждений. Она одним движением шумно захлопывает дверь, покачиваясь на ногах, чтобы хоть немного укачать Третью и подарить ей ощущение спокойствия. — Я хочу кушать, — застуженным голосом говорит вдруг та, и Лекса бросает взгляд на сестру, которая тут же подскакивает с места и выходит из дома, чтобы забрать их ужин. — Дейзи сейчас принесёт нам еду, хорошо? — говорит ей Шестнадцатая, пока девочка крепко обхватывает её шею руками, больно зарываясь в волосы на затылке; Лексе всё равно на тянущую боль, и слёзы в её глазах появляются совсем не от этого, когда Трина кивает, укладывая голову ей на плечо. — Когда ты ела в последний раз? — Вчера вечером, — голос у неё совсем окончательно ослабел, а девушка старается не впасть в ярость, так быстро разбавляющую кровь в венах. Что-то холодное и тягучее, невыносимо колющее подходит к горлу, пока она пытается разъединить руки, сомкнувшиеся на её шее, чтобы принести ведро с водой. — Давай пока тебя искупаем? — неуверенно спрашивает она, поспешно прочищая горло. Лекса не бывает неуверенной. Она может сомневаться, может размышлять о правильности своих действий, но она никогда не бывает неуверенной. Девушка ищет на полках в деревянном шкафу без дверок старую одежду Дейзи, которую Мира предусмотрительно для них оставила. Достаёт маленькие штаны, майку и кофту на пуговицах с длинными рукавами и кладёт всё на диван, пока Трина трясущимися руками пытается снять с себя рваную футболку. — Я упала прямо в лужу, — весело говорит она и Лекса выдавливает из себя улыбку. Может, ей стоило просто забрать Трину к себе и всё. Может, ей не стоило позволять Рут довести всё до такого состояния, но Лекса, как ни странно, чувствует себя в этом виноватой не менее, чем она. Вода в ведре ещё тёплая, и Шестнадцатая мысленно выдыхает, радуясь, что сегодня им дали горячую воду. Она аккуратно проходится импровизированной мочалкой, состоящей из немного шершавой ткани старых штанов, по постепенно расслабляющемуся телу, берёт в руки мыло и бережно намыливает короткие чёрные волосы, слипшиеся от количества грязи на них. Живот Третьей почти всё время урчит, и Шестнадцатая не может не сжать челюсти. Дейзи возвращается как раз тогда, когда Лекса укутывает Трину в огромное полотенце и рваный смех почти эхом разносится по помещению. — Они наказаны, — шепчет Тринадцатая сестре на ухо, расставляя подносы на столе. — Для Трины ужина не было. Лекса кивает и садится на стул, усаживая на свои колени плотно укутанную в полотенце Третью. — Разольёшь нам чай? — просит она сестру, беря в руки деревянную надтреснутую ложку. Почему-то именно сейчас это всё кажется ей настолько унизительным, насколько вообще возможно. Дейзи возвращается с двумя чашками, до краев наполненными ещё дымящейся и приятно пахнущей жидкостью из термоса, и садится на стул рядом. Они молчат, пока Лекса накладывает в маленькую емкость вязкую серую массу, очень смутно напоминающую кашу. — Он сладкий! — выкрикивает Дейзи, сделав небольшой глоток чуть остывшего чая. Её глаза становятся настолько широкими, что Лекса не может улыбнуться на это в ответ. Она просто пожимает плечами, набрав в глубокую ложку тёплую жидкость, и осторожно дует, чтобы ещё немного остудить чай и Трина не обожглась. Дейзи не спрашивает, откуда Лекса взяла сахар, а она и не собирается отвечать. Третья пытается пережевывать еду медленно и не спеша, чтобы потом ей не стало плохо, но её глаза всё ещё блестят, когда Лекса отламывает для неё кусочек маковой плетёнки, пока её сердце гулко бьётся в ушах от злости на её безответственную мать. — Трина, — зовёт её Шестнадцатая совсем тихо, и девочка обращает своё внимание на неё, — твоя мама что-то сделала? Поэтому вас не кормят? Она кивает, запихивая ещё одну ложку каши в рот и запивая её чаем. — Не работала сегодня, — отвечает Трина с набитым ртом, на что Лекса выпускает резкий громкий выдох. Она понимает, почему. Точнее, думает, что понимает. Но это не оправдание. — Медвежонок, присмотришь за Третьей? — просит она, и девушке даже не надо умолять сестру взглядом, чтобы та согласилась, поэтому Лекса быстро оставляет тёплые поцелуи на их лбах и в спешке выходит, крепко сцепив зубы. Она сглатывает вязкую колючую слюну, запахивая края длинной кофты, чтобы укрыться от ветра. Приятный стук подошвы ботинок о каменную дорогу мог бы немного остудить пыл, но не в этот раз. Сегодня ровно год со смерти Ника. Ровно год, как его не стало, а Лекса так и не получила шанса вылить на кого-то всю свою злость и скорбь, так и не смогла смириться с такой скоропостижной смертью человека, который меньше всего её заслуживал. Раз уж Лекса не смогла застрелить Рут, та теперь всеми силами добьётся того, чтобы это сделали солдаты? Она будет морить себя и свою собственную дочь голодом просто потому, что не может справиться с чувством вины? Лекса не собирается облегчать её участь. Всё, что осталось от Ника, — Трина, и Шестнадцатая не позволит Рут отнять у них ещё и её. Лекса за считанные минуты добегает до их дома и резко, одним движением руки, распахивает дверь. По комнате снова гуляет сквозняк от открытых нараспашку окон, но сейчас нет времени, чтобы заботиться об этом. Лекса в два шага добирается до лестницы и уже через несколько секунд стоит у светло-серой деревянной двери. — Рут! — громко зовёт она, даже не пытаясь звучать менее яростно, чем чувствует себя. — Я знаю, что ты там! Она громко стучит ладонью по шершавой поверхности, игнорируя боль от соприкосновения кожи с необработанным деревом. Лексе даже кажется, что она слышит тяжелое дыхание за тонкой стенкой, а маленькая тень в щелке под дверью даёт понять, что Рут действительно стоит рядом. Шестнадцатая дышит тяжело, набирая воздух полной грудью, и больно закусывает губы. В горле снова встает непроходимый ком, а в носу едва заметно болезненно щиплет. Слёзы набегают на глаза за долю секунды, и она даже не может это контролировать. — Рут, — уже тише зовёт её Лекса, пытаясь игнорировать то, как ломается на этом имени голос. Глухой стук за дверью заставляет сердце ускориться ещё сильнее, даже несмотря на то, что, кажется, уже и так некуда. Она вытирает сухие ладони о штаны, и это помогает на секунду успокоиться, но перед глазами снова и снова появляются грязное лицо Трины, её продрогшее сидящее на крыльце тело и звук, который издавал её желудок от голода. — Хорошо. Если ты не собираешься говорить, тогда слушай, — нервно говорит она слегка охрипшим от эмоций голосом, шумно сглатывая и закусывая внутреннюю сторону щеки. — Ник любил тебя, Рут. Он любил тебя и хотел быть с тобой даже после того, как ты забеременела от этого ублюдка, — что-то одним движением выбивает из лёгких весь воздух, а Лекса понимает, что это она сама. Она перестаёт дышать в попытках уменьшить разрастающийся внутри ком, который сметает всё на своём пути; пальцы на руках немеют от несказанных слов и невысказанных чувств, но Лекса только рвано проводит ими по щеке, чтобы убедиться, что та сухая. Она не позволит себе такую слабость ни здесь, ни в любом другом месте. Слёзы не для неё. — Он выбрал тебя, прекрасно понимая, что ты никогда не сможешь выбрать его в ответ, а ты этим воспользовалась. Воспользовалась тем, как сильно он полюбил Трину, воспользовалась тем, что он взял ответственность за неё на себя. Но он любил тебя. Мой брат любил тебя больше всего в мире, а потом ты его застрелила! На последних словах её голос срывается, но Лекса не позволяет себе всхлипнуть, чтобы не развалиться на части прямо здесь, в этом доме, который они когда-то считали своим домом, чтобы не распасться на атомы прямо перед дверью, за которой стоит девушка, что лишила её самого дорогого человека в мире. — Он всё понимал, мучался от боли… Захлёбывался собственной кровью, а я смотрела и видела, как в его глазах рождается осознание, что это сделала ты, — Лекса прикрывает глаза, восстанавливая в голове такое родное лицо Ника, его бегающие по её лицу глаза, его рот, наполняющийся собственной кровью, и эти всхлипы… Она слышала, как хлюпали его пробитые лёгкие, своими ушами слышала, как замедлялось такое родное сердце, пока Лекса не могла поверить, что только что произошло. Конечно же, никто не привёл к ним врача. Конечно же, ему пришлось умирать долгие, бесконечно тянущиеся секунды в понимании, что его убила любимая женщина, с которой они уже четыре года воспитывают ребёнка. В носу щекочет от появившегося в воздухе запаха пороха и свежей крови, прямо как в тот самый день, и тошнота медленно поднимается к горлу, заставляя Лексу отшатнуться. — Я смотрела на то, как он осознавал, что умирает, мои руки были по локоть в его крови, пока я пыталась остановить кровотечение и понимала, что это не сработает! — Лекса резко выдыхает, снова закусывая губы до бешеной боли, чтобы спокойно сглотнуть обжигающие слёзы и не позволить им скатиться со щёк. Ногти больно впиваются в ладони, но это её совсем не волнует, поэтому девушка делает ещё один глубокий вздох, прежде чем продолжить: — Он воспитывал Трину, как свою родную дочь, зная, что она от другого, доверил тебе своё сердце, доверил тебе всё, что у него было! А ты убила его, чтобы защитить этого скота, который игрался тобой на спор! За пятьдесят единиц. Ты решила выбрать лёгкий путь и просто убила его… И это целиком и полностью на тебе. Её имя так и хочет сорваться с губ, но Лекса проглатывает его вместе со всеми обжигающими льдом слезами и болью в лёгких, разрастающейся с каждой секундой и становящейся всё сильнее и сильнее. В носу щиплет ещё больше, когда за дверью раздаётся тихий всхлип, но она не позволяет себе её пожалеть, не позволяет своей жалости занять хотя бы тысячную долю её тела и мыслей. — И я здесь не для того, чтобы облегчить тебе жизнь. Ты убила моего брата, и это только твоя вина, — Рут, почти слетает с её языка горьким послевкусием, но Лекса вовремя себя останавливает. Её имя звоном стоит в ушах и где-то в лёгких, прямо возле сердца, режет по мягкой податливой плоти острыми лезвиями и оставляет её истекать кровью от невидимых взору ран. — Ты будешь нести ответственность за это до конца своих дней, но сейчас у тебя есть ещё одна ответственность, и, если ты и дальше будешь продолжать жалеть себя, вместо того, чтобы заботиться о своей дочери, я просто заберу Трину, и ты больше никогда, я тебе обещаю, никогда не увидишь её снова! Лекса смахивает со щеки так никогда и не скатившуюся по ней слезу и снова закрывает глаза, чтобы отдышаться. Когда за дверью вновь раздаётся тихий всхлип, одна маленькая — а может и не очень — часть её чувствует волну облегчения и справедливости; она чувствует, как что-то такое приятное начинает распространяться по венам, но это длится ровно одно мимолётное мгновение. В следующую секунду боль уже снова оглушает её и почти сбивает с ног своей безудержной ударной волной, но Лекса уже сбегает по ступенькам вниз, за спиной оставляя тихий скрип открывающейся двери. Взгляд девушки в затылок неприятно жжёт и режёт хуже ножа, и Шестнадцатая со всех сил сдерживается, чтобы не остановиться и смахнуть с себя её взор, но выбирает просто скрыться на первом этаже. Она даже не разглядывает лица людей, стоящих на первом этаже, и просто распихивает их плечами, пробираясь к выходу, к свежему воздуху, который сразу же вылечит её от этой болезни, называемой скорбью. Во рту стоит очень неприятный привкус крови, и Лекса понимает, что прокусила собственную губу от накативших эмоций, но это её совсем не беспокоит. Холодный ветер отрезвляюще бьёт по щекам, а Шестнадцатая на секунду останавливается, позволяя ему залатать раны, которые никогда не затянутся. Она шумно выдыхает через рот и сглатывает, облизывая пересохшие губы. Черты лица разглаживаются, прежде чем она заходит в дом к детям, и это стоит ей буквально всех сил, которые вообще остались. Только одна предательская мысль заставляет её ноги почти что задрожать. Это ещё не конец.