Burn me & her

      Огромных размеров лось движется прямо на неё, шумно стуча копытами о трещащие ветки и листья. В последнюю секунду он убегает вправо, уворачиваясь от столкновения с отодвигающейся в сторону охотницей.       — Отойди! — кричит Лекса замявшейся на секунду Гриффин, которая, видимо, никогда раньше с подобным не сталкивалась, и дёргает ту за руку, прижимая к соседнему дереву так, чтобы она не стояла ни у кого из перепуганных животных на пути.       — Что происходит? Почему вся живность движется к южной границе леса?       По её ногам вовсю бегают стаи разных насекомых, совсем не обращая внимания на саму охотницу. Деревья шатаются от поднявшегося за несколько секунд ветра, и в воздухе появляется противный запах серы.       — Вот же… — тихо шепчет Лекса под пристальным и взволнованным взглядом Кларк, которая всё ещё не понимает, что происходит. — Кислотный туман, — уже громче говорит девушка, быстро оборачиваясь, чтобы определить, в какую сторону лучше двигаться.       Она снова чертыхается про себя; вот, что бывает, когда отключаешь бдительность хотя бы на секунду. Из-за Кларк она не слишком отслеживала маршрут, по которому они передвигались, и теперь определить их местонахождение нужно всего лишь за несколько секунд.       — Они запускают его с северо-западного аванпоста, — кричит Лекса, перекрикивая поднявшийся шум от деревьев и множества перепуганных животных. — Если мы последуем за животными, попадём в огромный ров с ловушками, — перебивает она открывшую было рот Кларк, и та морщится. Видимо, именно это она и хотела предложить.       Лекса быстро отвязывает мешок от спины, чтобы он их не тормозил, и бросает прямо у дерева, не заботясь о том, что будет с ним потом и как она наберет нужные сорок плановых килограмм.       Запах влаги — рядом озеро; скорее всего, оно восточнее от них, ведь именно там деревья растут намного реже.       — Ближайший… находится… миле… к югу, — тоже кричит Кларк, но Лекса слышит только обрывки слов. Она понимает, что Гриффин хотела ей сказать, и, если они находятся там, где она подумала, — это хорошо. С одной стороны.       — Сюда! — кричит Шестнадцатая и разворачивается на восток. Времени обдумывать это решение нет, поэтому она сразу переходит на бег, перепрыгивая упавшие деревья и пни. Она не оборачивается, чтобы посмотреть, бежит ли за ней Гриффин — Лекса знает, что подготовка у солдат, на самом деле, очень хорошая, а значит, она не должна отставать. Она за долю секунды подбирает небольшую влажную ветку и сразу возобновляет бег.       По мере их приближения к бункеру запах серы усиливается, как и количество убегающих зверей.       — Мы бежим прямо к истоку, Лекса! Если ты просто хочешь меня убить…       — Я не хочу умирать, — говорит она уже тише, падая на колени и расчищая исцарапанными ладонями присыпанную листьями металлическую дверцу. — Помоги мне!       Кларк не нужно просить дважды — она тут же бросается на колени, краем глаза замечая ядовито-жёлтый туман, просачивающийся к ним сквозь деревья. Сердце набатом стучит в ушах, пока Лекса притягивает Гриффин за куртку прямо к лестнице, чтобы та спускалась первой.       — Быстрее, — шепчет она себе под нос, понимая, что Кларк этого даже не услышит. Она нервно облизывает губы, чувствуя, как туман подбирается прямо к её ладоням, и шипит от боли, когда тянется за тяжёлым люком над ними.       Она с глухим стуком его закрывает, не забыв подложить под него сырую ветку, и падает прямо с самой верхней ступеньки, когда ладони больше не могут держаться за поручни.       Лекса отползает к углу, расправляя пальцы так, чтобы они друг с другом не соприкасались — ожоги от Завесы распространяются по коже довольно быстро, но недостаточно, чтобы потребовалось какое-либо хирургическое вмешательство, которое им, конечно же, никто не обеспечит.       — Цела? — раздаётся вдруг над ухом хриплый голос Кларк, разбавляемый тяжелым и быстрым дыханием, и Лекса резко отшатывается, отползая от офицера ещё на несколько футов.       — Да, — тихо отвечает, снова облизывая губы. Дыхание всё ещё не успокоилось, а сердце так и продолжает отбивать бешеные ритмы.       Ладони пульсируют жаром и болью, пока Лекса пытается нащупать на стене выключатель. Одна едва работающая лампа загорается только через несколько секунд, периодически мигая, и она медленно поднимается на ноги вслед за Кларк.       — Твои руки, — шепчет Гриффин, заметив, как сильно девушка дрожит. Багровые волдыри уже начинают появляться на коже, окропленной иссиня-черной засыхающей кровью.       — Всё нормально, — отмахивается та в ответ, моргая, чтобы глаза быстрее привыкли к таким потёмкам. Очертания бункера только-только начинают проявляться, но Лекса и так слишком хорошо его знает, поэтому наобум направляется к ванной комнате. Она глухо шипит, когда ладони касаются дверной ручки, но сразу открывает дверь и подходит к небольшой канистре.       Кларк тут же оказывается рядом с ней, поднимая ёмкость с водой и вытаскивая из ванной в комнату побольше. Лекса сглатывает солоноватый привкус благодарностей на языке, лишь признательно кивнув ей.       Она молча протягивает свои ладони Кларк, когда та садится на колени и откручивает крышку канистры. Приятная влага заметно уменьшает боль и охлаждает воспалённые ожоги, и Лекса не может сдержать полустон от накатившего на неё облегчения.       Шестнадцатая кивает на свою майку, вставая на ноги и подходя к всё ещё сидящей на коленях Кларк, и офицер безоговорочно делает то, что её попросили: отрывает края не слишком плотной ткани, чтобы перевязать руки. Конечно, для ожогов лучше использовать ткань тоньше и мягче, но сейчас выбирать не приходится, поэтому Гриффин не жалуется.       Лекса смотрит на её безмятежное лицо, измазанное в пыли, растрепанные от спешки и быстрого бега светлые волосы, и думает о том, как она так легко может позволить ей видеть себя в столь уязвимом положении.       Привыкнув к немного сыроватому воздуху, Лекса наконец вдыхает полной грудью, едва прикрывая глаза. Кларк медленно тянется к её ладоням, но Шестнадцатая забирает ткань, чтобы сделать это самой. Она аккуратно перевязывает руку, собственными прикосновениями успокаивая вспыхивающую временами боль. Теперь ожоги пульсируют уже не так сильно, чтобы Лекса вообще обращала на это внимание.       — Что это такое? — вдруг спрашивает Кларк, делая небольшой узел из ткани на левой руке, чтобы повязка не спала от движений. Даже при всём своём желании Лекса не сможет завязать тугой узел одной рукой. Её голос звучит совсем тихо, так, будто Гриффин не хочет потревожить устоявшуюся здесь приятную и вязкую тишину.       — Кислотный туман, — в тон ей говорит Шестнадцатая, прочистив горло, — мы называем это Завесой, — уточняет она, дёргаясь, когда Кларк задевает жесткими манжетами куртки воспалённый волдырь.       — Прости, — быстро шепчет та и накрывает ладонь новым куском ткани. Лекса возобновляет своё дело, уже намного свободнее двигая перевязанной ладонью.       — Обычно его используют для зачистки леса, — добавляет она, отодвигаясь от Гриффин так, чтобы их тела не соприкасались. По оголённым участкам кожи разбегаются мириады мурашек, когда пронизывающий холод пробирает до самых костей. Только сейчас она замечает, как же тут холодно.       — Зачистки? — переспрашивает Кларк, утыкаясь взглядом в собственные поджатые колени. Лекса сдержанно кивает в ответ.       — Прежде чем перебраться на новый участок, им нужно убедиться, что лес полностью истощён. Так они загоняют всех животных в огромный ров на северной границе, а оттуда уже их забирают охотники и солдаты.       Вопрос только в том, почему они отправили Лексу в самый центр и не проинформировали о тумане капитана подразделения Гриффин? Была ли это попытка убийства или всё произошло случайно?       Кларк поднимается на ноги и медленно подходит к железному письменному столу, неспеша проводя рукой по запыленной поверхности, подведя пальцы к стопкам старых пожелтевших книг. Корешки уже настолько древние, что они буквально разваливаются и распадаются на молекулы, но аккуратно приклеенная полоска толстого скотча держит все на местах.       — Шекспир?       Она говорит настолько тихо, что Лексе даже кажется, что ей просто послышалось, но она поворачивает голову в сторону обернувшейся на неё Кларк.       — Мне больше нравится Кафка, — неожиданно даже для самой себя отвечает ей Шестнадцатая, откидываясь спиной к холодной стене. Она невольно вздрагивает от соприкосновения кожи с ледяной поверхностью, но через несколько секунд тело уже привыкает к такой температуре. — И Генри, — чуть погодя добавляет она, наклонив голову. Кларк только кивает на её слова.       Это значит, что ей тоже не слишком нравится Шекспир или что ей нравится Генри? Впрочем, Лекса быстро отгоняет эти мысли. Ей неинтересно, даже если «Ромео и Джульетта» это её любимое произведение, — Лекса почему-то уверена, что такая банальщина вряд ли смогла бы её впечатлить, будто она вообще знает, что может её впечатлить.       Гриффин поворачивается к Шестнадцатой всем телом, но не спешит присесть рядом, за что та ей даже благодарна.       — Дейзи хочет стать доктором, — вдруг решает поделиться Лекса, и небольшая улыбка освещает лицо Кларк.       — Ты очень заботишься о ней, — говорит она совсем тихо, едва слышно, задвигая потрёпанную книгу на её законное место на полке.       — Она — моя сестра, — пожимает плечами Лекса в ответ, — я всегда буду заботиться о ней.       Кларк не говорит, что Дейзи станет хорошим доктором, потому что это неправда. Скорее всего, она продолжит заниматься шитьём и никогда не сможет попробовать себя в том, что действительно может стать делом её жизни. Потому что в первом секторе доктора только два, и они все после многих лет учёбы в университетах и колледжах, с многолетним опытом и только для солдат.       Пальцы на ногах начинает неметь от холода и обезвоживания, поэтому Лекса только прикрывает глаза, пытаясь расслабить плечи. Здесь нет совершенно никакой емкости для питья, а пятилитровую канистру, даже при всей своей выносливости и силе, с такими руками она поднять и удержать не сможет. Просить Кларк о помощи всё ещё не входит в список вариантов решения этой проблемы, поэтому Лекса просто решает игнорировать жажду до тех пор, пока Завеса не спадёт — ещё всего лишь два либо два с половиной часа.       Она слышит глухие шаги и шорох, тихий вскрик и ругань; любопытство никогда не было преобладающей чертой характера Лексы, но она всё же открывает глаза, чтобы посмотреть, что происходит.       Кларк, как ни в чём не бывало, разворачивается к ней и откручивает крышку канистры.       — Тебе нужно пить, — хриплым шёпотом говорит офицер и кивает на перевязанные руки. Лекса сглатывает, снова облизывая шершавые пересохшие губы в предчувствии приятной холодной влаги, спасением протекающей по горлу. Глаза сверкают в темноте, когда она приподнимает голову, чтобы Кларк наклонила канистру к её жаждущему рту.       Девушка даже не сразу замечает металлический привкус ржавчины; ей всё равно, пока вода течёт по горлу, приятно охлаждая все внутренности, даже несмотря на то, что сама Лекса дрожит от холода.       — Как ты нашла это место?       Шестнадцатая шумно сглатывает от заданного вопроса. Она думает над тем, чтобы проигнорировать его, но пока что Кларк не сделала ничего, что могло бы навредить ей или кому-либо из её людей, только наоборот — продолжала навещать больных и смягчать наказания.       — Костия привела меня сюда.       — Костия? — её имя из уст Кларк звучит совсем по-другому, по-кощунски, так, будто это всё чертовски неправильно, но Лекса снова сглатывает, вслушиваясь в то, как громкое дыхание отбивается от холодных стен.       — Она была моей, — Лекса закусывает внутреннюю сторону щеки и снова сглатывает, все ещё ощущая привкус ржавчины на языке. Она не думает о том, почему вдруг решила о чём-то ей рассказать. Не сомневается в том, стоит ли. Она просто говорит. Не считает это секундным помутнением рассудка или слабостью, желанием поделиться своей болью и разделить свою скорбь; Лекса прекрасно понимает, что ей это не удастся. Она говорит короткими фактами, просто как констатация, что Костия существовала не только в её голове. — Солдаты убили её за то, что она украла для меня лекарства.       Теперь на лице Кларк отчетливо виднеется сожаление о том, что она вообще об этом спросила, но Лекса не чувствует себя неловко. Она не чувствует себя слабой от подтверждения того, что любила и была любима. Она не чувствует себя слабой от того, что Кларк понимает, что она любила эту девушку и, скорее всего, её смерть уничтожила Лексу. Титус был не прав.       Впрочем, Кларк ничего не говорит в ответ, а Шестнадцатая и не ждёт.       Но Лекса все равно чувствует, как эфемерное «жаль» виснет в воздухе, понемногу подогревая температуру. Стены будто вибрируют под её кожей, когда на плечи ложится тёплая приятная ткань.       — Ты дрожишь, — тихо шепчет Кларк, придерживая куртку на её тонких плечах. — Я тепло одета, — спешит сказать она, чтобы Лекса не отказалась. Хотя с чего бы Лексе отказываться из-за того, что Кларк могла бы замёрзнуть без куртки? Если Лекса и откажется, то только из чувства гордости и достоинства, но она только съеживается, позволяя Кларк застегнуть молнию.       Неприятный скрежет где-то внутри подсказывает Гриффин, что она сказала это только для того, чтобы Лекса не подумала, что она готова жертвовать своим комфортом ради неё. Она знает, что, даже если бы действительно чувствовала холод, всё равно поделилась бы с ней источником тепла. Она уже который день чувствует себя невообразимо виноватой перед ней, и именно это чувство вины и удерживает её по ночам на ногах.       Шестнадцатая молчит, прикусив язык, чтобы тихое «спасибо» не сорвалось с её губ. Почему-то сейчас, в этом плохо освещённом бункере, пропахшим запахом серы и огня, её благодарность ощущается как предательство своих людей, как поощрение солдат, как их признание, смирение и поклонение им. Именно сейчас Кларк становится солдатом, служащим своему полковнику; она становится Сдерживающими Войсками Нового Мира, каждым из них и одновременно никем.       Осознание того, что Лекса — та, кто всем своим естеством ненавидит Новый Мир и его систему, — сидит сейчас в скрытом ото всех бункере, рассказывает о своей умершей любви и обсуждает Шекспира с этими самыми Новыми Людьми, к которым питает такие сильные чувства, бьёт под дых, выбивая воздух из лёгких без остатка. Как она вообще могла расслабиться настолько, чтобы позволить ей свободно касаться своей кожи?       Ощущение спокойствия сразу же улетучивается, и Лекса мгновенно напрягается всем телом. Кларк чувствует эту перемену — её плечи распрямляются, а руки теперь напряженно висят прямо по швам.       — Лекса, — тихо выдыхает она. Голос полон сожаления и невысказанных извинений. Он звучит, как натянутая струна, что вот-вот порвётся, но изо всех сил старается выдержать это напряжение и натянутость. Шестнадцатая никогда не слышала, чтобы её имя произносили вот так.       Это ощущается едва заметной приятной щекоткой между ребёр, в солнечном сплетении; Кларк обратилась к ней по имени второй раз за сегодня, а Лекса пытается сглотнуть эти мысли куда-то в живот, чтобы они больше никогда не возвращались в её голову. С чего она вообще считает, сколько раз Гриффин называет её по имени?       Лекса поднимается на ноги и выпрямляется во весь рост; между ними всего лишь полтора-два фута, которые она может преодолеть за считанные секунды, но Шестнадцатая продолжает стоять на месте.       Холод уже не пробирает до дрожи, а приятный запах яблочного мыла мягко проникает в лёгкие, вытесняя оттуда всё напряжение.       — Чего ты хочешь, Кларк?       Лекса делает шаг к стоящей напротив девушке, выходя на свет из неосвещённого угла. Она говорит совсем тихо, но её голос пронизывает до костей, выворачивая всё наизнанку. Медленно подходит ещё ближе, загоняя Кларк в ловушку между своим телом и стеной, но Гриффин загнанной в угол совсем не кажется. Она выпрямляется, и от этого движения их тела соприкасаются на короткое мгновение.       Тепло кожи Кларк приятно согревает даже сквозь толстый слой одежды. Лекса смотрит прямо в её синие, будто сияющие в темноте глаза, выдерживая маленькую дистанцию между ними. Она едва заметно прищуривается и не замечает, как сжимает ладони в кулаки, даже несмотря на боль, которая позже снова к ней вернется.       Кларк делает едва заметный шаг назад; она отшатывается, не выдерживает напора Шестнадцатой, а глаза бегают по лицу напротив в поиске чего-то, что могло бы подсказать, чего от неё можно ожидать. Впрочем, Лекса сама не знает, на что сейчас способна, но на её лице всё ещё чётко вырисовывается холод, и это ей только на руку.       Кларк буквально вжимается в стену, чтобы не быть прижатой крепким телом напротив, но их глаза всё ещё тщательно исследуют друг друга. Её тёплое дыхание касается лица Шестнадцатой, и Гриффин на секунду кажется испуганной, но Лекса снова невольно облизывает губы, а взгляд офицера опускается вниз.       Лекса быстрым движением отходит к противоположной стене, понимая, что всё это время буквально не дышала. Её вопрос продолжает одиноко висеть в воздухе, но она не против снова повторить его. Ей нужны ответы. Хоть какие-то маломальские ответы.       Конечно, Нисса говорила, что они могут попробовать довериться Кларк; Анья говорила, что они могут использовать её слабость в собственных целях; Лекса же имела своё личное мнение, отличное от всех остальных.       — Я хочу знать, что случилось с моими восемнадцатью людьми, — вдруг тихо произносит Кларк, сглатывая. Её голос отвлекает Лексу от мыслей; даже не нужно уточнять, о каких именно восемнадцати солдатах идёт речь. Где-то глубоко-глубоко внутри скребется что-то неприятное и вызывающее тошноту. Несмотря на то, что все они самые настоящие чудовища, в чём Кларк уже не единожды утвердилась, она всё равно с ними. Конечно, Лекса знала, что так будет; она не надеялась на то, что Гриффин вдруг встанет на сторону секторанцев. Она даже не думала об этом, как о возможном варианте развития событий, полагаясь только на себя и на тех, в ком была уверена настолько, насколько не была уверена даже в себе; Гриффин в это число, конечно же, не входила. С чего бы?       Но эта детская и наивная надежда, что, если бы люди знали о том, как с ними обращаются солдаты, они бы восстали против этого, которую Лекса всегда в себе подавляла, всё равно раскрошилась вдребезги. Это не разбивает её и не ломает; просто становится очередным подтверждением тому, что Лекса и её люди со своей судьбой один на один.       — Я убила их, — просто отвечает она, с придыханием закусив губу. Облокачивается о стену, прислоняясь к ней спиной и позволяя прохладной поверхности остудить пылающую кожу. — Я убила их по приказу Новых Людей, точно так же, как убила двоих из твоего отряда.       Кларк отшатывается от её слов, как от хлёсткой пощёчины, но продолжает сверлить тёмно-серое лицо своим взглядом.       Из желания задеть, показать, кто такие эти Новые Люди на самом деле, это перерастает в жажду облегчить свою боль и ношу сотен смертей на плечах. Но Лекса, как и Рут, не заслуживает этого, даже если у неё не было другого выбора.       — Как только кто-то из солдат изъявляет желание пойти в отставку, не важно, по каким причинам, я получаю от Макрири приказ, который не могу не выполнить. А иначе они убьют Дейзи, Ниссу, Анью, Моргана, даже Рут с Триной; они убьют не только их, но и других людей, моих людей! — Лекса останавливается, нахмурив брови в своей серьёзности, и понимает, что вслух всё звучит так же ужасно, как и в голове. — Это очень хорошо работает, Кларк: вне сектора нет людей, которые о нём знают, а значит, информация никуда не просочится, и солдаты становятся ещё более агрессивными по отношению к населению, так как именно мы их убиваем, и уж точно не смогут проникнуться жалостью и восстать против этого режима. Именно для этого я и должна убивать новоприбывших — чтобы вы сразу поняли, что мы убийцы и животные, не заслуживающие нормальной жизни.       Кларк молчит и, кажется, совсем не дышит, пока Лекса постепенно переходит на громкий оглушающий шёпот. Эти слова болезненны не только для солдата, но и для неё самой. Перед глазами появляется несчастное зеленоватое лицо солдата, больного раком. Они дали ему надежду на выздоровление и на возвращение домой, к жене и детям только для того, чтобы Лекса всё это у него отняла. Даже переполненная ненавистью к нему, помня все его поступки и отношение, убить больного спящего человека Шестнадцатая едва смогла. Ей было всего шестнадцать; именно в тот день Лекса заглушила все свои детские надежды на лучшее и смирилась с тем, что всё будет продолжаться и дальше. Она больше не человек чести, не такая, какой воспитывала её мать. Она больше не достойна нормальной жизни, и именно поэтому она не позволит Новым Людям сломать кого-то ещё. Именно поэтому она продолжит это делать, ведь если не будет её, будет кто-то другой.       — Они лишили меня еды на две недели просто потому, что я убила двоих, а не троих. «Минимум три, максимум пять», — так мне тогда сказал Макрири. Они не остановятся ни перед чем, Кларк, не побрезгуют пожертвовать жизнями своих людей, и уж тем более моих. Вот, кто они на самом деле.

***

      — Лекса! — голос Дейзи раздаётся прямо над ухом, да так звонко, что ещё несколько секунд её собственное имя чётко отбивается в ушах.       Шестнадцатая встаёт, проглатывая раздражение от прерванной медитации. Когда-то она пыталась посвятить в это и сестру, но та ещё слишком мала, чтобы уметь ценить такие дорогие минуты наедине с собой и окружающим миром, поэтому девушка очень скоро прекратила свои тщетные попытки, но не перестала медитировать сама. Дейзи никогда раньше не прерывала её, поэтому в этот раз она злится недолго — несколько секунд, прежде чем открывает глаза и видит сияющее лицо любимой сестры.       — Что, медвежонок? — лениво спрашивает Лекса, немного растрёпывая аккуратную причёску Дейзи, и улыбается.       — Кларк хочет научить меня медицине! — глаза сестры сверкают лазурными оттенками, а щёки румяные от радости, звенящей в голосе.       — Только если ты не против, я могу научить её чему-то несложному, — подаёт голос Кларк, и Лекса только сейчас замечает, что та тоже стоит в комнате, прямо в дверях, сомневаясь, стоит ли заходить внутрь.       Шестнадцатая бросает беглый взгляд на немного уставшее, но не менее уверенное лицо, и сразу возвращает глаза к Дейзи.       Она хочет сказать, что это не слишком хорошая идея. Хочет сказать, что они всё ещё не могут доверять офицеру. Но дело в том, что всё это будет ложью.       С того дня, как они обе застряли в бункере, прошло уже восемь дней, и это первый раз, когда девушки вообще оказываются в радиусе двух футов друг от друга. Лекса не знает, как Кларк на самом деле отреагировала на её слова, поэтому думает, что та просто начала относиться к ним так же, как и все остальные солдаты.       Гриффин ни разу не сделала ничего плохого по отношению к Дейзи, и она уж точно знает, что Тринадцатая тут совершенно ни при чем. Она не навредит ей, Лекса знает.       Но воодушевлённо сияющие глаза Дейзи заставляют сердце старшей сестры биться чаще, поэтому она не может устоять.       — Конечно, — девочка почти визжит от радости, нападая на Лексу с медвежьими объятьями, и Шестнадцатая оставляет множество поцелуев на её волосах. — Только будьте осторожны, хорошо?       Она поднимает голову и встречается взглядом с блестящими глазами Кларк, устремлёнными прямо на них. Та едва улыбается, пока Лекса крепко прижимает к себе сестру, заверяющую её в том, что никто никогда не узнает об этих занятиях.       Шестнадцатая чувствует, как не хватает кислорода в лёгких, и вместе с ускорившимся сердцем ускоряется и её дыхание, пока она наблюдает за тем, как Кларк борется со слезами и успешно выигрывает.       — Спасибо, — шепчет одними губами Лекса и теперь не чувствует, будто предает всех своих людей.

***

      Третьи сутки Кларк не может найти в себе сил, чтобы уснуть. Третью ночь она просто сидит на подоконнике, всматриваясь в тихие огни сектора из своего окна. Третий раз она сдаётся под натиском влажных зелёных глаз и понимает, что верит ей.       У заключённых нет даже ножей. У них нет вилок, острых заколок для волос и железных ложек. Максимум — стрелы, что напарница Лексы затачивала из сухих веток, которые не были достаточно острыми, чтобы застрять даже в коре.       Лекса не могла бы просто украсть у кого-то из солдат снайперскую винтовку — чтобы получить доступ к ним, нужно дойти до третьего уровня с идентификацией личности на каждом, предоставить приказ от Макрири либо Дийозы, чтобы дежурный мог выдать оружие под отпечатки пальцев. Ни единого шанса, что Лекса могла просто украсть её и сделать это незамеченной.       Макрири же, в свою очередь, не удосужился даже расследование провести, чтобы выяснить, кто же тот стрелок. Он просто пустил всё на самотёк, делая вид, что заключённый очень опытный и, скорее всего, работает в группе профессиональных убийц, коими все в этом секторе и являются.       В файле, который ей скинула Рейвен, только недавно она обнаружила дополнительную невидимую папку, скрытую особым кодированием, в которой хранились все запреты заключённых. Рейвен в два счёта открыла её, извиняясь за сбой в системе, из-за которого, собственно, документы и испарилась. Только после этого Кларк поняла напряженно-испуганный взгляд Лексы, появившийся, когда Гриффин потянулась к стоящим на полке книгам. Заключённым запрещено читать что-либо, кроме официального политического журнала Нового Мира. Им запрещено иметь имя и собираться в компании более трех человек, если участники не кровные родственники, один или больше из которых не достиг шестнадцатилетнего возраста. Им запрещено свободно разговаривать друг с другом на улицах, запрещено брать выходные и отмечать праздники, кроме как первое января — день Великого переворота, когда партия Нового Мира пришла к власти, и пятое марта — день её основания. Комендантский час начинается в десять, и все, кто будет замечен на улицах после, должны быть немедленно расстреляны, без всякого рассмотрения дела. Два раза в неделю заключённые должны работать на четыре часа больше — вместо графика с шести утра до шести вечера, что и так само по себе уже немало, если сравнивать с семичасовым рабочим днём в Полисе, — с четырёх утра до восьми вечера; Кларк даже не может представить, как люди могут жить так. Жить так всю жизнь. Им запрещено первыми обращаться к солдатам, запрещено иметь имя — только номер, присвоенный каждому с рождения, запрещено не иметь детей — каждая девушка к тридцати годам должна родить минимум одного ребёнка, запрещено менять место работы больше одного раза. Запрещено, запрещено, запрещено…       Кларк никогда в жизни не окуналась в такое количество запретов, как в этом секторе; а таких ещё одиннадцать. Десятки тысяч человек, если не сотни, живут в подобных условиях — как скот, как рабочая сила, как самые настоящие рабы, которыми помыкают и манипулируют, которым угрожают.       Она никогда в жизни не была разочарована в чём-то больше, чем сейчас в Новом Мире. Даже когда догадалась о незаконной торговле со Старым Миром и эксплуатации старых мясных заводов, она не чувствовала себя настолько грязной и плохой. Сейчас Гриффин поняла, что находится совсем не на той стороне.       Всё вдруг кажется ложью — родители, напевающие ей перед сном колыбельные, соседи, каждое утро оставляющие на её белоснежном крыльце новые газеты и выпечку, друзья, которые погрязли во всём том же, что и Кларк, но даже об этом не подозревают. Все правила, все законы, все нормы, которые им всем прививали с самого начала, просто рассыпались в пух и прах буквально в одночасье.       После Третьей мировой люди не хотели возвращаться к старым моделям поведения. Они не хотели, чтобы их потомкам пришлось умирать в четвёртой, пятой, шестой… Они устроили многомиллионную революцию — Великий переворот, в ходе которого было убито едва ли не больше человек, чем на войне. Биологическое оружие из Китая до конца вывести так и не удалось — люди так же массово продолжали гибнуть, пока не осталось полтора миллиона из трехсот, которые проживали в Америке в середине двадцать второго века. Всё рушилось, люди продолжали умирать, пока к власти не пришёл Первый Человек Нового Мира — Андреас Прайм. Его мать была латиноамериканкой и погибла во время расовых угнетений, а отец — обычным полицейским, который отказывался подчиняться приказам правительства убивать протестующих. С них двоих и началась Революция, которая перевернула весь мир. Новые Люди возглавили страну и постепенно достигли всего того, чего так хотел их народ — мира и спокойствия, стабильности, уверенности в завтрашнем дне и восстановления напрочь загубленной экологии, из-за которой люди жили всё меньше и меньше, всё чаще рождались дети с ограниченными возможностями или врождёнными дефектами. Новые Люди тщательно выстраивали мир по кусочкам, собирая остатки и вылепливая из них что-то невероятно красивое и потрясающее.       Жители Полиса процветали. Жители других семи округов процветали. Их общество никогда ещё не было настолько сплоченным и честным друг с другом, открытым, как на ладони. Но это всё оказалось очередной ложью, которой их так долго кормили Новые Люди. Кларк не знает, как её мать могла рассказывать своей маленькой дочери истории о том, насколько Новый Мир прекрасен, зная, что где-то там, всего в нескольких десятках миль, людей убивают просто за то, что те осмеливаются назвать своё имя.       Всё вдруг приобретает совершенно иные оттенки — серые гладкие дороги вдруг становятся чёрными, белоснежные, в ряд выстроенные дома теперь уже совсем не такие чистые. Всё вдруг помутнело, потемнело, будто никогда и не было таким светлым и незапятнанным.       Кларк думает о Лексе. О Лексе, которой приходилось убивать людей просто потому, что она боялась за своих. О Лексе, которая сидела в этом бункере, поджав ноги под себя, и стеклянным голосом говорила о том, что её сестра хочет стать доктором, хочет спасать жизни, а они обе в это время понимали, что это не произойдёт. Она думает о Лексе, скорбящей о брате и Костии, она думает о Дейзи, которая лишилась старшего брата, матери и отца, она думает о Ниссе, которая держится за них обеих так, будто ничего и никого другого в этом мире у неё нет.       Она думает о заключённой, которая убила своего мужа из-за чего-то, что сказал ей солдат, она думает о детях, которые больше никогда не смогут спросить у своих родителей, почему же небо голубое, а облака отдают зелёным.       Но больше всего она думает о Шестнадцатой, ломающейся на каждом слове, будто спичка, которая выдерживает вес десятиэтажного дома, а потом так же быстро собирающейся обратно. Она думает о Лексе, которой приходится убивать собственных людей просто потому, что солдаты не удосуживаются действительно казнить людей насмерть, а просто стреляют невпопад. Она думает о её дрожащем голосе при скомканном рассказе о Костии, девушке, которую она любила и которая, Кларк уверена, любила Лексу не менее сильно.       Она думает о тихих, плачущих невидимыми слезами зелёных разбитых глазах и о дрожащих от болезненных ожогов руках, о мимолётной согревающей улыбке на губах, предназначенной одной только сестре, и размышляет, сколько же всего выпало на её судьбу, что эта девушка стала именно такой, какая есть сейчас.       Сломленной, но сильной. Разбитой, но собранной. Ледяной, но ненавидящей. Находящейся так близко, но такой далёкой.       Кларк даже не заметила, как подобрала свой новый чистый скетчбук и карандаш, а очнулась только тогда, когда руки уже выводили линию челюсти, затемнённую тенью от выступающих на стене полок, перекрывающих поток света старой лампы. Её глаза не выражают и половину того, что могла прочесть в них тогда Кларк, но это Лекса; Лекса, которая доверилась ей настолько, чтобы показать место, которое раньше принадлежало только ей и её возлюбленной, даже если у неё не было времени, чтобы над этим подумать.       Гриффин никогда не ценила доверие так, как начала ценить его здесь. С Беллами и Октавией она знакома почти с детства, и у них никогда не было особо серьёзных конфликтов, чтобы доверие приходилось завоёвывать заново. Никто из её знакомых не был замкнутым человеком, никто не нёс на своих плечах наполненную ужасами, смертями и предательствами историю; они всё были обычными людьми, которые легко заводили новых друзей и изначально были позитивно к ним настроены.       Но не Лекса. Её история покрыта тайной под семью замками, оплетена длинной и густой паутиной, а её глаза всё так же блестят, когда она говорила с девушкой, что убила её брата. Её доверие соткано из стеклянных, обжигающих слёз, острых, убивающих слов и ледяных, пронизывающих насквозь взглядов, и Кларк уверена, что ещё не заслужила его.       Впрочем, оно ей совсем не нужно. Но когда Лекса позволила себе поделиться с ней хоть чем-то, позволила себе на секунду скинуть этот бесконечный шлейф из сотен смертей, Кларк почувствовала себя лучше. Она ощутила будто на одно короткое мгновение помогла почувствовать облегчение, помогла ей оправдать себя в своих поступках и понять, что это не её вина.       Кларк чувствовала себя виноватой даже в Полисе, когда слушала старые истории о предках — она знала, что кто-то из её родственников тоже был там и однозначно до Революции не пытался ничего изменить, возможно, даже наслаждался своим высоким положением в обществе или статусом с деньгами. Она чувствовала себя виноватой за бездействие людей, связанных с ней кровью, когда другие умирали вокруг. Поэтому она стала солдатом. «Чтобы искупить вину прошлых поколений», — как однажды сказал ей Беллами.       Здесь же люди умирают до сих пор. Люди умирают, страдают от боли и телесных наказаний, работают по шестнадцать часов в сутки и не знают, проснутся ли завтра. И Кларк, даже если она одна не может ничего с этим сделать, тоже прикладывает к этому руку. Она тоже причастна к каждой смерти, к каждому публичному наказанию, к каждому несчастному случаю на местах работы, где люди от усталости просто валятся с ног и больше никогда не встают.       Поэтому тот секундный порыв Лексы что-то ей рассказать был значим. Он был действительно для неё важен. Она никогда не встречала человека хотя бы вполовину такого же сильного, как Лекса. Это восхищало настолько же, насколько наводило ужас.

***

      — Ты знаешь, какой сектор самый населённый? — решает вдруг спросить Кларк в один из очередных дней после бессонной ночи. Кофе больше не помогает, но один только взгляд на энергичную и вечно куда-то спешащую Рейвен позволяет ей почувствовать себя бодрее. Сейчас она как никогда заскучала за Октавией, которая тоже всегда безумно любила планировать кучу дел на день.       Блондинка делает максимально скучающий вид, чтобы показалось, что она решает поспрашивать об этом чисто от скуки, а не потому, что действительно заинтересована.       Рейес кивает, ни на секунду не отрываясь от своего компьютера, и от возбуждения подёргивает ногой.       — Лесной, — отвечает она, убирая за ухо всё время падающую прямо в глаза прядь волос. — У нас пятнадцать тысяч шестьсот пятьдесят три человека. Есть ещё ледяной сектор — у них пятнадцать тысяч сто двенадцать, — она открывает какой-то файл на мониторе и сенсорным управлением нажимает на небольшой участок на карте.       Перед ней появляется название сектора, его численность, количество солдат, полковники, ответственные за него, процентное соотношение работоспособных людей — старше пяти — про себя подмечает Кларк, стискивая зубы. Соотношение детей ко взрослым, количество боеприпасов, оружия и автомобилей.       — Есть ещё три сектора по десять тысяч, и ещё, в общей сложности, около тридцати тысяч раскиданы по остальным семи секторам.       Кларк кажется незаинтересованной, но думает о том, что девяносто тысяч человек живут так, будто ничего не стоят. Это всего лишь в три раза меньше, чем население Полиса.       — Но почему тогда в двух секторах проживает треть от всего населения? Разве не было бы удобнее равномерно распределять людей?       Рейвен пожимает плечами, снова открывая карту, и нажимает на первый сектор. Кларк мысленно запоминает главные ориентиры — на востоке бывший пирс и побережье океана, на западной границе небольшое озеро.       — Всё зависит от специализации, смотри, — девушка показывает рукой на экран, в котором три больших строчки занимает всё, что производится в этом секторе. — В лесном основную часть занимают, соответственно, леса — охота, древесина, а значит, и строительство, и свежевание, кожа и мясо; но также у нас есть небольшой кусок побережья, получается, ещё и судоплавание — рыба, моллюски, жемчужины и креветки, даже соль. Но помимо этого там хорошая почва, поэтому работают огромные фермы, в которых задействованы сотни людей — фрукты и овощи, ягоды, в некоторых развивается скотоводство. Мы охватываем большую часть территории, поэтому тут такое разнообразие промышленности.       Кларк внимательно смотрит на экран, чтобы запомнить хотя бы примерное их расположение и позже использовать свои знания для создания карты, и слушает равномерный голос Рейес, которая показывает уже на новый сектор.       — Самый близкий к нам сектор — девятый, морской, он находится к югу от нас и с трёх сторон окружён водой. Полуостров — почва для садоводства слишком солёная и влажная, лесов тоже почти нет — у них упор идёт на то, что может преподнести океан, там в два раза меньше людей, чем здесь, — она останавливается, чтобы отдышаться от такого активного рассказа, и Кларк думает, сколько же лет Рейес уже здесь работает.       Она не похожа на того, кто мог бы просто закрыть глаза на всё, что тут творится, но говорит об этом так буднично и свободно, что кажется, будто так и есть.       — И сектор к западу от нас — через него проходили раньше автомагистрали и шоссе, очень много трасс и дорог, соответственно, нет ни воды, ни почвы, ни лесов, зато есть полуразрушенная инфраструктура. Это строительский сектор, люди в основном занимаются застройками и разработками новых построек, планированием местности и всё в таком духе, специализация очень узкая, буквально только одно ответвление, поэтому там только три тысячи человек.       — Считай, на курорте, — невпопад шутит Джаспер, и Кларк замечает, как Рейвен закатывает глаза в ответ. Они обе понимают, что это что-то совершенно противоположное от курорта, но молчат.       Рейвен заставляет всё выглядеть так, будто это не солдаты принуждают людей по двенадцать часов работать на стройках, будто это всё очень легко и весело. Её слова абстрагируют, будто они совсем ко всему этому не причастны. Возможно, только возможно, Рейвен тоже не думает, что это правильно. Но одно дело думать — кому какое дело до того, что ты думаешь, пока ты служишь Новому Миру, — и совсем другое дело там жить.       Кларк на время определили в патруль, поэтому до конца дня она просто ходит по улицам вместе с Миллером и Харпер, а когда возвращается в дом, снова получает очередную дозу бессонницы и кучу мыслей, роящихся в голове.       — Почему двенадцатый сектор такой маленький? — снова спрашивает она через несколько дней у весёлой Рейвен, перекидывающейся глупыми шутками с Джаспером.       — Там всего триста человек, все они — мятежники, — отвечает та, откусывая шоколадный цельнозерновой батончик, и Кларк присоединяется к небольшому перекусу, открывая пакет с медовыми хлопьями.       Гриффин не спрашивает, что они там делают — если бы Рейвен знала или могла, она бы уже ответила на этот вопрос, а значит, либо она и сама не знает, что там происходит, либо же это конфиденциальная информация, которую разглашать нельзя. Они были хорошо обучены, чтобы уметь остановиться в своих расспросах и проанализировать всё, что получили от информатора, поэтому Кларк просто сверлит глазами карту, чтобы ещё более досконально запомнить месторасположение секторов.       Джаспер и Монти снова ковыряются в какой-то железке, а Рейвен шутит над ними из-за того, что те уже второй день не могут её починить. Кларк думает о Дейзи и о её желании стать доктором. Именно в этот день она решает сказать ей, что могла бы обучить чему-то лёгкому, такому, как накладывание швов, непрямой массаж сердца и первая помощь при ожогах, травмах и переломах. В конце-концов, девочка просто может стать местным целителем — в основном такие специализируются на травяных отварах, мазях и повязках, но реальные медицинские навыки совсем не помешают.       Кларк не может не улыбнуться в ответ на короткую и сдержанную улыбку Шестнадцатой, а их крепкая сестринская любовь выбивает весь воздух из лёгких. Кларк всегда хотела иметь кого-то, о ком могла бы заботиться так, как Лекса заботится о Дейзи.       На следующий день она почти заканчивает карту — осталось несколько штрихов, маленьких деталей, которые она в тот же день узнаёт у Рейвен и переносит на жёсткую желтоватую бумагу, время от времени отвлекаясь на портрет Лексы, который до сих пор не закончила.

***

      — Смотри, начинать нужно с середины, так, чтобы с двух сторон натяжение было примерно одинаковым, иначе нить может порваться, — говорит Кларк внимательно слушающей её Дейзи и старой тупой иголкой прокалывает разрезанную кожуру банана ровно посередине. Она делает аккуратный ровный стежок и передаёт ей инструменты. — Попробуй.       Лекса заходит в дом вместе с хмурой Ниссой, пытающейся скрыть улыбку на губах; Дейзи уже не удержать на месте — она подскакивает и бежит в объятия сестры, с которой они не виделись с самого утра. Сейчас уже почти девять — сегодня один из тех дней, когда количество рабочих часов увеличивается на четыре, поэтому обе охотницы выглядят неимоверно уставшими и вымотанными, тогда как Дейзи, наоборот, — очень энергична и весела.       Кларк аккуратно обрабатывает её мозоли на ладонях после тяжёлой насыщенной рабочей недели, с тяжёлым сердцем думая о том, сколько ещё ранений получат её нежные детские руки.       Она рассказывает, как правильно промывать неглубокие раны и что использовать для дезинфекции, чувствуя прожигающий взгляд Лексы на собственном лбу. Гриффин не поднимает голову, чтобы посмотреть на неё в ответ, но каждое малейшее передвижение — будь то взмах руки, чтобы поправить выбившиеся из хвоста волосы, либо мимолётное постукивание ноги по деревянному полу — отдаётся напряжением где-то в желудке.       Лекса никогда не была с ней дружелюбной — она защищалась, нападая, и Кларк не могла её винить за это. Но сейчас офицер надеется, что хоть что-то изменилось. Что Лекса не будет думать, что Гриффин всё ещё поддерживает Новый Мир, даже если от её поддержки нет никакого толку.       Кларк хочет, чтобы она думала о ней лучше, чем раньше, хотя сама этого не делает, продолжая с головой зарываться в чувство вины. Они не станут друзьями — есть ли в этом вообще смысл? — или союзниками, нет; но они могут стать хотя бы чем-то, отличным от врагов, чем-то большим, чем просто солдат и заключённая — Кларк хочется верить, что это поможет хоть что-то исправить. На сотую долю процента улучшить их жизнь хотя бы тем, чтобы быть с заключёнными дружелюбными и не жестокими.       Дело не в Лексе. Дело в Новом Мире и секторах, в Полисе и Сдерживающих, во всём, во что когда-либо верила Кларк и в том, что её мир представляет из себя на самом деле.       Лекса просто стала первой, кто открыл ей глаза на то, что тут происходит. Ещё в тот день, когда Кларк впервые наблюдала за чьим-то наказанием — наказанием Лексы — она поняла, что так быть не должно. Просто ей потребовалась пара месяцев, чтобы осознать это в полной мере.       Дейзи смущённо благодарит Гриффин и встаёт, направляясь за Ниссой, чтобы забрать ужин. Офицер медленно встаёт с нагретого места и отходит в сторону, освобождая путь Лексе с двумя наполненными вёдрами воды. Гриффин отходит к сумке со своими вещами и достаёт оттуда свой альбом, в котором лежит аккуратно изображенная карта.       — У меня есть кое-что, — твёрдо говорит она, разворачиваясь и опираясь поясницей о стол. Ладони почему-то сразу становятся влажными, когда Лекса поворачивается и смотрит на неё пронизывающим безразличным взглядом, но Кларк не позволяет этому пошатнуть её стойкость.       Она всё так же стоит немного поодаль, наливая в деревянную чашку приятно пахнущую тёплую жидкость — наверное, самодельный чай, — и делает небольшой глоток, снова поворачиваясь к Гриффин лицом.       Она не спрашивает, что это; её взгляд скользит по сжимающей альбом кисти, и только через несколько секунд Шестнадцатая делает к ней несколько маленьких шагов.       — Я думаю, тебе это пригодится, — так же ровно добавляет Кларк, чуть погодя. Голос звучит уверенно и стойко, в нём нет ничего, даже отдалённо напоминающего неуверенность.       Лекса медленно протягивает руку, и её пальцы обхватывают альбом так, чтобы их ладони не соприкасались, в то время, как Кларк думает о том, почему вообще обращает на это внимание.       Заключённая открывает заломленную страницу; там лежит сложенная в маленький конвертик карта, над которой Кларк так долго работала. Впрочем, это не первый её вариант — тот был слишком потрёпанным, с сотнями помарок и исправлений; Кларк снова и снова перепроверяла все расчёты, ведь каждый раз не сходилось что-то новое. Она оставила его себе, срисовывав всё на новый лист, чтобы было понятнее и удобнее.       Гриффин продолжала отвлекаться на незаконченный в скетчбуке портрет и, только когда добавила последние тени и оттенки, смогла продолжить работу над картой. Она быстро сложила лист и засунула его меж страниц альбома.       Понимание холодным потом проявляется на позвоночнике — её рисунок находится на соседней странице.       Лекса не выглядит потрясённой или хотя бы удивлённой, она хмурит брови и приоткрывает рот, глазами натыкаясь на чёрно-белый портрет.       Между ними воцаряется тишина, пока Кларк успешно успокаивает колотящееся сердце. Она не делала ничего плохого — это просто рисунок, созданный под впечатлением момента и покровом нахлынувших откровений, под дымкой воспоминаний о её прошлой любви. В этом нет ничего страшного, но ей почему-то кажется, что Лексе не понравится, что её запечатлели именно в этот момент — момент уязвимости и открытости, момент слабости.       Она не знает, что Кларк не считает это слабостью; её глаза наливаются чем-то твёрдым и немного влажным, Лекса прочищает горло, облизывая губы, но зрачки так и не отрываются от небрежных, но чётких линий. Гриффин задаётся вопросом, видела ли она саму себя без маски стойкости хоть раз. Наверное, нет.       Кларк вдруг чувствует себя увереннее — она любит рисовать, а Лекса красивая; освещение в том бункере было паршивым, но на её лице играло совсем новыми красками и оттенками серого. Она просто творческий человек — красота отпечатывается в голове и воспоминаниях, прежде чем перекочевать на бумагу под её умелыми пальцами.       — Извини, — просто говорит Кларк, заправляя волосы за ухо. — Это слишком…       Лекса медленно переводит взгляд прямо в её непоколебимые глаза; тихий смешок срывается с её губ, но глаза остаются такими же холодными и пронизывающими. Она усмехается уголком рта, прежде чем снова опустить взгляд на изображение себя.       — Я могу быть убита за то, что у меня есть имя, а ты извиняешься за нарушение моих границ?       В её голосе отчётливо проявляется оттенок насмешки; она не насмехается над Кларк, она насмехается над её попыткой сделать вид, будто границы вообще имеют значение в этом мире, и Гриффин это понимает.       Лекса протягивает альбом обратно, вынимая из него карту, и Кларк сразу берёт его в свои руки. Она бросает короткий взгляд в глаза Шестнадцатой и разворачивается, направляясь к двери.       Голос Лексы тихий, он догоняет её со спины, сливаясь с беспокойным завыванием ветра.       — Границы стираются, когда всё, что ты пытаешься сделать — это выжить, Кларк.