Burn me & her

      Снова казни. Снова освобождение.       Снова тысячи литров слёз, выплаканных её людьми.       Влажный металлический запах крови поднимает из глубин пустого желудка тошноту, почти незаметно крадущуюся к горлу. Кажется, Лекса никогда не сможет к этому привыкнуть.       Почти каждый месяц вот уже на протяжении четырех лет она продолжает убивать невинных людей. Иногда они умирают быстро, — в основном это только те случаи, когда ей приходится убивать кого-то из солдат, но обычно они не целятся в голову либо в сердце — это всегда что-то, от чего они не умирают сразу.       Сердце Лексы обрастает толстой броней, которую больше ничего не сможет пробить. Впрочем, она уже давно поняла, что если будет так сильно привязываться к людям, то сойдёт с ума. Она не сможет больше выполнять свой долг, а поэтому надо сделать что-то, что поможет ей оставаться в себе. Хотя бы немного.       Это сложно, а умирающим от её руки людям нужны эмоции — им она их даёт. Она говорит нужные слова, даёт обещания и продолжает уверять их, что всё в порядке, что они будут в порядке. Но это настолько далеко от правды, что Лекса даже не чувствует себя лгуньей.       Когда она была ребёнком, солдаты устраивали жребий. Они доставали бумажки с номерами людей, которых казнят, из большой глубокой посудины и устраивали из этого праздник. Чем больше кто-то проявлял непослушание — тем больше раз его номер встречался в этом жребии.       Однажды номер двенадцатилетней Лексы был там на семнадцати записках. К счастью, — или к сожалению, — она не попалась, но это оказалось последним их жребием. Жатвой, как называли это секторианцы. Сейчас они так же называют эти казни, которые проводятся только с целью показать, кто здесь хозяин. Тогда солдаты ещё стреляли на поражение. Никому не приходилось их освобождать.       Секторианцы сами начали называть то, что она делает, освобождением. В особо тяжёлые дни Лекса попадает под влияние её людей и тоже так думает — это проще, чем думать, что она своими же руками отняла жизни у сотен людей, бόльшая половина которых виновата лишь в том, что их предки осмелились создать подпольную оппозицию Новому Миру.       В семнадцать Лекса всё ещё была переполнена духом справедливости и мести, хотела стать тем человеком, который поведёт её людей к победе и такой долгожданной свободе.       Потом умерла её мать. Следом за ней Костия. Дальше Ник. Всё изменилось. Лекса не хотела больше жертвовать своими близкими ради того, что вряд ли когда-то случится. Она опустила руки, разочаровалась в ценностях, в которые так верила Мира, разочаровалась в себе и во всём, что её окружает.       Нож в её руках неприятно касается едва зажившей кожи ладоней. Пот холодными колючими каплями стекает по позвоночнику, и Лекса босыми ногами ступает на мелкий камень, пытаясь перебить всё то, что творится в голове, физической болью. Это не помогает. Почти беззвучные крики людей, только что услышавших порядковый номер кого-то из своих близких всё ещё стоит в ушах. Это не становится легче.       Морган встречает её на берегу небольшой мелкой реки.       Лекса медленно подходит к холодной воде, погружая в неё ноги. Кровь с ладоней, кажется, уже никогда не отмоется — она въелась в кожу, стала неотъемлимой её частью, новым слоем. Но она не сдаётся, продолжает тщательно оттирать руки, игнорируя онемевшие от холода пальцы ног.       Через несколько бесконечно долгих минут она возвращается на уже остывший песок и на секунду позволяет себе раствориться в приятном охлаждающем ветре. Всё это кажется таким неправильным.       Морган сидит в двух футах от неё и не пододвигается. Лекса благодарна ему за то, что мужчина всегда знает, когда нужно остановиться и дать ей некоторое время. С ним она чувствует себя совсем немножко, но свободнее.       Всё внутри противится этим ощущениям — пальцы приятно зарываются в крупный песок, мерное журчание стремящейся реки освобождает голову от напряжения и боли, а опускающаяся темнота расслабляет воспалённые глаза. Она не может. Не должна.       Только что Лекса собственноручно убила девять своих людей. Она не может искать покоя в окружающем мире, пока тела этих людей всё ещё едва тёплые.       Пока все они лежат там, на деревянном окровавленном полу с тысячами острых заноз, впивающихся в кожу, с бегающими время от времени пищащими крысами, окруженные запахом затхлости и сырости, погруженные в кромешную темноту. Они просто лежат там, словно мусор, и дожидаются часа, когда солдаты найдут людей, которые завтра вынесут тела и скинут в общую могилу.       Голос Моргана раздражает устоявшуюся тишину тихими вибрациями. Он чем-то напоминает ей голос отца — может, он был таким же полным и низким, как и у мужчины, а может, это просто воображение, принимающее желаемое за действительное. Лекса совсем не помнит голос отца.       — Они не винят тебя, ты же знаешь об этом?       Лекса коротко выдыхает, сглатывая вязкую слюну и чувствуя неприятный горький привкус на кончике языка. Запах крови неприятно щекочет ноздри; он преследует её, не оставляя ни на секунду.       — Поэтому ты и не должна винить себя сама.       Она не знает, что ответить на эти слова. Тошнота снова поднимается к горлу вместе с болезненно пульсирующим сердцем; это ничего не изменит. Легче не становится. Это всё ещё её люди.       Тишина снова опускается на плечи тяжёлым грузом. До комендантского часа ещё сорок минут, а такое мимолётное отчаянное желание его нарушить буквально застаёт врасплох. Лекса может позволить себе подумать об этом только сейчас, когда её собственное сердце кровоточит, пульсирует из последних сил в сжатых тисках, которые с каждым днём становятся только туже. Она не сможет сделать этого.       Она не оставит своих людей. Не позволит им взять этот груз на свои плечи, не позволит им опуститься до того, чтобы убивать спящих людей.       — Ты последняя натблида, — с каплей гордости в голосе говорит снова Морган, укладывая руки на колени. Песок неприятно въедается острыми крупинками в посеревшую кожу, но Лекса продолжает это игнорировать.       — Да. — твёрдо, но тихо отвечает она, кивая в подтверждении своим словам. Она знает, к чему хочет подвести разговор Морган, но позволяет ему продолжить.       — Это могло бы быть оружием в руках Нового Мира, если бы не твой отец, — медленно с расстановкой говорит он, пока Лекса зарывается пальцами в холодный песок, наклоняя голову чуть в сторону. Её слегка прищуренный взгляд исподлобья устремлён прямо на мужчину, но он не спешит поворачиваться.       — Почему?       Сорок пятый вздыхает и поворачивает лицо к девушке.       — Опыты над заключёнными проводились лет семьдесят назад, когда солдаты только вывели чёрную кровь. Это было не совсем то, что они хотели — она просто давала устойчивость к радиационный излучениям, ускоренную регенерацию, выносливость, сильный иммунитет и быстрый набор мышц.       Теперь уже Лекса не совсем понимает, к чему он ведёт — всё это она и так уже знала раньше, появление натблид никогда не было тайной.       — Но не у всех людей приживалась чёрная кровь — некоторые умирали буквально через сутки долгой болезненной смертью, кровь наполняла лёгкие, лилась через нос, уши, глаза… Они были неспособны выносить в себе ночную кровь — их организмы были недостаточно сильны для таких изменений. А те, которые выжили, особых результатов не показывали. Над ними проводили тесты, проверки, наблюдали реакцию на разные заболевания, но так и не получили то, что нужно. Дети у них рождались с обычной кровью, даже если оба родителя были чернокровыми, поэтому расследования прикрыли, но продолжали разрабатывать новые и новые формулы.       Он снова замолкает; Лекса хочет спросить, откуда он всё это знает, но яркое воспоминание, в котором они моложе лет на восемь, прокрадывается в сознание. Его отец был одним из этих учёных.       — Всего за всё это время были рождены три ребёнка с чёрной кровью — Эйдан, сорок пять лет назад, которого истерзали на опытах, как только ему исполнилось двенадцать, Онтари, которая так же была убита в возрасте шестнадцати лет, и ты, Лекса.       Она замирает, сжимая ладони, полные песка, в кулаки. Сердце отчётливо стучится в ушах, а в горле сразу же пересыхает. Им говорили совсем о другом — натблиды рождались часто, но в основном погибали ещё в младенческом возрасте; они часто не доживали даже до пяти лет, и именно поэтому Мира с Артигасом настолько сильно заботились о ней и боялись её смерти.       Лекса хмурит брови, приоткрывая рот, чтобы что-то спросить, но тут же его закрывает.       — Чёрная кровь в твоих венах мутировала, мы с твоим отцом думали, что это было связано с имунитетом Миры ко многим болезням и вирусам, созданным солдатами, — Лекса только хмыкает на этих словах, опуская взгляд на свои продрогшие онемевшие пальцы на ногах, — но ты ни разу за свою жизнь не болела, кровь сворачивалась быстро, ты была намного сильнее, чем другие дети, быстро училась разговаривать и ходить, зрение было четче, а слух острее. Мира знала, что ты особенный ребёнок, Лекса, она знала, что ты положишь всему этому конец, и легенда о спасителе ночной крови летала по секторам ещё с самого начала разработок солдат, а ты — последняя чернокровка. Она возложила на тебя свою ответственность, не понимая, на какую жизнь обрекает. Но именно из-за того, что твоя мать очень сильно тебя любила, она это и сделала. Но у меня и твоего отца были немного другие опасения.       Лекса снова выдохнула, сцепляя руки между собой, зажимая слегка влажный песок между холодными пальцами. Воспоминания о матери совсем не проникали в голову — если бы она позволила этому случиться, скорее всего, просто сломалась бы под тяжестью всех окружающих её смертей.       — Он думал, что солдаты заберут тебя в лабораторию и будут исследовать твою кровь, будут истощать тебя так, как предыдущих рождённых натблид, ведь каждая следующая рождалась сильнее предыдущей. Гас не мог этого допустить; все данные были строго засекречены и находились в одном месте — в лаборатории, там работала группа из тринадцати человек, в которую входил и мой отец тоже. Макрири не слишком интересовался исследованиями, он хотел только мгновенного результата и злился, что его нет. Это твой отец устроил пожар в той лаборатории, Лекса. Он проследил, чтобы все люди, которые интересовались тобой оказались внутри вместе с ним и поджёг всё.       Перед глазами вдруг всё расплывается, а весь воздух из лёгких испаряется за секунду. Она резко и шумно вдыхает ртом сквозь сцепленные зубы, но молчит. В груди что-то предательски сдавливает, пока она сглатывает солёный обжигающий привкус слёз во рту. Глаза почти сразу стекленеют, а спина неестественно натягивается. Напряжение течёт по венам, переплетаясь с тупой пульсирующей болью.       — Моей задачей было убедить отца в том, чтобы он не рассказывал о тебе солдатам. Все данные были уничтожены, все бумаги, записи, компьютеры и жесткие диски — всё сгорело дотла. Мой отец не поддерживал Новых Людей, но никогда этого не показывал, поэтому убедить его в том, чтобы он соврал Макрири и предоставил свои собственные исправленные записи, в которых ты упоминалась лишь мельком, было легко. Он сказал, что твоя кровь в точности повторяет самые первые образцы, которые были почти бесполезны, а Макрири решил не тратить ресурсы на отстройку лаборатории и восстановление исследований, которые за столько лет не принесли никаких результатов. План твоего отца сработал и ты была в безопасности. Ты выросла хорошим человеком, Шестнадцатая, и он гордится тобой.       Лекса продолжает молчать, не в силах выдавить из себя ни слова. Ещё один человек, который умер ради неё. Ещё одна смерть, которая лежит теперь на её ломающихся плечах.       В воздухе висит странная шипящая недоговорённость; Лекса догадывается, с какой целью он ей об этом рассказал. Всё это напоминает хитрые разговоры Миры, которая никогда не говорила прямо, петляя по разговорам, жонглируя словами там, чтобы окончательно запутать. Шестнадцатая прекрасно понимает, что отец спас её ценой собственной жизни. Он спас её не только потому что она его дочь, но ещё и потому что верил, что Лекса закончит дело своей матери, а для этого ей нужна долгая жизнь и много времени.       Всё, что она помнит об отце — его шершавые, всегда покрытые сажей ладони и массивные руки. Он очень редко обнимал её, но его объятия всегда были пропитаны жженым запахом угля и пыли, теплом и домом. Они не были слишком близки, раз уж Лекса только смутно помнит его часто нахмуренное лицо и чёрные заплетённые в косы волосы. Когда-то в детстве он пугал её своими большими размерами, а Мира всегда из-за этого подшучивала. Он всегда больше времени проводил с Ником — они жили в одном здании, вместе ходили в шахту и много разговаривали.       Она вдруг думает о том, как сильно отец бы в ней разочаровался, если бы увидел, что она до сих пор боится поднять восстание и просто продолжает подчиняться этим зверским правилам.       — Ты вдохновляешь их, даже если не пытаешься этого делать. Это у тебя в венах, Лекса, но выбор всегда за тобой.       Она быстро встаёт, ощущая миллионы покалываний в онемевших ступнях и, на прощание кивнув Моргану, разворачивается.       Даже если она и ломается под гнетом собственного багажа за спиной, это не значит, что в конце она всё-таки сломается.

***

      На её слова Нисса только молчит, прикусывая губы. Её глаза на секунду тускнеют, а руки опускаются в немом бессилии. В её янтарных глазах нет ни капли жалости; Лекса знает, что всё так и останется.       То, что отец пожертвовал собой, чтобы её спасти, до сих пор плавает на самой верхушке сознания и никак не хочет уходить вглубь, чтобы позволить Шестнадцатой хотя бы на минуту закрыть глаза ночью. Вторые сутки она не может спать.       — Он сделал то, что решил, чтобы спасти человека, которого любит. В этом нет твоей вины, он сам выбрал для себя этот путь.       Её голос звучит едва слышно, он сливается с давящей на уши тишиной. Сегодня снова была шестнадцатичасовая смена.       К дому им осталось примерно двадцать минут пешком, и этот маршрут лёгким совсем не кажется. Лекса тяжело вздыхает и поворачивается к Ниссе.       — Я сделала бы то же самое, — тихо шепчет она, когда их глаза встречаются, и Шестнадцатая понимает, что не может выдохнуть, чувствуя колющую боль в рёбрах. Глаза Ниссы светятся верностью и благодарностью, и она знает, что для неё Лекса сделала бы то же самое. Ей не нужно даже говорить об этом вслух — всех тех лет, которые они провели вместе, и так достаточно, чтобы Двадцать первая знала наверняка, что Шестнадцатая это её семья.       Её слова бьют под дых, но Лекса не позволяет себе согнуться. Если бы она сделала что-то подобное для Дейзи или Ниссы, она никогда не хотела бы, чтобы потом они винили в этом себя. Это немного помогает, поэтому Шестнадцатая просто прикрывает глаза и шумно выдыхает тёплый воздух.       Именно поэтому она не может допустить, чтобы Ниссе пришлось поступать так же, как и её отцу. Именно поэтому она не может заставить себя сделать то, что нужно, хоть и в глубине души понимает, что это всё отговорки.       Если придёт время, когда ей придётся сделать выбор, она его сделает. Он разобьет ей сердце, уничтожит вдребезги, раскрошит каждую кость и сожжет кожу, но это будет правильный выбор. То, с чем ей придётся жизнь всю свою жизнь.       Песок приятно трещит под твёрдой подошвой ботинок, лаская немного замёрзшие уши. Погода меняется очень стремительно, и буквально всё уже начинает готовиться к зиме. Несколько минут тишины теперь уже не обременяют, скорее наоборот — успокаивают и дают Лексе время на то, чтобы восстановить дыхание.       — Я никогда не буду подталкивать тебя к чему-то, что может сломать тебя, Лекс, — уже громче твёрдо говорит Нисса, не замедляя шага. Они идут близко, совсем рядом друг с другом, и их плечи почти соприкасаются. Каким-то образом это вселяет в Лексу что-то такое тёплое и сильное, переплетённое со спокойствием и умиротворением.       — Я знаю, — тихо шепчет она в ответ, смотря в глаза подруги слегка влажными глазами. Шестнадцатая даже не пытается сморгнуть слёзы, появляющиеся в уголках; она знает, что они в любом случае не покатятся по её щекам.       Тихое и мягкое прикосновение холодных пальцев к запястью обнадёживает и Лекса криво и мимолётно улыбается, выпуская носом воздух.       — Что думаешь делать с родителями?       Нисса растерянно пожимает плечами, почёсывая затылок. Этот вид не может не вызвать едва заметную улыбку на губах Лексы и заставляет задуматься, когда в последний раз они об этом говорили.       — Я не могу найти их, пока буду в этом секторе, поэтому… Может когда-то мне разрешат посетить хотя бы один из них, но с моим набором информации сомневаюсь, что смогу зайти далеко.       Лекса молчит, сглатывая и облизывая губы. Ладони почти сразу становятся влажными, но глаза светлеют, стоит подумать о том, что она вчера узнала.       — Вчера я узнала кое-что… — она делает небольшую неуверенную паузу, чертыхаясь про себя, ведь Лекса никогда ничего не делает неуверенно — может, она просто хочет убедить себя в этом. Пульс ускоряется от мыслей, как на это отреагирует Нисса. — Тебя привезли из пятого сектора, что в двадцати пяти милях к западу от первого, вместе с двадцатью другими детьми. Твоя сестра осталась там вместе с родителями, так что я думаю, теперь круг поисков для тебя сузится.       Нисса резко поворачивает голову к говорящей девушке, открывая рот, чтобы спросить, откуда она всё это узнала, но смолкает, не успев выдавить из себя ни звука. Неудержимая улыбка расползается на лице и она не может не выдохнуть от облегчения, что её старшая сестра всё-таки жива.       — В пятом секторе всего три тысячи человек, поэтому я думаю, что женщину по имени Ману́ найти труда не составит, — она тоже улыбается, заглядывая в блестящие глаза подруги и чувствует, как волна облегчения поднимается с поясницы. Радость Ниссы на несколько мгновений помогает забыть обо всех плохих вещах, которые она совершала.       — Хорошо, что её зовут не Трис, — тихо бормочет она в ответ, выпуская короткий смешок вслед за Лексой. Её слегка неловкая шутка висит в воздухе, облегчая путь. Теперь Шестнадцатая чувствует себя лучше.       — Я буду с тобой.       Нисса только аккуратно цепляется пальцами за её ладонь.       Этот жест переполнен чем-то таким естественным и обыденным и Лекса позволяет этому согреть её пульсирующее сердце.       — Конечно, — улыбается Нисса, сжимая холодную ладонь своими пальцами.       Остаток пути они проходят молча, лишь изредка перебрасываясь усталыми взглядами и не сговариваясь ускоряя шаг при виде главных ворот.       Сегодня день треклятого Единства. Солдаты наверняка уже вовсю празднуют, пока секторианцы готовятся к очередной судной ночи. Впрочем юбилей в сотню лет происходит не так часто, поэтому к таких масштабов празднованию подготовиться они вряд ли смогут. Лекса всё-таки надеется, что Дейзи уже давно дома.       Сегодня Кларк снова с ней занимается, но Лекса знает, что когда будет дома, сестра уже заберёт их еду, поэтому сразу туда и направляется.       Коротко попрощавшись с Ниссой она постепенно замедляет шаг, сворачивая в предпоследний поворот. Это кажется странным, но сердце ускоряется, когда Лекса думает о том, что сейчас они встретятся с офицером. Это всё из-за того рисунка, который она увидела на страницах альбома.       Именно поэтому Лекса ещё больше замедляет шаг, надеясь, что Гриффин уже уйдёт к тому времени, как вернётся она.       Это не было неловко или странно; но когда она увидела себя настолько сломленной, что-то внутри зашевелилось. Что-то невероятно жгучее и острое, что заставило её замереть на месте. Она быстро подавила в себе короткий порыв оставить рисунок у себя — это ей совсем не нужно. Ей не нужно привыкать к чему-то такому обыденному, как собственные портреты, написанные от руки Кларк. Она не думает о том, что Гриффин провела часы, выводя линии её челюсти. Она не думает о том, о чём думала в тот момент Кларк и думала ли она вообще, когда её руки вели карандаш, зарисовывая тени. Это просто странная ситуация. Раньше Лекса никогда ни с чем подобным не сталкивалась.       Она даже не хочет разбирать свою реакцию на этот рисунок — зачем? Это всё слишком далеко от её собственной жизни и все никогда не станет настолько спокойным, чтобы она могла ждать новые и новые рисунки себя, думая о том, какой же изобразит её Кларк в этот раз. Это никогда не станет тем, что действительно её волнует, даже если и вовсе не будет никакой войны.       Дейзи снова сидит на полу, но в этот раз, она держит в руках тонкую полоску белого бинта. Лекса опирается плечом о дверную раму и пытается сдержать смех, так упорно рвущийся наружу. Сестра обматывает ткань вокруг головы, видимо, пытаясь её перевязать, но в итоге вся конструкция сползает на шею, а её маленькие ладони тонут в количестве бинта на них.       — Это попытка самоубийства? — тихо спрашивает она, улыбаясь и делая несколько шагов к Дейзи. Та сразу вздрагивает, смущенная тем, что кто-то наблюдал за её неудачными попытками наложить повязку на голову, даже если это и её собственная сестра.       — Лекса! — хмурится она, делая вид, что обиделась на такую безобидную шутку, и складывает руки на груди. — Надо было съесть твой ужин.       Мягкий смех разливается по комнате вместе с порывами прохладного осеннего ветерка.       — А потом растягивать мою одежду?       Дейзи снова надувает губы, скрывая растущую за ними улыбку, когда Лекса подходит и целует её в макушку.       — Ты ужинала? — спрашивает она, ловкими движениями помогая сестре выпутаться из ловушки, которую сама же и создала.       — Нет, я ждала тебя и Ниссу.       Лекса оставляет ещё один быстрый поцелуй на её тёплом лбу и сразу разворачивается.       — Привет.       Слегка растерянный хриплый голос доносится сбоку, но Лекса не позволяет себе вздрогнуть от неожиданности. Кларк стоит в углу, видимо, именно поэтому она не смогла заметить её сразу. Её руки, сцепленные перед собой, сразу же разъединяются и снова провисают ровно по швам. Она вдыхает полной грудью и слегка приподнимает голову.       — Добрый вечер, — ведёт плечом Лекса, кивая. Она не позволяет своему взгляду задержаться на её лице ни секундой дольше, чем нужно, и сразу разворачивается к отодвигающей стул сестре. — С днем Единства, офицер Гриффин, — тихо бросает она через плечо, небрежно поправляя волосы, и снова поворачивается лицом к офицеру. Кларк отвечает тем же, когда Дейзи всё-таки садится.       — Поужинаешь с нами, Кларк?       Дейзи звучит почти умоляюще; она смотрит на офицера своими большими голубыми глазами и хлопает ресницами, делая своё любимое лицо для таких случаев, перед которым никто не может устоять. Лекса несильно толкает её локтем в ребро, подняв брови.       — Уверена, что у солдата Гриффин очень много работы, мы не можем её задерживать. Сегодня ведь будет огромное празднование.       — Пожалуйста! Она расскажет тебе, что я уже умею, — она снова повторяет свой хитрый приём, но уже с удвоенной силой и Лекса понимает, что не может сопротивляться этому. Она слегка улыбается и поворачивается к Кларк.       — Если вы не против, — в ответ она только сглатывает и делает шаг к ним.       — Я могу рассказать, чем мы занимались, а потом пойду, — отвечает она и Лекса удовлетворительно кивает, отодвигая соседний стул и кивая в его сторону, чтобы Кларк расположилась там.       Дейзи пододвигает к ней свой поднос с ужином, чтобы они разделили его на двоих, и Кларк только отламывает небольшой кусок хлеба.       — Спасибо, Дейзи, — она приветливо ей улыбается, — тебе нужно набираться сил для новых перевязок, — добавляет она, намекая на то, как она едва ли не перемотала всю себя несколько минут раннее.       Тринадцатая снова наигранно хмурится и берёт в руки ложку, чтобы зачерпнуть кашу.       — О, Кларк, скажи, что я сделала такую же повязку на твоей голове и-де-аль-но, — спохватилась Дейзи с полным ртом каши, последнее слово растягивая по слогам и отбрасывая ладонь в сторону. Лекса не может оторвать от неё взгляд, откусывая краешек сухого огурца. Глаза сестры светятся счастьем и радостью, вдохновением и воодушевлением. Она выглядит таким ребёнком с набитыми едой щеками, поэтому Лекса не может удержаться, чтобы не сказать ей есть помедленнее.       Кларк прочищает горло и снова ей улыбается.       — Да, — она машет головой в подтверждение своим словам, — у неё получилось с третьего раза, это почти рекорд, — она поворачивается к Лексе и встречает тёплый и расслабляющий зеленый взгляд, предназначенный для её сёстры. Она снова прокашливается и теперь её голос звучит уже увереннее. — Дейзи очень хорошо справляется со всем, чему я учу. Ловкие руки очень пригодятся в медицине, а она очень быстрая и проворная.       Лекса снова улыбается на слова Кларк, рассматривая румяные от похвалы щеки зардевшейся сестры. Она неспеша поднимается и проходит через стул, на котором сидит Тринадцатая. Лекса осторожно наклоняется к её голове, заправляя волосы за ухо.       — Ты молодец, медвежонок, — громким шёпотом говорит она, растрёпывая светлые волосы и оставляя полный любви поцелуй на покрасневших щеках. — Кто-нибудь хочет чай?       — Сделаешь мой любимый для Кларк?       — Конечно, — она подходит к обшарпанным столешницам и достаёт сухие лепестки цветов и маленькие листья чайного дерева, несколько долек высушенных яблок и кожицу цитрусовых, бросает их в термос с горячей водой, немного взбалтывает и заворачивает в полотенце.       — Вы помирились с Аньей? — спрашивает вдруг Дейзи, пока Лекса ждёт, чтобы напиток немного настоялся. Она сжимает край столешницы незаметно даже для самой себя, когда сестра упоминает её наставницу.       Между ними до сих пор всё сложно. Анья никогда больше не возвращалась к тому разговору, а Лекса не могла выбросить из головы те слова, которые она так неряшливо бросила ей прямо в лицо.       — Мы и не ссорились, — врёт она спустя несколько секунд молчания, так и не рискнув повернуться к сестре лицом. Шестнадцатая шумно сглатывает, потирая затылок, и тянется за двумя деревянными чашками.       Она бросает в них последние четыре кубика сахара, разделив поровну, когда Дейзи снова удивляет её своими словами.       — Ну да, Анья не просто так ведь ходила с этим своим «подойдешь ко мне ближе чем на четыре фута и я тебя убью» лицом…       — Дейзи, — строго перебивает она, играя желваками. — Не думаю, что сейчас это уместно, — безапеляционно добавляет она и разливает чай по кружкам, обмотав горлышко двухслойной марлей.       Тринадцатая никак не реагирует на этот тон, через секунду она уже полностью поглощена своим любимым напитком и уже подталкивает Кларк, чтобы та попробовала тоже.       Лекса садится на свой стул и засовывает в рот ещё одну ложку каши, чувствуя, как тянут мышцы во всём теле. Сегодня охота была слишком насыщенной — в лесу, в который их только недавно перевезли, животные были намного быстрее, поэтому им пришлось побегать, чтобы хотя бы приблизиться к весовой норме добычи.       — Спасибо, — благодарит Кларк, бросая быстрый взгляд на Лексу и покусывая губы. Под ожидающий взгляд она обхватывает чашку руками и подносит ко рту. Через несколько секунд её глаза расширяются и едва слышный стон вырывается из горла.       — Это очень вкусно! — восторженно говорит она и довольная Дейзи победного ёрзает на стуле.       Это такой странный вечер.       Когда Лекса шла домой она определённо не думала, что всё будет вот так.       Но Дейзи, кажется, нравится Кларк, поэтому она готова разделять с ней хоть каждый ужин, если только её сестра будет такой же румяной и счастливой.       — Лекс.! — запыхавшаяся Нисса прерывает их неловкую тишину и громкий стук дверей о стену запускает невозвратимую реакцию в организме Лексы. Сердце снова ускоряется, отбивая чечетку в груди, а между ребрами зарождается неприятное щекотливое волнение.       Она вскакивает со стула и выходит к напарнице на негнущихся ногах, крепко хватаясь за спинку стула и игнорируя обеспокоенные взгляды Дейзи и Кларк.       — Заканчивайте без меня, — тихо говорит она, разворачиваясь к двери. Нисса едва заметно машет головой, её глаза влажные и блестящие, и это почти выбивает весь воздух из лёгких.       Они быстрым шагом идут к главной площади; Двадцать первая продолжает молчать, а Лекса не может выдавить из себя ни слова, чтобы спросить, что случилось.       Видимо, что-то плохое.       Тошнота подкатывает к горлу когда до площади остаётся всего лишь несколько минут, гул голосов, который раньше она даже не замечала, усиливается, перемешиваясь с едва слышными стонами.       Уши закладывает, когда она погружается в нескончаемый поток кашля и тихих криков и всхлипов. Повсюду люди и запах гари — тела, сваленные в одну большую кучу, черноватая дымка, окутывающая весь периметр площади и разные голоса. Всё сливается в одно, пока Лекса рассматривает все вокруг себя в поисках живых.       Люди на несколько секунд стихают при виде неё и какая-то женщина мягко берёт её за предплечье, подталкивая идти вперёд.       Немигающим взглядом она смотрит себе под ноги, улавливая очертания чьих-то обгоревших конечностей, но поднимает голову, одними глазами спрашивая, что произошло.       — Пожар, — одними губами шепчет она и Лекса, наконец, делает первый вздох, игнорируя боль и давление, проникающие вместе с кислородом в лёгкие.       Они останавливаются возле нескольких тел и теперь она понимает, зачем её сюда привели. Это выжившие. Сколько их тут, шесть? Шесть выживших и целые кучи трупов?       Стон под ногами сразу же отрезвляет и сердце останавливается, стоит её глазам столкнуться с прикрытыми глазами лежащей на камне девушки.       Твёрдая поверхность неприятно давит, а Лекса даже не заметила, когда приземлилась на колени.       — Анья, — тихо шепчет она, пододвигаясь к вымазанной в гари девушке, и расстёгивает её сложную куртку. Дрожащие руки удаётся подчинить себе и движения становятся чуть более уверенными, но ожоги, которые Лекса видит под одеждой, совсем не придают надежды.       Всё вдруг стихает. Никаких голосов вокруг, никаких стонов и криков. Остаётся только наставница, её почти сгоревшие волосы и тысячи волдырей на шее и плечах. Остаются только её губы, шевелящиеся в попытке хоть что-то сказать, и кровь, которая льётся сквозь них по подбородку.       — Всё будет хорошо, — слышит Лекса тихий леденящий шёпот, прежде чем понимает, что это она сама. Внутри всё застывает, стоит ей пододвинуться к девушке и аккуратно положить голову на свои колени.       Пустота, наполненная колючим льдом, проникает в лёгкие, поступая к венам, но Лекса не позволяет себе расклеиться. Холодный пот бежит по позвоночнику, а напряжение в пальцах лучше не делает.       — Ожог дыхательных путей, — тихо шепчет кто-то в двух шагах напротив и она на автомате поднимает взгляд. Как Кларк тут оказалась?       Надежда в зелёных глазах разбивается вместе с сердцем вдребезги, когда она, поджав губы, едва заметно машет головой.       Лекса почти сразу снова наклоняется к Анье, так беспомощно лежащей на её коленях, и едва улыбается.       Девушка снова пытается что-то сказать, но из горла вырывается только тихое бульканье, сопровождаемое очередной порцией крови. Всё вокруг исчезает, вся вселенная сосредотачивается на раскосых глазах, залитых красной жидкостью.       — Й… Я ник… огда не… — её губы едва ли складываются в буквы, язык ворочается в кровавом омуте, переполненном болью и отчаянием, и Лекса снова и снова думает о том, сколько же времени они потеряли на бессмысленные ссоры.       — Ш-ш-ш, — прерывает её Лекса на полуслове и всё перед глазами расплывается. Ей хочется, чтобы кто-то сильно ударил её по щеке, чтобы прийти, наконец, в себя. Анья не умрёт. Она не умрёт. Не сегодня и не завтра. — Ты не умрёшь.       Вторение своим мыслям совсем не помогает; её глаза тухнут, приобретают всё более и более безжизненный и холодный оттенок — она сдалась. Анья сдалась и смирилась, и это осознание болью обволакивает обглоданные окровавленные рёбра.       — Не ж… — она тихо всхлипывает и сплёвывает кровь в сторону, — жалела…       Именно это добивает Лексу. Анья не хочет становиться ещё одним невидимым шрамом на её теле.       Анья не хочет, чтобы она думала о брошенных ею словах, как об истине, не хочет, чтобы всю свою жизнь Лекса помнила именно об этом, как о последнем их разговоре.       — П…ости, — лёгкие ходуном ходят под занемевшей ладонью Лексы.       Ледяные порывы ветра бьют по влажным, в крови измазанным щекам, но боль от жёстких ударов не чувствуется. Лицо Аньи продолжает размываться все больше и больше, и Лекса в глупой попытке успокоить себя щипает свою ладонь. До боли щипает. Синяк останется.       — Я никогда в этом не сомневалась, — шепчет она, ближе наклонившись к захлебывающейся в кашле Анье. Не так она представляла этот разговор. В ушах гул, на языке грязь, в глазах дым. Запах гари беспощадно жжет ноздри.       — Не делай того, о чем будешь жалеть, Лекса, — отчётливо шепчет Анья снова, продолжая отхаркивать сгустки крови. Лекса прекрасно понимает, о чем она.       Даже сейчас она в первую очередь думает о восстании — болезненно оттененным отголоском отдаётся где-то под сердцем. Почему всё должно быть именно так? Почему они должны были родиться в таком мире, в котором места для всех нет. Есть место для таких, как Кларк — ценных солдатов, офицеров, детей ценных родителей и внукам ценных бабушек и дедушек, для таких, как Лекса, Анья и Нисса — нет.       Анья протягивает дрожащую руку к присевшей рядом с ней Ниссе.       — Не будь тряпкой с Лексой, Нис, — шепчет она ещё тише и Лекса переводит взгляд на подругу. Щёки мокрые, когда она улыбается в ответ и прижимает руку к щеке плотнее. Внутри странно пусто. Лекса машинально переплетает пальцы со свободной рукой Ниссы. Дейзи сжимает её плечи сильнее.       — Не буду, — сквозь смех и слёзы отвечает Нисса, — если ты не умрешь.       — Договорились.       Анья соглашается легко; это ложь. Она прекрасно знает. Обнадеживать здесь некого.       Дым вокруг становится ещё плотнее — гарь пробирается в нос, лёгкие, прожигает огромные дыры, которые заполнены ничем не будут.       Лекса не может, но оставляет долгий поцелуй на лбу сжимающей её ладонь Аньи — хватка не ослабляется, нет. Усиливается с каждым вздохом, с каждой вечностью тянущейся секундой давление становится хуже. Много чего хотелось бы еще сказать.       — Вы трое… — Анья снова закашливается; кровь переполняет её рот и Кларк осторожно наклоняет её голову на бок, чтобы та не захлебнулась. — Лучшее, что со мной случилось.       Лекса сглатывает режущий ком в горле, пытаясь смахнуть обжигающие слёзы, так неожиданно собравшиеся в уголках глаз. Она пытается улыбнуться и всхлипы, доносящиеся от Дейзи, не помогают.       Дождь капает тяжелой каплей прямо на расслабленный лоб Аньи, с оглушающим шумом касаясь её кожи. Лекса сдержала обещание — Анья её слёз всё же не увидела.       Еще более оглушающий гудок преследует душераздирающий плач. За ним следует гимн Нового Мира.