***
— Мне правда кажется, что Анья была права. Лекса замирает. Тремор на долю секунды снова пробирается к рукам, но кружки удержать всё же удаётся. Она неспешно ставит их, наполненные крепким чаем, на стол. Пар приятно подымается от жидкости в воздух; сегодня им позволили подогреть воду, поэтому к холодной кашеподобной затвердевшей массе сегодня получается подать горячий, исходящий таким редким для глаз паром, чай. — Я знаю, что ты хочешь меня защитить, но не думаю, что этим защищаешь. В этот раз первый её инстинкт — не закончить диалог, даже не дослушав то, что хочет сказать Дейзи. Это удивляет даже саму Лексу, так отчаянно почти всю свою жизнь этого разговора избегавшую. — Даже если бы мы все от этого погибли, это было бы лучше, чем продолжать жить такую жизнь. Дейзи подходит, засунув ложку каши в рот, к застывшей на месте Лексе, и её объятия такие крепкие, что перехватывает дыхание. Она утыкается носом ей в грудь, сжимая хватку на талии, и Лекса обволакивает её хрупкое тельце всем своим телом. — Мы все всё равно рано или поздно здесь умрём. Смерть Аньи, должно быть, снова напомнила обо всём том, что она уже здесь видела, а желание всё здесь изменить Дейзи всё же успела привить Мира. Эта женщина успела оказать влияние на всех в радиусе километров, думает Лекса, оставляя поцелуй в растрепанных волосах сестры. — Я просто хочу, чтобы ты была в безопасности, — шепчет ей Лекса в ответ. — Здесь никто из нас не в безопасности, не так ли? Звучит гудок, объявляющий о скором начале рабочего дня, а это значит, что скоро Дейзи нужно будет уходить. — Солнышко, обещаю, мы поговорим об этом чуть позже, — отстраняясь от сестры говорит Лекса. Дейзи несмело улыбается и она заправляет ей прядь за ушко. — Причешись, сейчас Нисса придёт, — мягко добавляет она, целуя Тринадцатую в лоб. Дейзи бодро кивает и в эту же секунду открывается дверь и на пороге появляется Двадцать первая. Лекса приветственно ей улыбается, протягивая чашку с ещё тёплым чаем, и Нисса через несколько минут с упорством принимается заплетать Дейзи косы.***
Было что-то странное в смерти Аньи, и, почему-то, Кларк была в этом уверена. Только вот ни доказать это, ни опровергнуть, для своего разума она не могла; что-то всё же покоя не давало. Может, это слезящиеся глаза Лексы и рыдающая на её плече Дейзи под мелодию гимна Нового Мира. Может, Лекса к этому отношения совершенно не имела. Может, это было глупо, только сердце продолжало щемить от вида обугленного тела Аньи и криков людей позади. Погибло еще семь человек, пятеро из них на месте, а два спустя несколько часов после происшествия. Солдаты не прекратили свои празднования, и Кларк впервые за всё это время почувствовала облегчение от того, что больше не восхищалась Новым Миром так, как раньше. Как она могла? Теперь, когда картина стала яснее, когда огромная черта прояснилась между ею и солдатами, дышать стало легче. Только вот почему же она продолжала задыхаться? Позавчерашний вечер был впервые для Кларк трауром. День, который она двадцать пять лет, из года в год, праздновала едва ли не больше, чем собственный день рождения; день, в который рождались мечты и надежды, день, который в Полисе отмечался шумно и красиво, с таким великолепием, коего Кларк даже представить себе не может — что же, позавчера ведь было столетие. Столетие существования этого кошмара. Что сказала бы Эбби сейчас, если бы увидела свою дочь? Донесла бы она на неё Четвертому, своему драгоценному крёстнику, за то, что Кларк больше не хочет быть частью этого нового мира? Как бы сложился их разговор, стоит Кларк хотя бы мельком это упомянуть? С каждым днём количество вопросов в голове только растёт, а решебника не найти. Ответы, которые ей нужны, спрятаны где-то настолько глубоко, что вряд ли хоть когда-либо Кларк удастся их узнать. Как давно Виктор об этом узнал? Как только стал Четвёртым, или когда попал в совет отца? Когда водил Кларк по закоулкам капитолия и рассказывал истории, прочитанные в старых книгах, знал ли он уже об ужасах, творящихся всего лишь в нескольких десятках миль? — Заключённые 01-24-17, 01-36-78 и 01-45-63, присоединитесь к той тройке, что разгребает вещи, — голос Миллера теперь звучит намного увереннее, хоть его и посещали время от времени панические атаки после подстрела. О его настрое Кларк спросить не решалась, даже если понимала, что у человека, которому Лекса прострелила бедро, сочувствия к секторианцам будет не много. Их имена Кларк не знала, кроме как Рут под номером семнадцать, так как именно с ней Лекса вела свою холодную войну. Даже если они с ней чувствовали себя достаточно комфортно, чтобы называть друг друга по имени, имён остальных она не слышала. На улицах заключённые практически не разговаривали между собой, это происходило крайне редко и настолько тихо, что практически нереально было услышать даже тему разговора, не то, что имя. Кларк сидит у неизвестно сколько уже нефункционирующего фонтана на прохладном бетоне, устало разглядывая работающих секторианцев. По щекам некоторых из них всё ещё время от времени текут слёзы, большинство, всё же, смогло абстрагироваться от всех этих смертей, чтобы не сойти с ума, разгребая их сожженные вещи. Практически дотла сгорели несколько метров общежития, в котором все они проживали. Причину возгорания установить не удалось, — Кларк сомневается, что её хоть кто-нибудь даже пытался установить — однако огонь был все же агрессивный. От чего мог разгореться такой пожар, если у заключённых практически никаких личных вещей нет? Если бы это был кто-то из заключенных, не представляет ли этот кто-то достаточную и для солдат угрозу, чтобы его хотели найти? Разве упустили бы солдаты возможность снова над кем-то поиздеваться? Впрочем, они всё же могут найти «виноватых», чтобы устроить очередную казнь сегодня вечером, поэтому с выводами Кларк не спешила. Рут вдруг подходит слишком близко к Кларк, поэтому свисток одного из солдат обращается именно к ней. Она отскакивает назад за мгновение и деревянная метла выпадает из её дрожащих рук, с характерным стуком, от которого содрогаются все, кто находится близко, падает на кладку. Рут шустро, насколько это возможно, подбирает её и продолжает сгребать развевающийся ветром пепел. Её глаза красные, залитые кровью, может от удушья, а может и от чего-то другого. Её взгляд бегает рядом с Кларк и не останавливается. — Семнадцать, тридцать восемь и двадцать три, вы до шести свободны, — приказывает им Кларк ледяным бесстрастным голосом, окидывая площадь беспристрастным взглядом, — потом меняетесь с семьдесят восьмым, шестьдесят третьим и двенадцатым. Кларк и двое солдатов из её отряда ощупывают заключённых, чтобы ничего из инструментов они унести не смогли, — таков протокол — и все трое расходятся в разные стороны, чтобы отметиться у дежурных. Рут бросает ещё один беглый взгляд на Кларк, прежде чем разворачивается и уходит в сторону своего дома. Её шаг ускоряется до возможной скорости и уже через несколько минут силуэт скрывается в закоулках сектора. Дверь в дом семнадцатой скрипит ещё громче, чем у Лексы, и Кларк сморщивается, надеясь, что не привлекла лишнее внимание. — Офицер Гриффин, — Рут тутже подскакивает с деревянной лавки, застеленной одеялами и полотенцами, и отходит в сторону, едва не задевая ведро с водой, стоящее рядом. Её движения рваные, руки продолжают дрожать, а глаза полны слёз. — Всё в порядке? — спрашивает Кларк, отбросив все ненужные протоколы общения с заключёнными, ведь что-то внутри трезвонит во всевозможные звоночки, что что-то не так. Рут растерянно машет головой, опустив руки по швам и поджав губы. — Моя дочь… — её голос хриплый и протяжный кашель прерывает её слова. — Она больна, — Рут отходит ещё дальше, и теперь Кларк открывается маленькая сжавшаяся на этой лавке девочка, укутанная в одеяло так, что только глаза были на виду. Кларк за секунду оказывается на лавке, взглядом спрашивая, можно ли ей присесть, и после ответного кивка Рут, садится рядом. — У неё уже началась лихорадка, — шепчет подошедшая Рут и опускается рядом с лавкой на колени, оказываясь у головы ребёнка. Трина, кажется, так зовут малышку, со всех сил сдерживает рвущийся наружу кашель при виде Кларк в форме солдат. Времени чертыхаться нет, да и переодеться не во что. Кларк трогает её лоб и ужасается, насколько он горячий. Она могла бы дать ей свой браслет, отслеживающий температуру тела, только вот все изменения сразу же отправлялись в главный корпус, а так рисковать нельзя. — Если солдаты узнают… — Я знаю, — перебивает её Кларк, пытаясь распутать скомкавшееся у ног одеяло. Кашель, вырывающийся из горла Трины, глубокий и рваный, почти что истошный; тихий свист настораживает ещё сильнее — если у неё пневмония, без серьёзных медикаментов здесь не обойтись Запах гари и расплавленного металла чувствуется даже здесь и точно не способствует тому, чтобы Трине стало лучше. Кларк достаёт из переносной сумки небольшой свёрток с лекарствами первой необходимости, который она была обязана носить с собой в связи со своим медицинским образованием. Она поднимает взгляд на Рут, чувствуя её недовольный взгляд, но твердо зная, что это единственное, что она может сделать, чтобы помочь маленькой Трине. — Это поможет с жаром, — тихо говорит Кларк, доставая одну таблетку и ловким движением разламывая её напополам. — Принимать можно только половину, не чаще чем раз в двенадцать часов. Сколько тебе лет, Трина? — она поворачивается к спрятавшейся в одеяла глубже девочке, но она только бросает испуганный взгляд в сторону матери. Конечно, она боится её. Это осознание уже даже не ранит настолько, как поначалу — она ещё ничего не сделала, чтобы дети здесь перестали её бояться. Рут настороженно, но одобрительно кивает, и только потом Трина тихонько охрипшим от кашля голосом отвечает: — Пять. — Тогда всё правильно, — слегка улыбается Кларк, протягивая Рут таблетки, — только после еды с большим количеством жидкости. Кларк внимательно следит за тем, как Рут помогает маленькой Трине проглотить половинку таблетки. Её сердце разрывается от сострадания к этой маленькой девочке, заброшенной в этом опасном мире. Если солдаты узнают, что она больна, они могут поместить её в карантин, если не сразу в красную зону, которая будет означать только одно — конец. Когда Трина, хоть и с трудом, но проглатывает таблетку, Рут деликатно вытирает ей лицо мокрым полотенцем, чтобы облегчить жар. Она снова приглушенно кашляет, пытаясь скрыть кашель толстым слоем одеял. Её глаза блестят, и дыхание слишком учащённое, и Кларк срочно нужно найти хотя бы какой-нибудь термометр, чтобы контролировать температуру её тела, иначе малышка просто сгорит. Рут молча смотрит на свою дочь, выражение беспомощности и тревоги читается на ее лице, но поглаживая её лоб она всё же пытается улыбаться. — Всё будет хорошо, солнышко, скоро ты поправишься, — шепчет она и Кларк освобождает для неё место, на которое Рут сразу же садится. Трина, убаюканная и успокоенная мамиными прикосновениями, прикрывает глаза. — В шесть я буду на площади, — тихо, но решительно говорит Кларк. — Есть ли кто-то, кто может побыть с ней, пока ты будешь работать? — Рут колеблется, но через несколько секунд всё же кивает. — Предупреди их, что приду я. Я принесу инструменты, которые мне нужны будут для диагноза. Есть ли у Трины какие-нибудь аллергии? Рут растерянно пожимает плечами, прикусывая и так искусанные до крови губы и её глаза набираются слезами, когда от девочки доносится хриплый стон. — Ни на что, что нам давали здесь, аллергий нет, но… Да, здесь им дают немного и знать наверняка есть ли аллергическая реакция на какие-нибудь препараты практически невозможно. Это, конечно, риск, но всё же лучше, чем бездействие. — Жаловалась ли она в последнее время на что-то, может, была более капризной или были какие-то боли? — Рут кивает, при этом её взгляд все еще полон тревоги. Она начинает рассказывать о симптомах Трины, говорит, что девочка стала жаловаться на боль в груди, сильный кашель и затрудненное дыхание. Кларк внимательно слушает, стараясь составить максимально точную картину. Если это и вправду пневмония, понадобятся детские антибиотики, доступ к которым очень ограничен. Впрочем, это будет проблема Кларк, с которой ей придётся разобраться. Она не позволит ребёнку погибнуть, не тогда, когда она здесь. — Если её состояние ухудшается, ты должна немедля найти меня и сказать, что я назначила инспекцию жилищной площади, — Рут решительно кивает, подбирая пальцами слезы, собранные в уголках глаз, и поворачивает голову в сторону дремлющей девочки. — Она поправится? — отчаянье в её тихом голосе заставляет кровь стынуть в жилах, но Кларк не позволяет себе дать слабину, поэтому кратко кивает. С Триной всё будет хорошо.***
Ближе к шести начинают сгущаться сумерки. Ещё безлюдные обычно в это время улицы сейчас кишат заключёнными, которые продолжают работать на площади, чтобы привести её в обычный вид. Камни площади, молчаливые свидетели смертей, кажется, впитали всю кровь, что лилась здесь позавчера ночью рекой, и приобрели розоватый оттенок, прямо как окрашенное в красный небо, которое теперь, спустя столько времени, уже практически не чарует Кларк своей красотой закатного солнца. Она могла бы найти время полюбоваться видом, только вот это ощущалось здесь кощунством, особенно сейчас, когда кровь, проникшая в щель брусчатки, еще так свежа. Кларк всё выглядывала в сгущавшихся сумерках лицо Рут, чтобы убедиться, что пока что всё шло нормально и Трине не требовалась дополнительная помощь, только её ещё не было. В своём домашнем наборе она смогла найти стетоскоп, который надёжно спрятала под формой, и несколько пачек антибиотиков. Свой запас в сумке она теперь сможет подменить и положить целую упаковку, а уже открытую оставить у Рут с Триной, чтобы она не наведывалась к ним слишком часто, ибо солдаты могут что-то заподозрить. Лицо Рут показывается через несколько минут, как раз к шести, и Кларк облегчённо выдыхает, хоть ни слова ещё от неё не услышала. Её шаг издалека кажется бодрым; возможно, Трине стало хоть немного, но лучше. Выждав около двадцати минут, Кларк неспеша, выжидая, направляется к дому Рут и Трины. Периодически она вклинивается в бестолковые разговоры солдат, пытаясь понять, как всех этих людей воспитал один и тот же режим, но продолжает медленно двигаться в сторону дома. Конечно, это риск. Сейчас её можно так легко поймать и Кларк даже не стала бы сейчас что-либо отрицать, что однозначно привело её к только одному — казни. Стала бы Кларк пытаться вырваться и спастись? Или, возможно, это и был бы самый героический поступок в её жизни и именно так она могла бы хотя бы на чуточку приблизиться к тому, чтобы «спасти человечество», как называли её работу Белл и Октавия. Неожиданно для себя, в доме Кларк видит Лексу, стоящую на кухне спиной к окну. Она даже на миллисекунду запинается, прежде чем открыть дверь внутрь и думает, стоит ли постучать. Только это ещё больше задержит её время здесь, прямо на пороге, и увеличит шансы солдат её увидеть. Поэтому Кларк заходит. Лекса поворачивает голову в её сторону, приветственно кивая, и в её глазах пробегает искра. Возможно, Кларк всё же смогла зажечь в её вечно грустном взгляде хотя бы чуточку надежды и это на секунду согревает сердце. Её волосы сейчас распущены, слегка растрёпаны осенним ветром, а всё ещё усталый взгляд снова тусклый. Она очевидно уставшая, настолько обессиленная, что теперь даже свою железную броню не в силах на себя надеть. Кларк находит себя растерянной; она не знает, что сейчас сказать или что сделать, будто бы на миг забывает, что они обе здесь ради Трины. — Как она? Лекса рвано ведёт плечом, снова уткнувшись в то, что делает. Здесь пахнет разными травами, некоторые из них Кларк даже не может определить. — Температура спала, она сейчас спит, — отвечает Лекса, продолжая толочь какую-то зелень в деревянной ёмкости. Кипятка, к сожалению, сейчас не раздобыть, поэтому настоящий чай сделать не выйдет. Лекса заливает свою смесь водой и закутывает в полотенце, как она делала с чаем, и отставляет в сторону. — Проходи, — говорит она и показывает рукой в глубь дома; и правда, чего же Кларк все это время здесь стояла? Кларк проходит вслед за Лексой, и та ведёт её наверх, по еле как сколоченной деревянной лестнице, ведущей в микроскопических размеров коридор. Здесь, на втором этаже, две двери, одна из них почему-то исцарапана, будто ногтями, и от этого по руках пробегают мурашки. Лекса ведёт её в другую комнату. Кларк даже не знала, что можно настолько беззвучно открывать такие двери, как делает это Лекса. Она передвигается так тихо, что не знала бы Кларк, что та стоит сбоку, никогда бы не догадалась. Она бережет сон Трины так, будто это самое ценное, что у неё есть. Трина лежит на небольшой деревянной кровати и гарью здесь уже не пахнет. Лекса аккуратным движением ставит банку с травами на небольшую тумбу и от неё тут же начинает распространяться приятный свежий аромат. — Это тимьян и череда, хорошие противовоспалительные и от кашля неплохо помогают, — шепчет Лекса, кивая в сторону банки. — Не смогла достать мёд или лимон, поэтому… — Думаю, в её случае твоё средство лучше, — скованно улыбаясь так же тихо шепчет Кларк в попытке хотя бы немного приободрить Лексу тем, что она всё делает правильно, но холодный взгляд Лексы становится теплее только при взгляде на Трину. Не то, чтобы Кларк хочет, чтобы он теплел при взгляде на нее, наверное, совсем нет, но помочь всё же хотелось. — Где ты научилась этому? Лекса садится на пол у изголовья кровати, поджимая под себя колени, и протягивает руку к подрагивающей во сне Трине, и кивает головой в сторону кровати для Кларк. Она аккуратно присаживается. — Мама умерла, когда Дейзи было пять, — её взгляд направлен прямо на третью, и она берёт в руки маленькое влажное полотенце, чтобы протереть её блестящее от пота лицо. — Пришлось научиться, после её смерти Дейзи очень часто болела, — поясняет она, не поднимая глаз. Пульс несколько секунд шумно отбивается в ушах и кровь от лица отбывает резко, так, что аж голова кружится. Кларк знала, что Лекса была главным опекуном Дейзи, но не знала, с какого времени. Связь между ними тянулась годами, ведь с самого детства Дейзи её воспитывала Лекса. Совсем неудивительно, что у шестнадцатой настолько сильно развито чувство ответственности и желание защитить сестру. Лекса продолжает ласково ухаживать за спящей Триной, словно это самое важное дело на свете. Кларк внимательно следит за этой сценой, и сердце её разрывается от тепла, которое она испытывает когда видит, как Лекса заботится о девочке. Даже всё то, что она пережила, не смогло отобрать у неё преданность своим людям и любовь, так яро бултыхающуюся в её зелёных глазах. Черствой она стала только по отношению к солдатам, к остальным же она была терпеливой и доброй, готовой пожертвовать всем ради близких себе людей. Её взгляд на солдат холоден настолько, что до костей пробирает; если бы отчуждённость была измеряема в холоде, Лекса с лёгкостью могла бы заморозить океан. Но сейчас, когда она смотрит на всё ещё дремлющую Трину, её взгляд мог бы растопить самую заледенелую окаменелость. — Это не было легко, — шепчет Кларк, обращая внимание на мрачные воспоминания, которые, должно быть, приходят Лексе вместе с её словами. — Ты сделала невероятное для Дейзи. Лекса медленно опускает руку и поворачивает голову, чтобы встретить взгляд Кларк. Её глаза полны горечи, но теперь не настолько холодны. — Это было самым важным делом в моей жизни, — признается она тихо. — Несмотря на все сложности, я никогда не жалела о том, что выбрала путь, который выбрала. Это не только моя заслуга. Со мной была Рут, позже Нисса с Костией… И Ник. Возможно ли, чтобы взгляд был одновременно радостным, но до такой степени печальным, что в комнате становилось холоднее? — Ник это..? — решается всё же спросить Кларк в надежде на то, что сегодня Лекса сможет ей открыться. Конечно, её интересовала история Лексы, люди, которые её окружали и всё, что происходило в её жизни, ведь благодаря — или вопреки — всему этому сейчас перед ней сидит такая Лекса. Такая, которую хочется узнать. Такая, которой может удасться всё изменить. — Мой старший брат, — улыбка ненавязчиво касается её глаз, и она снова поглаживает Трину по румяной щеке. — Отец Трины. Они не связаны кровью, только душой, так он любил об этом говорить. Кларк не знала, что именно это связывало Лексу с Триной и Рут. Впрочем, она вообще не знала, что их связывает. История, лежащая за ними тремя остаётся тайной за семью замками, но сейчас Кларк хотя бы немного, но приближается к истине. О том, откуда такой интерес к жизни Лексы, думать не хочется. Она знает, что между ними ещё многое предстоит разгадать и понять, но в этот момент она ощущает, что они движутся в правильном направлении. Может, ей даже удалось хотя бы немного, но подтопить ледяную стену, окружающую Лексу. Рядом с Триной этой стены нет. Рядом с Дейзи этой стены нет. Рядом с Ниссой этой стены нет. Рядом с Кларк она всё ещё двойной толщины, только вот, возможно, по этой самой стене уже пошла трещина. Здесь, рядом с ребёнком, которого Лекса так защищает, она всё ещё кажется уязвимой, молодой девушкой. Её слегка сгорбившиеся плечи несут на себе ответственность целого мира, но сейчас всё, почему-то, отходит в сторону. Сейчас она просто женщина, которая заботится о дорогом ей человеке, и это не может не завораживать. Кларк понимает, что не может отвести от неё взгляд. Трина просыпается от разрывающего горло кашля и Лекса аккуратно поддерживает её за спину, легонько поглаживая, чтобы малышка не захлебнулась. — Мне папа снился, — бормочет она, возможно, ещё сквозь сон, и сонно потирает глаза. Лекса ласково ей улыбается, хоть глаза и говорят об обратном. — Это был хороший сон? — нежно спрашивает она, усаживая Трину так, чтобы Кларк могла её прослушать. Её руки заботливы настолько, что, Кларк уверена, ощущаются перинами, ласкающими кожу. Девочка кивает, улыбаясь. — Прекрасно, — говорит Лекса мягким голосом, продолжая гладить её спинку. Кларк на секунду становится неловко от интимности этой картины и она чувствует себя здесь непрошеным чужаком, только вот она уверена, что эта сцена ещё надолго отпечатается в её памяти. — Ты помнишь Кларк? — спрашивает Лекса у Трины, которая спустя несколько секунд, встретившись взглядом с Кларк, кивает. — Она пришла снова тебя осмотреть, но не бойся, я буду прямо здесь. Трина снова кивает, уже немного более расслабленно, и Кларк неспешно, чтобы не напугать малышку, начинает свой осмотр. Горло оказывается слишком раздраженным от такого надрывного кашля, но ничего большего Кларк не увидела. Пульс ускорен, правое лёгкое не прослушивается совсем, а в левом отчётливо слышны хрипы. Лекса даёт ей свой травяной отвар и Трина забавно хмурится, пока делает несколько глотков, но всё же послушно выпивает всё до дна. Её тёмные пушистые волосы сбились в один большой ком, поэтому Лекса предусмотрительно предлагает ей сделать какую-нибудь несложную причёску. — Я, конечно, не такой мастер, как Нисса, но тоже кое-что умею, — шутливо говорит она, и Трина воодушевленно кивает. Её глаза загораются, стоит Лексе прикоснуться к её волосам, но она тут же зевает. Лексины спокойные движения убаюкивают даже Кларк, что уж говорить о и без того сонной Трине, которая уже через несколько минут их тихих разговоров на ходу засыпает. Лекса рассказывает ей о ежедневных занятиях Дейзи, даже о том, что Кларк время от времени обучает её медицине; говорит о лесах, в которых бывала и о животных, которых здесь уже видела. Её голос монотонен, но слушать её разговоры для Кларк интересно, и она, точно Трина, ахает от её описаний огромных лосей и маленьких оленят, только не вслух, а так, чтобы только ей одной было известно, что это её впечатляет. Лекса заплетает её непослушные, но потрясающие волосы в пышную косу, и к этому моменту Трина уже полностью погрузилась в сон. — Ты смогла определить, что у неё? — Без снимков сказать наверняка нельзя, но я уверена на 99%, что это пневмония. Я не могу определить, чем она вызвана без анализов, но антибиотики и парацетамол должны помочь. Я уже объясняла Рут, как обращаться с жаропонижающим, но с антибиотиками так нельзя, — Кларк открывает свою сумку и достаёт свёрток размером еще меньше, чем утром. Лекса внимательно наблюдает за её движениями. Она медленно и осторожно разворачивает сверток, в котором скопом собраны все упомянутые ею таблетки. — Те, которые уже поделены, это антибиотики. Я разделила их так, чтобы уменьшить дозировку примерно равномерно вдвое, их нужно принимать дважды в день после еды в одно и то же время, с интервалом в двеннадцать часов, — Лекса кивает, и Кларк отделяет их от остальной массы парацетамола, — эти можно разделить самим, я не стала, чтобы не перепутались. Жаропонижающие слегка желтоватые, но если вы не будете уверены, что из этого что, обращайтесь ко мне и я смогу помочь. — она снова перевязывает сверток и передает его Лексе, которая сразу прячет его в карман своей формы. — Через несколько дней её состояние должно нормализоваться, если это бактериальная пневмония, — Кларк не продолжает, только сглатывает на кончике языка оставшиеся слова. Лекса не спрашивает — и сама знает. — Я сделаю всё, чтобы Трина оправилась, — заверяет Кларк слегка потухшую Лексу и та мгновнно поднимает свой взгляд, чтобы посмотреть в глаза Кларк. — И потом… потом мы найдем способ помочь ей начать новую жизнь.