***
К моменту, когда Кларк появилась в Главном корпусе, количество зараженных в тяжёлом состоянии уже перевалило за полсотни, и об этом было известно уже всем. Полчаса назад она отправила каждому солдату уведомление, в котором говорилось о встрече здесь, в Главном корпусе, и она ожидала первую сотню солдат к шести. Некоторые из них выглядели откровенно растерянно: частые и скомканные перешёптывания, недоумение во взгляде; некоторые в третий раз проходили саночистку и дезинфекцию, а некоторые, в основном те, кто здесь уже не первый год, выглядели совсем не озабоченными ситуацией. Но все собрались здесь по приказу, и Кларк была решительна в своём решении объединить усилия в борьбе с надвигающейся эпидемией. Её присутствие, однако, нерешительность солдат затмило. — Офицеры, — она приветственно всем кивает и все разговоры сразу прекращаются. — Я знаю, что многие из вас сейчас волнуются и не знают, как действовать, — начинает Кларк. — Но мы собрались здесь, чтобы сделать все, что в наших силах, чтобы не позволить этому вирусу распространиться на наших людей. Поэтому с сегодняшнего дня сектор закрывается на карантин, — её голос жёсткий и холодный, чёткий; с ними нет нужды разбрасываться разъяснениями — этому в Новом Мире не учат. — В течении десяти минут каждому Служащему Сдерживающих Войск первого сектора придут соответствующие инструкции и новые правила, которые вы обязуетесь соблюдать. Все синхронно кивают, видимо, успокоенными тем, насколько уверенно звучали её речи. Если Кларк знает, что делает, значит все они будут в порядке, — в это верить больше, чем приятно. — Сначала я должна спросить, присутствуют ли в числе находящихся здесь солдаты, которые добровольно хотят присоединиться к карантинному патрулю? — около двух дюжин солдат делают шаг вперёд, и один из них бросается в лицо сразу — Райкер Билмор, не раз замеченный ею в попытках задеть или унизить Лексу и Рут, не говоря уже о непонятной ей особой ненависти, которую он испытывал к заключённым. Такие люди здесь точно не нужны. — Прошу вас всех записаться у стойки Рейвен, потом я сама лично выберу три команды, которые будут со мной работать. Все остальные — свободны, распределение на период карантина будет постоянным. Пока все добровольцы записывались у Рейвен, Кларк пришлось повторить ту же процедуру со второй сотней солдат, только теперь это было немного более напряженно, так как боковым зрением она замечала дерзкие взгляды солдат, которых не собиралась брать в свои команды. Ей нужны были надежные, сильные, а главное — дисциплинированные люди, которые не выделялись своим особым отношением к заключенным и не отличались особой жестокостью, а таких, к сожалению, было не слишком много. Из этой группы Кларк больше всего интересовали люди с хорошей медподготовкой, коих в секторе было достаточно много, но далеко не все хотели применять эти знания к заключённым. Найти солдат из этой категории, которые были бы лояльны к заключенным, оказалось занятием непростым, но всё же возможным — семь человек, которых она отобрала со второй группы, проходили ту же школу, что и сама Кларк, и многие лица она знала ещё со своих школьных лет. Кларк пишет быстрое сообщение Миллеру и Макинтайр, отойдя в сторону подальше от Рейвен, продолжающей записывать всех добровольцев. После бессонной ночи голова гудит, но вовлечение в дело немного отвлекает от пульсирующих время от времени висков. Тяжесть немного отходит, ведь нужное ей число солдат она набрала, а если Миллер и Харпер откликнуться на её просьбу, то для размышлений будет одним вопросом меньше. Хорошо было бы поговорить с Рейвен, но начинать разговор первой было страшновато. Конечно, шанс на то, что это была ошибка, невелик, но всё же есть, а рисковать сейчас совершенно ни к чему, но Кларк думает, что шанс об этом поговорить ещё найдется. Как только Миллер и Харпер появляются в поле зрения, она сразу же надвигается к ним. — Офицер Гриффин, — в один голос приветствуют её они, вытянувшись по струнке. — Харпер, Нейтан, — кивает им Кларк. — У меня к вам есть личная просьба. Как вы знаете, я собираю команду, чтобы бороться с этой болезнью, — продолжает она, пытаясь распознать эмоции на их лицах, но они не проявляют ничего, что можно было бы заметить. — И мне нужны люди, на которых я могу полагаться. Уже есть несколько солдат, которые готовы присоединиться, но я хотела бы, чтобы вы двое были частью моей команды. Вы оба обладаете необходимыми навыками и дисциплиной, и я знаю, что в экстремальных ситуациях могу полагаться на вас, а сейчас мне необходимы люди, которым я могу доверять. Они обмениваются взглядами и сразу поворачиваются к Кларк, готовые дать ей ответ. — Я готов, — отвечает Миллер и Кларк выдыхает с облегчением. Она знает их обоих с армии, а Нэйтана и того раньше, и ему она доверяла если не на сто, то на девяносто процентов, поэтому знала, что он вряд-ли сейчас ей откажет. Даже после того, как один из заключенных — Лекса — подстрелил его, он никогда не проявлял к ним ненависти и просто продолжал исполнять свой «долг», будучи ответственным и дисциплинированным солдатом. К сожалению, они не смогли здесь наладить свою былую дружбу в силу множества причин, одной из которых было невосприятие Кларк здешнего мира и установок, о чём никто догадаться не должен был. Харпер же сама, казалось, предпочитала дистанцироваться от Кларк с того самого момента, как они сюда попали, но это не означало, что ей нельзя было доверить такое дело, скорее наоборот. — Я тоже готова, — отвечает она и Кларк вдруг им улыбается, теперь уже позволяя себе почувствовать облегчение, что она не одна в этом деле. — Отлично, — говорит она, — госпитали будут во втором, третьем и пятом общежитии. Во втором буду патрулировать я, но мне нужны надёжные люди в третьем и пятом. Ваша задача — контролировать всё, что там будет просиходить, включая действия солдат, особенно действия солдат, — она делает акцент на последнем и знает, что они понимают, о чем она говорит. Они кивают и Кларк добавляет: — Сообщайте мне в случае любых нарушений сразу же. Наша работа — предотвратить распространение этой болезни и защитить всех, кто еще не заразился. Я знаю, что вы справитесь. Кларк продолжает кратко разъяснять детали своего плана, не углубляясь в подробности, ведь вся информация уже была им отправлена. Она уделяет особое внимание процедурам безопасности и дисциплине, ведь одна ошибка может привести к катастрофическим последствиям. Наконец, когда все детали обговорены, Кларк смотрит на Миллера и Харпер с благодарностью. — Спасибо, что вы согласились присоединиться, — говорит она и тяжело вздыхает. — Это будет тяжело, но вместе мы справимся. — Мы всегда готовы поддержать тебя, Кларк, — отвечает Миллер, а Харпер кивает в знак согласия. С этими словами они разъезжаются, готовясь к исполнению своих новых обязанностей. Кларк остается наедине с собой, поглощенная своими мыслями, но головная боль не позволяет слишком долго задерживаться в своих размышлениях. На главной площади солдат намного больше, чем обычно, и группа, которую она отобрала, состоящая из двадцати пяти человек, стоит поодаль ото всех. Кларк смотрит на свою команду, смешанные чувства переполняют ее. Ответственность опускается на плечи очередным грузом, и если раньше она не осознавала, насколько важна сейчас её задача, то теперь, когда в её руках жизни этих людей тоже, она в полной мере понимает, насколько сложно будет последующие несколько дней, а то и недель. Ей предстоит руководить этой командой и бороться с болезнью, которая угрожает всем в секторе. — Солдаты, — обращается Кларк к ним, чтобы они сосредоточились и послушали то, что она будет говорить. — Сейчас на нас лежит ответственность за жизнь каждого и каждой, кто находится в этом секторе, нравится вам это или нет. Солдаты позади так же затихают, чтобы послушать речь Кларк, но это её не беспокоит. Она знает, что в их числе остались те, кого она не отобрала, такие как Билмор, и они будут заинтересованы её словами. — Вы разделяетесь на три группы, состоящие из двух солдат с медподготовкой и шести солдат, которые будут патрулировать госпитали в общежитиях номер два, три и пять. В отряд во втором общежитии с зараженными в тяжелом состоянии входят Кларк Гриффин, Ной Янг, Норман Брайт, Джексон Гарсиа, Миа Ли, Айден Стюарт, Хлоя Уиллис и Скарлетт Уайт. Вам указания я раздам сама лично по прибытию в госпиталь, — она показывает рукой влево, — прошу вас отойти сюда. Вторая команда из общежития номер три с зараженными с симптомами средней тяжести состоит из Люка Томаса, Грейс Уэбб, Шарлотты Браун, Амелии Уокер, Логана Томпсона, Нейтана Миллера, Джеймса Харрисона и Брайта Денвера. Второй патруль тоже собирается в группу слегка поодаль, и теперь на площади перед ней стоят три патруля, которым она частично, но может доверить жизни людей, которые нуждаются в медицинской помощи. — Это абсурд, — слышит она достаточно громкий голос сзади, прерывающий выполнение свой работы, — офицер Гриффин, вы действительно будете рисковать нашими солдатами ради этого мусора, гниющего в своих общежитиях? Все затихают ещё больше, когда Кларк поворачивается, чтобы идентифицировать говорящего. Кларк могла ожидать такого выпада от Райкера и от многих других солдат, но не от Майкла Тейлора, с которым она сюда прибыла. Он всегда казался ей достаточно рассудительным и дисциплинированным солдатом, который никогда не осмеливался нарушать приказы, но здесь, почему-то, почувствовал себя достаточно смелым, чтобы ей перечить. — Солдат Тейлор, выйдите вперёд, — обращается она к нему спокойным и уравновешенным голосом, уставившись прямо ему в глаза. Солдаты перед ним расступаются, чтобы освободить дорогу. Он делает несколько шагов вперед и теперь стоит в нескольких футах от Кларк. — Продолжайте. Сначала он оглядывается по сторонам, неуверенно пожимая плечами, но с каждым последующим словом его уверенность повышается. — Почему мы тратим ресурсы на лечение этих преступников, десяток которых и одного нашего солдата не стоят? Почему мой брат должен беспокоиться об этом сброде и рисковать своей жизнью?! — Я прекрасно понимаю, что здесь есть солдаты, которые придерживаются подобного мнения, — хладнокровно отвечает она, не позволяя ни единой мышце на лице дрогнуть, — но знаете ли вы, насколько упала продуктивность нашего сектора? Вы лично, Тейлор, хотите написать отчет в Верховный Совет и объяснить, почему мы не приносим Новому Миру пользы? Его плечи опускаются и он играет желваками, сжимая руки в кулак. — Вы готовы встать на место заключенных, которые умирают на рабочих местах, чтобы восполнить разницу между нашей нормой производительности и тем, что мы имеем сейчас? Она не ожидает от него ответа; он молчит. — Вы как угодно можете относиться к заключенным, но наша задача — помогать Новому Миру развиваться и процветать, так почему же вы так упорно стоите против этого? Может, здесь имеет место быть противостояние целям Новых Людей? Он сразу же отрицательно кивает головой, в его глазах появляется испуг, который Майкл упорно старается скрыть, но это у него не выходит. — Руководству первого сектора нужно, чтобы вы поняли, — она повышает свой голос, чтобы услышали даже те, кто в этот момент не вслушиваются в разговор, — когда болезнь дойдёт до солдат, будет уже поздно что-то предпринимать. Майкл Тейлор продолжает молчать, но его взгляд всё ещё выражает недовольство. Его взгляд скользит по солдатам в поиске поддержки, но никто к нему не присоединяется и Кларк мысленно хмыкает. Даже если она не смогла донести важность этой миссии, она чётко дала всем понять, что это важно не только в контексте сектора, но и в Новом Мире, и что от них ожидают активных действий. — Сейчас мы не можем себе позволить сомневаться в нашей миссии. В этой ситуации нужна единая команда, которая будет действовать согласованно. Если у вас есть вопросы или предложения, вы всегда можете обсудить их со мной, но, пожалуйста, помните, что наша цель — предотвратить распространение болезни и защитить в первую очередь Новый Мир. Солдаты слушают ее внимательно, и напряжение в воздухе начинает уменьшаться. Майкл Тейлор, кажется, остается недовольным, но он больше не прерывает Кларк. — Теперь, если вы мне позволите, я вернусь к выполнению своего долга, чего и вам желаю, — говорит она и показательно разворачивается к патрульным, не позволяя никому заметить зарождающееся в ней раздражение. Да, теперь хочется помыть рот с мылом за все те слова, что только что ей пришлось произнести. С каждым днём выражать преданность Новым становится сложнее, но это необходимо, чтобы у неё была возможность хотя бы как-то им помочь. — Все оставшиеся отправляются в госпиталь номер пять. Каждому патрулю были отправлены инструкции по отбиранию зараженных и симптомам, которые относятся ко всем этим категориям. Через десять минут вам будет выдано три дополнительных комплекта одежды и защитная форма, которая поможет вам не заразиться. Если у кого-то есть вопросы, прошу решать их лично со мной. Теперь все свободны. Она мысленно облегченно выдыхает, на это время и забыв о своей головной боли, которая снова даёт о себе знать. Теперь дело осталось за Лексой и тем, насколько убедительной она была с людьми.***
— Как она сегодня? Трина снова спит, поглощенная красочными сновидениями, и, кажется, будто в ближайшее время просыпаться не собирается. Она выглядит умиротворённой; появившийся на щеках здоровый детский румянец отчасти вернул ей ту естественную свежесть и жизнерадостность, которую болезнь почти у нее отняла. — Всё ещё слаба, но уже намного лучше, — тихо отвечает ей Семнадцатая и это, скорее всего, самый долгий их диалог, который не перерастает в обвинения, крики и разбитые сердца. Её голос уставший, настолько измотанный, что появившееся желание справиться и об её самочувствии Лексе приходится подавлять. Для этого очень рано. — Сегодня она выглядит лучше, — шепчет она, чувствуя утешение в том, что она всё же начала поправляться. Мимолетная улыбка появляется на лице, когда Трина во сне разворачивается и на её лицо падают кудрявые пряди. Лекса осторожно и мягко поправляет их и убирает со щёк, согрев руки, чтобы не разбудить её холодным прикосновением. Тихое дыхание Семнадцатой и тёплый запах осеннего солнца могли бы перенести её в воспоминания на много лет назад, когда между ними все не было так сложно, хотя и просто тоже не было, но в силу последних событий это не происходит. Тяжесть всего, что с ними происходило ни на секунду не покидает, не позволяя расслабиться в присутствии Семнадцатой, особенно когда Трина — единственное, что сейчас их связывает, — не учавствует в разговоре. — Я по ней скучаю, — неожиданно даже для самой себя шепчет Лекса, удивлённая своей откровенностью. Это должно было остаться в её мыслях. Рут подходит к окну, и даже если Лекса не может её видеть, она слышит, как та сглатывает, уставившись в даль улицы. Тоска по былым временам, когда Трина была беззаботной и жизнерадостной девочкой, окутывает плечи, но Лекса не позволяет безысходности присоединиться к этому чувству. — Я тоже, — говорит Семнадцатая тихо, мимолётно, и голос её дрожит, ломается на втором слове. Хотелось бы Лексе подойти и утешить, пообещать, что они обязательно со всем справятся, и Трина снова будет таким же непосредственным ребёнком. Хотелось бы успокоить объятиями и тихими разговорами на диване, только вот кипящая в горле от одной мысли об этом ярость никогда бы сделать этого не позволила. — Мам? — бормочет Трина в полудрёме и Рут мгновенно оказывается у изголовья деревянной поскрипывающей кровати, непозволительно близко к Лексе. Желание отодвинуться, встать, выйти из комнаты и покинуть этот дом Лекса пресекает, но она не произносит ни слова, не поднимает глаз, уставленных на Трину, вместо этого молчит, чувствуя как напряжение между ней и Семнадцатой остаётся витать в воздухе и топчется в желудке. — Я здесь, солнышко, — наконец произносит Рут, ласково поглаживая ей волосы. Лекса молчит, но в её груди что-то сжимается. Нестерпимое желание уйти, оставить их вдвоем, снова накрывает, но она не хочет, чтобы Трина думала, что Лекса ушла. Трина улыбается во сне, поворачиваясь теперь на бок, успокоенная присутствием матери. На мимолётную секунду глаза Лексу вдруг встречаются с влажными глазами Рут, и Лекса отводит взгляд, чувствуя, как появляется ком в горле и сердце пропускает удар. Разглядывание собственных ногтей не самое интересное занятие, но только так, хотя бы на мгновение, но можно успокоить поднимающийся внутри вихрь и не позволить ему проникнуть в лёгкие. Тишина на несколько минут окутывает освещённую солнцем комнату, пока Рут ласково перебирает волосы дочери, и хотела бы Лекса этого не замечать, но видит, как Семнадцатая смахивает выступившие на глазах слёзы. — Я хочу спрятать Дейзи и Трину как можно дальше от этой болезни, — делится Лекса наконец тем, за чем сюда и пришла. Конечно, она должна была убедиться, что с малышкой все хорошо, но главное сейчас — избежать повторного заражения или осложнений, которые может принести болезнь, а с этим может помочь только Кларк, у которой сейчас и так много забот. Рут шмыгает носом, кивая, и Лекса впервые удивлена, что та не позволила своей эгоистичности и здесь создать проблему. — Конечно, наш дом не самое безопасное сейчас место, но туда точно никто не захаживает, — колкость вырывается из неё сама, но Лекса ничего не может поделать с капелькой облегчения, которое чувствует, как только слова покидают её рот. Рут вздрагивает. — Кроме Кларк, — отвечает с тихим вызовом она, всё так же не поднимая взгляд. — Кроме Кларк, — вторит ей Лекса, — но она сможет контролировать их состояние и не допустит, чтобы с ними что-то случилось. Рут хмыкает, но глаза её всё ещё мокрые. — Я не думаю, что впускать твою подружку в постоянный круг Трины и Дейзи это хорошая идея, — её слова тихие, но не упускают свой шанс залезть глубоко, под кожу, туда, куда до этого только её словам удавалось забираться. — Она солдат, Лекса. Возможно, её комментарий про подружку, а может и уточнение насчет того, что Кларк солдат, но эта фраза практически срывает пластырь, так тщательно наклеенный Лексой на свои старые раны, и в груди становится тесно, да так, что вдохнуть тяжело. Лекса сдерживает свои эмоции, но её глаза сужаются, и взгляд мгновенно становится холодным. Рут прекрасно знает, как ударить по самому болезненному месту, и доказывала это уже не раз. — Не тебе меня предупреждать о солдатах, Рут, — её голос пронизан отстраненностью и ледяным спокойствием, и если бы она хотела, могла бы тутже заморозить Рут одним только своим взглядом за те слова, что она только что посмела произнести. — Кларк заботится о нашей безопасности, — отвечает Лекса, внутренне дрожа от гнева, который пытается сдержать. — Если бы ты была хоть немного разумнее, ты бы видела, что она делает всё, чтобы защитить Трину, рискуя ради неё своей жизнью. Рут вскидывает брови, словно не ожидала такой реакции. Она молчит, но её взгляд остаётся вызывающим и озлобленным, будто Кларк сейчас является её главным врагом. Лекса тихо поднимается с кровати, чтобы не разбудить Трину своим разговором, и выходит в коридор, пока мысли и чувства закипают внутри. Она думала, что Рут не может быть настолько неконтролируемой, чтобы позволить себе такие высказывания, но она ошибалась. Рут быстро шагает за ней и Лекса спиной чувствует, насколько быстро её дыхание. Внизу гуляет ветер и дышать становится чуточку легче, но это всё ещё не помогает утихомирить тот гнев, который Рут вновь смогла поднять из самых глубин её плоти. Она останавливается, но не поворачивается, пытаясь на секунду взять себя в руки. Сердце бьётся с такой скоростью, что кровь едва ли успевает разогнаться по венам, и она сцепляет зубы. Почему Рут всё ещё думает, что имеет хоть какое-нибудь влияние на её решения? — Ты переступаешь границу, — сквозь зубы говорит Лекса, все еще не поворачиваясь. — Мои отношения с Кларк тебя не касаются. Ты не имеешь права судить о том, что она делает или не делает для Трины и Дейзи. Рут молчит, но Лекса знает, что она слушает. Они стоят там, словно два грозовых облака, и гроза надвигается. Рут вдруг хватает Лексу за руку, и разворачивает её к себе, крепко держа за локоть. — Для Трины и Дейзи или для тебя? Лекса одёргивает её хватку, вырываясь и отходя назад, и её прикосновение неприятными мурашками отзывается на затылке. Её пальцы ледяные, а взгляд озлобленный, и этот взгляд въедается под кожу, туда, куда Лекса складывала все свои рубцы и ссадины, и теперь они снова кровоточат. Она точно ураган, готовый снести всё на своём пути, и сейчас её не остановит даже презрение Лексы. — Мне не интересны её мотивы, если она нам помогает, Рут! Ты слышишь себя и тот абсурд, который творится у тебя в голове?! Она спасла твою дочь! Рут делает несколько быстрых шагов к Лексе, и глаза её сверкают яростью. Лекса ещё никогда не видела Рут такой обозлённой, и истоки этой злости ей совсем не понятны. — И она отбирает тебя! Лекса застывает и стук сердца гулко отбивается в ушах, а кровь отливает от лица. Она сглатывает, на секунду теряясь — эти слова застают её врасплох. Отчаяние, так глубоко звучащее в её голосе, парализует. От её близости хочется сбежать, от этого взгляда хочется скрыться, и когда в её потемневших глазах вновь проблескивают слёзы, Лекса кусает внутреннюю сторону щеки с такой силой, что рот немеет, но это не помогает взять своё тело под контроль и отойти. Рут сокращает расстояние между ними за секунду и поднимает руку. Лекса зажмуривается, не зная, чего ожидать, и холодное, но нежное прикосновение к щеке застаёт врасплох ещё больше, чем застала бы пощечина. Она не открывает глаза, поджимая губы, пока пальцы Рут очёрчивают скулу, и боже, почему, но это прикосновение одновременно утихомиривает весь её пыл, но в то же время поднимает новую волну ярости, томящуюся в животе вместе с чем-то ещё. Она бессильна. — Ты сама отказалась от меня, — говорит тихо Лекса и её голос становится хриплым. В горле сухо, когда она открывает глаза и сталкивается с безнадежным взглядом Рут, скользящим по её лицу, будто пытается разглядеть то, что сама же и разрушила. Лекса не отходит, не отмахивается от её руки, не взрывается от злости и ненависти, о чём потом будет ещё долго раздумывать. Будет корить себя за то, что даже после того, как эта женщина собственноручно убила её брата, она всё ещё так легко может поддаться её влиянию. Глаза Рут горят; свет падает на её волосы и, как бы Лекса не хотела этого замечать, но она застряла в таком глубоком отчаянии и безнадежности, что от этого становится физически больно. Как она могла всё до этого довести? Губы Рут в этот раз такие же холодные, как её руки, и когда она её целует, Лексу по какой-то неведомой для себя самой причине, врасплох это не застаёт. Её губы ломают. Заново не собирают. Разламывают на кусочки, на такие мелкие осколки, что их собрать Лексе никогда не удастся. Её губы мягкие и солёные, и они говорят больше, чем Рут когда-либо могла сказать и больше, чем Лекса когда-либо могла принять. Её пальцы щеку теперь обжигают, разъедают каждую клеточку кожи, и это больно. В груди становится ещё теснее. Сердце, кажется, биться и вовсе перестало, и сил, чтобы остановить это самоуничтожение совсем не осталось. Это не решение, это уступка. Лекса не знает, кто из них сделал это первым — не могла ведь она в здравом уме потянуться к Рут, прикоснуться к её губам сама, даже если когда-то этого и хотела? Не могла ведь по собственной воле, с трезвым разумом, поддаться чему-то такому глупому, такому дикому, такому непостоянному, что сама бы её поцеловала? Не могла ведь она точно так же ответить на её поцелуй, с таким же рвением, с такой же злостью, что звучала несколько секунд назад в её голосе, но теперь с чем-то большим? Не могла ведь позволить ей снова уничтожить себя. Только вот точно так же, как Лекса потянулась к Рут, так же и смогла позволить ей взять всё под свой контроль. Лекса так беззабвенно, бессовестно позволяет Рут в который раз разрушить себя, утянуть себя в пропасть, из которой не выбраться — выкарабкивается уже который год, — и как бы Лекса не пыталась сопротивляться, но всё вокруг останавливается в ожидании ещё одного прикосновения её губ, но Рут отстраняется первая. Лекса едва ли не скулит от разочарования, и состоит ли это только из разочарования в себе она не знает. Она стоит там, без движения, с Рут в нескольких дюймах от её лица, и кажется, что мир всё ещё стоит на паузе, в ожидании, пока Лекса сможет прийти в себя. Её глаза, расширенные от шока, фиксируются на губах Рут, на её горячем дыхании, на её затянутых чертах лица, которые в этот момент кажутся какими-то далекими и нереальными. Внутри Лексы буря. Она ненавидит Рут за все, что произошло, за потерю своего брата, за боль, которую она ей причинила, и за те темные давние дни, когда ушла от нее, выбрав солдата. Но в то же время, её сердце все еще тоскует по этой женщине, которую с ней когда-то так много связывало. Как могла она допустить, что Рут опять вошла в ее жизнь так легко? Как могла дать ей так много власти над собой? Это ее слабость, и она знает, что впредь она будет за это караться. — Я люблю тебя, Лекса, — её голос хриплый, дыхание быстрое и громкое, губы её все ещё дрожат, потрескивают, будто от электричества, только что прошедшего по венам. Сначала Лекса не понимает смысл этих слов, сосредоточенная на том, что только что произошло. Но когда понимает, то звучат они точно проклятие. Именно в этот момент, когда мир вокруг начинает двигаться вновь, их сердца бьются уже не в унисон и магия момента развеялась как только Рут открыла рот, чтобы это сказать. На языке появляется горечь. Она не хочет слышать эти слова, она не хочет верить им, она не хочет о них думать. Это слова, которые таились в темных уголках её сознания, слова, которые она всегда старалась игнорировать. Она не хочет быть слабой, не хочет позволить Рут проникнуть в её сердце снова, и она знает, или хотя бы хочет верить в то, что это больше никогда не произойдет. Её взгляд снова переполняется невыплаканными слезами и несказанными словами и Рут точно будет проклята за всё, что сделала с Лексой. Это стоит ей всего оставшегося здравого смысла и силы воли, что внезапно откуда-то появилась, но она отстраняется, хоть и взгляд её держится на тех губах, что только несколько секунд назад посмели прикоснуться её собственных, и теперь осмелились на это признание. Она уходит молча, оставляя за собой шлейф смешанных чувств, и надеется, что её слёзы остались незамеченными.