Burn me & her

      — Дейзи, пожалуйста, послушай меня.       Лекса, по какой-то неведомой ей причине, истощена. Она обессилена, словно измождена до предела, и чувство невероятной усталости переполняет каждую клеточку организма.       Она стоит у стола, в очередной раз расколачивая травяной чай. В комнате всё ещё темно, хотя солнце с минуты на минуту должно переступить порог горизонта. Снова пахнет жженым и думать об этом не хочется.       Дейзи стоит позади, сложив руки на груди, и не сводит взгляда с сестры. Её брови нахмурены и взгляд выражает такое количество протеста, что в этот момент Лекса просто мысленно чертыхается, вспоминая мать, которая и передала эту свою до ужаса раздражающую черту характера.       Почему именно в этот момент Дейзи решает проявить своё упрямство и не хочет просто послушать слова Лексы? Почему именно сейчас она хочет что-то ей доказать, всеми своими силами показывая, что Лекса не права?       — Мне надоело сидеть дома, — жалобно скулит она, насупив брови, и это в очередной раз напоминает Шестнадцатой, что Дейзи просто ребенок.       Она не может понимать всех опасностей, которые бушуют сейчас за дверью. Она не видела количество людей, которых унесла это болезнь, не слышала крики, которые слышит Лекса каждый день, возвращаясь с работы, когда проходит мимо одного из общежитий, что теперь практически кладбище.       Карантин длится уже три дня.       Может это, а может и постоянная бессонница так сильно истощили Лексу, что даже на спор сил нет.       Когда Нисса попала в карантинную зону, Лекса готова была волосы на голове рвать. Её мир, так хрупко держащийся на не таких уж крепких ногах Ниссы продолжал медленно рассыпаться, и теперь, когда её не было рядом, хотелось просто забиться в угол и уснуть, чтобы проснуться только тогда, когда всё это закончится. Всё началось с этой чертовой Семнадцатой, которая всё ещё не выходила из головы, а теперь всё вокруг снежным комом накатывает, набирая обороты и с каждой секундой увеличиваясь в размерах.       На глаза накатываются слёзы, но Лекса не позволяет себе их пролить, поэтому просто опускает голову ещё ниже, уставившись в свой чай. Она не может, не хочет, повернуться сейчас к сестре и объяснить ей всё, что творится в голове, но надеется, что она перестанет упрямиться и всё-таки послушает её.       — Я знаю, Дейзи, — шепчет Лекса, оперевшись о стол. Несколько прядей падают на лицо и неприятно щекотят щеки, и это бьет под дых, выбивая весь воздух из лёгких. Если бы с Ниссой всё было хорошо, она давно пришла бы, чтобы заплести её волосы. — Тебе скучно и страшно все время сидеть здесь одной, но я прошу тебя довериться мне.       Она чувствует взгляд, устремленный в собственную спину, и в этот момент как никогда остро чувствует отсутствие рядом матери, которая практически всегда знала, как справиться с Дейзи.       Лекса, наконец, решает развернуться, чтобы взглянуть сестре в глаза, и видеть, насколько она выглядит несчастной, физически больно. Она вяло улыбается, пытаясь отогнать свою усталость на второй план, пытаясь вновь собраться и взять себя в руки, чтобы поговорить с сестрой, но её голубые глаза сейчас совсем не понимающие.       — Я уже не ребёнок, я тоже могу помочь, — бормочет Дейзи, уже не такая уверенная под взглядом Лексы, но она всё же не сдается, пытаясь настоять на своём.       Дейзи абсолютно точно не могла понять и увидеть всего того, что происходит сейчас внутри у Лексы, но это и не нужно. Она видит только поверхность, её обеспокоенность и страх, но не может почувствовать бремя ответственности, которое лежит на плечах Лексы.       Все бессонные ночи, каждая мысль, тяжеленным молотом отбивающаяся в висках, каждое принятое решение — они оставляют на ней следы. Её глаза горят от усталости, но она не может позволить себе ослабеть. Сейчас Лекса оставила это за дверью и стоит здесь, перед сестрой, пытаясь найти слова, которые могли бы донести до неё всю глубину своих переживаний.       Тяжелый вздох вырывается из груди Лексы, и она наконец говорит:       — Дейзи, я знаю, что ты настолько смелая, что готова помочь, правда, — она делает несколько шагов к сестре и приседает перед ней на корточки, вглядываясь в её глаза и пытаясь разглядеть в них хотя бы каплю понимания. — Пожалуйста, доверься мне. Нисса справится с этой болезнью и будет снова надоедать нам своими дурацкими шутками.       Дейзи скомкано улыбается и хмыкает, и Лекса тянется к её рукам, чтобы взять ладони в свои.       — Ты нужна мне здесь, медвежонок, — шепчет она слегка охрипшим голосом и в горле снова образуется колючий ком. Лекса прочищает горло, прежде чем продожить: — Я не могу запереть тебя здесь, но я прошу тебя понять, насколько для меня важно, чтобы с тобой всё было хорошо. Там сейчас очень небезопасно, — она слегка поворачивает голову в сторону двери и краем глаза замечает снующих солдат.       Дейзи молчит, но её глаза на секунду оттаивают; Лекса не часто позволяет ей увидеть себя настолько уязвимой, но сейчас на железную броню сил нет. Чувство вины зарождается в груди медленно, и это чувство тягучее, тянет за собой непрошенные воспоминания. Она должна быть опорой для Дейзи, но сейчас она не может стать опорой даже для себя самой.       — Мне страшно, что ты пойдешь туда и не вернешься, так же как и Нисса, — признается Дейзи, и голос её тронул сердце Лексы. Она знает, что Дейзи тоже переживает, хоть и не понимает всей сложности ситуации.       — Я обещаю тебе, что со мной всё будет в порядке, — улыбается Лекса, а сердце её залито кровью, изрубцовано, — я ведь чернокровая, мне никакие болезни не страшны, — почти весело добавляет она, заправляя прядь светлых волос за ухо. Глаза Дейзи блестят и Лекса ласково притягивает её к себе, утыкаясь носом в тёплое плечо. Её маленькое тельце подрагивает от переполняющих эмоций, и Дейзи обхватывает руками истончавшую талию Лексы.       Горечь вновь появляется во рту, отравляя каждый вздох, и в груди рождается необъяснимая тоска. Сейчас даже то, что было у них раньше, кажется спокойствием.       Лекса отстраняется и в спешке накидывает на себя куртку, целует Дейзи в теплый лоб, и поспешно выходит из дома, не допив даже свой чай. Сбегает ли она?       Возможно.       Только вот всё сейчас ощущается таким неприятным грузом, и как бы Лекса не любила свою сестру, это очень давит. Она ощущает себя рядом с ней маленькой бессильной девочкой, которой когда-то была, и даже если это уже давно не так, именно сейчас находиться с ней рядом болезненно.       Рут раздеребила в ней старые раны, открыла пропасть внутри, которую не заполнила — закидала Лекса огромными валунами, лишь бы избавиться от этого ощущения пустоты.       На её плечах всегда лежало много ответственности, но когда погиб Ник, всё удвоилось. Утроилось. Умножилось в десятки раз.       Он всегда был способен облегчить её ношу, даже если он часто не знал о том, что происходило внутри. Он всегда знал, что Лекса, хоть и младше, но несет на своих плечах то, что ему никогда донести не удавалось. Ей даже казалось, что он никогда и не думал об их тяжелой доле в секторе, будто его никогда не заботили ограничения и сотни тысяч бессмысленных правил. Конечно, это до ужаса раздражало.       Его беззаботность, в какие-то моменты глупость, безрассудность и непосредственность — всё это Лекса себе практически никогда позволить не могла. С детства гонимая фанатичной идеей матери о том, что именно она перевернет мир с ног на голову, она не могла позволить себе расслабиться и принять то, что происходит вокруг. Ник же, казалось, наоборот.       Одной из немногих его забот была Рут, которая никогда не проявляла романтического к нему интереса. И одной из тысячи забот Лексы было то, что Ник был до беспамятства влюблен в Рут.       Но только когда Лекса повзрослела, она смогла понять, что это был самый простой способ не сойти с ума. Попытаться смириться, построить всё, что возможно и дозволено было построить, — это был его выход. Найти ту малую, но простую радость — в этом была его задача. И казалось, что он с ней справлялся.       Она не видела человека счастливее, чем Ник, когда они поженились с Семнадцатой.       Как Рут может делать вид, будто это ничего не стоит? Как может за пару секунд разрушить хотя бы эту видимость счастья, что была в воспоминаниях Лексы с того самого дня?       В мыслях становится проще не замечать всего, что происходит на улицах сектора, и во что превратились близлежащие дома. Некоторых болезнь забрала семьями.       Здесь ещё невыносимо тихо; но Лекса знает, стоит ей пересечь второй перекрёсток, как эта тишина ей покажется благословением. За эти три дня погибло почти пятьдесят человек. Более трех десятков практически ослепли от кислородной недостаточности, провоцируемой этой бесстрашной бактерией. Из того, что она слышала во время ежедневных отчетов медработников на главной площади, дела идут плохо.       Гул в ушах практически перекрывает крики родственников и друзей погибших, но Лекса не может остановиться, чтобы хотя бы одним глазком взглянуть на то, что происходит внутри. На это просто-напросто не хватает сил.       Дорога до леса занимает около тридцати минут быстрым шагом, и это всё ещё хороший способ согреться. Земля под ногами слегка влажная и промерзшая, и сквозь тонкую подошву дряхлых сандалей холод пробирается до костей.       Она практически открывает рот, чтобы сказать, что если Нисса не хочет заболеть, ей нужно идти быстрее, но осознание того, что идёт она одна, приходит только в этот момент. Она не ходила в лес сама с двенадцати лет. Сначала с Аньей и Ниссой, потом только с Ниссой, но не одна. Глупые разговоры заполняли весь путь до леса уже десять лет и ровно столько же вытесняли непрошенные мысли.       Она не привыкла быть здесь одна.       Лекса не знает, что случилось. С Ниссой поговорить и шанса не было с того момента, как её забрали в карантин, о чём вчера вечером объявили по громкоговорителю. Пока что она в пятом общежитие, поэтому волноваться скорее всего не о чем, но это совсем не значит, что Лекса не волнуется.       Свежий воздух вдали от заселенной части сектора немного развевает разъедающую изнутри тоску.       На пропускном пункте ей выдают сменную одежду, лук и мешок, надевают отслеживающие часы и записывают её в базу данных. Кажется, будто это длится вечность, пока она указывает свой номер, который все и так давно знают, и слушает наитупейшие комментарии солдат.       — Твой временный напарник уже ожидает на месте, — говорит Брайсон кратко, закуривая сигарету и выдыхая дым прямо Лексе в лицо. Она отпускает на него убийственный взгляд, но сказать ничего не может, поэтому сразу разворачивается и направляется вглубь леса.       Она видит чей-то силуэт в назначенной им точке и слегка ускоряет шаг, чтобы узнать, кто же это. Охотница поворачивается на её шаги, снимая капюшон, и Лекса застывает на месте. Сердце тутже замирает.       — Что ты здесь делаешь?       Её голос насторожен и враждебен; это был последний человек, которого она ожидала увидеть в своих напарниках, и вот же он здесь, стоит перед ней.       — Это глупый для тебя вопрос, Шестнадцатая, — Рут усмехается, но в её глазах виднеется такое же удивление, которое испытывает Лекса. Она продолжает смотреть на девушку, отрицая происходящее и борясь с желанием ущипнуть себя, чтобы проснуться от этого совершенно несмешного сна.       Рут будто насмехается над ней, слегка улыбаясь, но Лекса знает её далеко не первый год. Её глаза бегают по лицу Лексы, пытаясь прочесть её реакцию, и она понимает, что смысла скрывать свое недовольство нет, поэтому сцепляет зубы, приподнимая бровь.       Здесь, в тусклом свете солнца, в отражении зелёной, в каких-то местах пожелтевшей листвы, лицо Рут выглядит гармоничнее, чем там, в реалиях деревянных стен и строгих правил.       Лес приносит свободу, возможность отвлечься и забыть об ограничениях сектора. Но рядом с Семнадцатой, это свобода становится иллюзией.       — Ты не ответила на мой вопрос, — произносит Лекса наконец, стараясь вернуть себе контроль над ситуацией. Её голос насторожен, но уверен и исключительно хладнокровен, а черты лица ожесточаются.       Рут медленно уступает, её силуэт сжимается, и она отворачивается от Лексы, медленно вздыхая.       — Ава погибла сегодня ночью, — тихо говорит она, сжимая руки в кулаки. — Я не знала, что именно ты теперь будешь моей напарницей, если ты это хотела услышать.       Её взгляд всё ещё хмурый, уголки губ опущены, и Лекса не знает, что сказать.       Она знала Аву с того времени, как Рут стала охотницей, но они никогда не были с ней близки. Ребёнком она просто играла в компании Ника, которой являлась Рут, и та брала с собой свою напарницу. Это было нечасто, но Лексе Ава запомнилась смешной и неловкой, слегка неуклюжей, что никогда не вязалось в её голове с образом охотницы, но, по рассказам Рут, Ава была достаточно хороша в своём деле.       Над ними нависает грозовая туча из слишком громких мыслей Рут и Лекса отворачивается, уставившись в куст шиповника.       — Мне жаль, — быстро говорит Лекса, пытаясь отвлечь свои мысли от количества смертей, обрушившихся на их сектор. Теперь её мысли, скорее всего, будет занимать другое.       Она разворачивается, доставая лук из-за плеча, и хватает его крепко. Прикосновение к приятному гладкому дереву дарит каплю утешения, которой Лекса не позволяет раствориться в бушующем в ней океане. Он точно призрак Аньи, продолжение её тела, её мысли, которые так часто были для них с Ниссой тайной за семью печатями.       Лекса на несколько секунд прикрывает глаза, делая глубокий вдох, чтобы почувствовать запах отсыревшей листвы в привыкшему к гари носу. Лёгкие наполняются свежестью и это помогает сконцентрироваться.       — Мне будет интересно вочию увидеть в деле лучшую ученицу Аньи, — говорит вдруг Рут, пытаясь разрядить между ними напряжение. Лекса, однако, холодна и решительна.       — Мне не нужно никому доказывать свои навыки, — так же холодно отвечает она, не встречаясь взглядом с Семнадцатой. Она начинает тихо и осторожно шагать дальше, в темноту, туда, куда сквозь листья не попадает ни единый луч солнца, и Рут молчаливо следует за ней. Её присутствие ощущается рядом остро и колко, будто бы её руки невозможной длины иглы, так или иначе касающиеся лексиной напряженной спины, оставляя незримые, но болезненные раны. Расслабиться с неё рядом не выходит.              — Лекса, постой, — прикосновение её руки к локтю хочется сбросить, убрать раздражитель с кожи, что она незамедлительно делает.       — Не трогай меня, — сквозь зубы шипит Лекса. Это прикосновение вызывает тонну эмоций, и все они связаны с последней их встречей. Раздражение поднимает волосы на затылке и от злости немеют ступни.       — Прости, — произносит Рут тихо, отступив на небольшой шаг назад, и поджимает губы. Она пытается отвести взгляд от глаз Лексы, пытается не позволить себе стушеваться, но в этой битве победителем выходит Шестнадцатая, и Рут опускает глаза. — В тот раз… Я хочу извиниться.       Лекса вопросительно поднимает бровь, когда Рут снова вглядывается в её потемневшие глаза, но ничего не говорит. Если она хочет что-то сказать, то Лекса не будет облегчать для неё эту задачу, ожидать от неё можно что-угодно. Одну и ту же ошибку Лекса дважды повторять не будет.       — Я не имела в виду то, что сказала, — Лекса хмыкает, сжимая в руках лук крепче, — не о своих чувствах. О Кларк.       Жаль, хочет ответить она, но слова комом застревают в горле. Что-то внутри не позволяет ей вслух насмехаться над словами Рут, и, возможно, это жалость. Возможно и что-то другое.       — Она правда спасла Трину и я до конца жизни буду ей за это благодарна…       — Это ты ей должна говорить, а не мне.       Рут не попала. Не поняла.       Лексу задели в тот момент её слова не только потому, что она оскорбила Кларк. Впрочем, в этом тоже зарывалась причина такой реакции, но это не всё.       Хочется сказать, закричать, что Рут не смеет говорить ей что-либо о солдатах, предостерегать или ревновать, после того как сама попалась в такую глупую детскую уловку. Её интрижка погубила жизнь лучшего человека в её жизни, и плата за это ещё не заплачена. Виновные не наказаны — процветают, а Рут будет говорить ей что-то о Кларк, которая не сделала ничего, что могло бы им навредить, кроме того, что пошла в армию.       Это не Кларк погубила её брата. Это не Кларк погубила жизни тысяч людей. Это были солдаты.       И такие, как Рут, желающие почувствовать себя особенными, солдатами избранными, и наивные, не замечающие ничего, кроме своей бессмысленной влюбленности.       Рут кивает, поджимая губы. Лекса, хотя и не изменила своему ледяному выражению, чувствовала, что она понимает её недовольство и горечь от всех сказанных и несказанных в ту ночь слов. Её речи остаются витать в воздухе, напоминая о болезненных моментах прошлого, кричащими обо всём, что произошло.       Рут продолжает молчать, зная, что Лекса сейчас не в настроении для разговоров, но она не уходит. Вместо этого она оглядывает окружающий лес, осматриваясь и внимательно выслушивая признаки жизни и опасности, что могут скрываться в тени.       Даже если здесь не место выяснению отношений, это именно Рут решила начать этот разговор. Это именно она была той, кто поднял эту тему, и зачем? Хотела ещё больше вывести Лексу из строя, в очередной раз напомнив о своей эгоистичности?       — Мы должны начать охотиться, — оброняет Лекса, разворачиваясь, и снова медленно выдыхает. Внутри пробегает едва заметная дрожь, но это не повод получить сегодня наказание.

***

      Лекса, практически потерявшая счёт времени в гуще леса, закончила охоту на закате, оповестимая гудком наручных часов об окончании смены. Благодаря Кларк рабочий день сократился, чтобы меньше солдат контактировали с секторанцами, но это впервые за долгое время давало возможность хотя бы как-нибудь, но отдохнуть и наполниться силами для следующего дня.       Она снова идёт молча, привыкшая к окружающей её тишине. Проезжающие мимо солдатские роверы насмехаются, и пока Лекса, чувствуя каждую пройденную сегодня милю, сбивает ноги в кровь от тяжелого дня, солдаты в машинах шумно поют какие-то глупые песни. Рут идёт далеко впереди, видимо, спешит к Трине, а Лекса же наоборот, почему-то не торопится.       Домой идти хочется и не хочется одновременно. Утренний конфликт с Дейзи высосал последний остатки сил, что у неё были, и снова с ней ссориться не хотелось совсем. Конечно, физическая усталость берёт свое и теперь остается только предвкушать момент, когда Лекса сможет, наконец, снять эти до ужаса неудобные ботинки, переодеться и лечь в кровать, чтобы вновь провести эту ночь без сна. Думать об этом совсем не хочется.       Сектор выглядит настолько безжизненным, что глаза устают смотреть на так быстро опустевшие улицы, поэтому она идёт, опустив взгляд на брусчатку. Он стал мертвым, словно его душу высосали суровые времена и страшная болезнь. Впрочем, так это и есть.       По рассказам Миры, так было не всегда. Когда сектора только начинали заполняться людьми, по рассказам её прабабушки, там ещё можно было жить. Поначалу казалось, что это не так уж и плохо, просто жить вдали от условной цивилизации, продолжать наследие своих предков, организовывая подпольные встречи и обсуждения политический действий Первого. По рассказам матери, полученным от её бабушки, люди не думали, что всё может превратиться в это. Были в какой-то степени беззаботны, не думали о последствиях своего бездействия, хотя тогда могли собраться, чтобы сбросить власть и облегчить жизнь следующим поволениям.       Все наихудшее началось, когда к власти пришёл его сын. Второй сделал всё, чтобы обезличить секторанцев, сделать их монстрами, чтобы превратить мирных людей в рабов.       Лекса не много знала об истории — в бункере, обнаруженном ею с Костией, подобных книг не было, а истории, рассказанные первыми секторанцами забывались, растворялись в пучине бесконечных смертей и издевательств. Со временем история стала не так важна, как желание выжить.       Теперь же узнать, что происходило раньше, уже невозможно. Слишком много было потеряно. Слишком многие были убиты.       Погруженная в собственные мысли Лекса дошла к дому, казалось, за несколько минут. Горящий в окнах свет обнадежил, на секунду успокоил, и Лекса, уставшая, но довольная, что теперь может провести время с врединой Дейзи, тихо заходит, бесшумно закрывая за собой дверь.       Дома пахнет невкусной кашей, чайными травами и теплом.       Дейзи возится с кожурой от банана и оставшимися нитками. Улыбка прокрадывается на губах и Лекса, согретая теплом домашних стен, плюхается рядом с сестрой.       Дейзи подскакивает на месте от неожиданности, но когда видит сестру, всё её недовольство испугом улетучивается и она доверчиво льнет в её объятия.       — Как ты тут, медвежонок? — ласково спрашивает Лекса, пододвигаясь ближе, чтобу окутать её своими руками и сбрасывает с усталых ног увесистые ботинки. Дейзи улыбается такой своей улыбкой, которая рассеивает тучи не физически, морально тяжелого дня и разглаживает морщины на её лице.       Утренняя обессиленность улетучивается, оставляя после себя только тонкий шлейф внутренней пустоты, что теперь заполняется блестящими от радости глазами сестры.       — Просто сидела здесь, не знала, чем себя занять, — мягко, но слегка устало отвечает Дейзи. Теперь, когда она не такая упрямая, как утром, Лекса может полноценно расслабиться и не думать о том, как удержать сестру дома и поумерить её пыл. Чувство вины за нежелание находиться в доме зарождается в животе и Лекса прижимает Дейзи к себе крепче, чтобы попытаться его заглушить.       — У тебя получается уже намного лучше, — говорит она с улыбкой в глазах, поглаживая её по спине. Тепло её тела согревает продрогшие кости; Лекса, истосковавшая по таким беззаботным моментам, наслаждается моментом близости, заправляя светлые волосы назад, чтобы не лезли в глаза. Её кожа тёплая, горячая, и сердце пропускает удар.       — Дейзи, — шепчет Лекса и сестра приподнимает голову с её груди. Лекса прикладывает ладонь к её лбу, вслед за этим прикасается губами. Ноги ослабевают. — Ты горишь.       Она лихорадочно ощупывает её щеки, чувствуя, насколько неестественно горяча её кожа, но Дейзи отстраняется, пытаясь скрыться от приксоновений. Глаза её блестят не только от радости.       — Я в порядке, Лекс, — мягко отвечает она, зевая, — просто спать хочу.       Её слова тревожность совсем не облегчают. Сердце в груди колотится с бешеной скоростью, и по пояснице стекает капля холодного пота.       — У тебя температура, — с придыханием бормочет Лекса, поднимаясь с места и опускаясь на колени перед диваном. Она внимательно её осматривает и только сейчас, в силу своей вымотанности, замечает покрасневшие щеки и прилипшие к влажным от пота вискам пряди.       — Я просто устала, наверное, — бормочет Дейзи, но Лекса прекрасно понимает, что это не просто усталость. Не тогда, когда по сектору ходит безжалостная болезнь и уносит жизни здоровых и сильных людей. Беспокойство Лексы только усилилось. Ну не может же судьба быть настолько к ней не благосклонна?       Лекса вскакивает с колен, направляясь к тайнику, в который она пару дней назад спрятала таблетки, что дала им на всякий случай Кларк. Набирает в стакан воды и тутже вновь оказывается у нахмуренной сестры.       — Выпей, — решительно говорит Лекса, протягивая ей парацетамол и подавая стакан с водой. Дейзи хоть и недовольна, но послушно принимает таблетку из рук Лексы и глотает её, сморщиваясь. Мысли в голове друг друга заглушают, но позволить себе впасть в панику Шестнадцатая никак не может. — Я иду за Кларк.              Дейзи вновь бормочет, что ничего серьёзного с ней не случилось, но Лекса не слушает, только набрасывает куртку и обувает ненавистные ботинки.       За те несколько минут, что она отогревалась в доме, на улице уже заметно похолодало, но Лекса температуру воздуха совсем не чувствует. В висках гулом отдается сердцебиение, точно метроном, напоминая ей, что каждая секунда на счету, и что в этих секундах лежит жизнь Дейзи.       С каждым шагом к общежитию, в котором находится Кларк, тревожность внутри нее растет. Она молится, чтобы Дейзи быстро выздоровела, но тень неопределенности не покидает ее душу. Она трезвеет от собственных мыслей только тогда, когда видит солдата, стоящего у двери.       — Туда нельзя, — громким басом говорит ей солдат, преграждая дорогу к двери.       Лекса собирается с мыслями и расслабляет лицо, чтобы не вызвать подозрений.       — У меня поручение от полковника Макрири, — твердо говорит Лекса, вглядываясь в носок ботинок. Рисковать сейчас и показаться солдату нахальной совсем не хочется, ведь времени на наказание нет. — Мне нужно поговорить с офицером Гриффин.       Молодой темнокожий солдат недоверчиво на неё смотрит, но ослушаться не смеет, ведь если это действительно так, то он будет препятствовать выполнению приказа. Он говорит что-то в рацию и через несколько бесконечных минут дверь открывается и оттуда выходит Кларк. Облегчение грозит прорвать стену беспокойства, но тревога за сестру всё же сильнее.       — На сегодня я закончила, — говорит солдату она и тот смирно кивает, вновь уставившись вперед перед собой.       Кларк отходит на достаточно приличное от него расстояние, но неспешно, так, чтобы это не было подозрительно, и пока они идут в голове Лексы взрываются сотни разных мыслей. Кларк сама берёт курс к их дому.       — Что случилось? — её голос тих, но обеспокоен; она прекрасно понимает, что Лекса не пришла бы к ней, если бы не случилось что-то действительно серьёзное. В её глазах светится усталость, но она всё ещё готова продолжать свою работу, если это потребуется.       — Дейзи, — тихо отвечает Лекса охрипшим голосом, сглатывая колючий ком в горле. Кларк тутже поворачивается к ней, — она заболела.       Кларк не спрашивает больше ничего и только ускоряет шаг. Лекса благодарна, что та не задаёт больше вопросов, ведь ответов сейчас она ей дать не сможет.       Тихий ритмичный хруст щебёнки под ногами поднимает новую волну беспокойства, которую она всеми силами пытается подавить. Она не может сдаться, не сейчас.       Кларк идёт к заднему входу; Рейвен когда-то говорила, что именно эта зона для камер наблюдения слепая, и, видимо, как раз поэтому она заходит теперь только так. Она останавливается, чтобы надеть маску и перчатки, и когда кивает, они вместе заходят внутрь. Только теперь Лекса облегченно выдыхает; если Кларк здесь, с Дейзи всё будет в порядке.       — Я говорила Лексе, что не стоит тебя отвлекать, и так работы много, но она меня не послушала, — бормочет Дейзи, нахмурившись, как только видит Кларк, подходящую сзади. Лекса закатывает глаза, перебросившись взглядом с Кларк, — со мной всё в порядке.       — У неё была очень высокая температура, когда я вернулась, — прерывает она недовольный монолог сестры, укутываясь в куртку плотнее, — я дала ей парацетамол несколько минут назад.       — Значит скоро она спадёт, — кивает Кларк, подсаживаясь ко всё ещё надутой Дейзи, и бросает обнадёживающий взгляд в сторону Лексы. Это не помогает. — Как ты себя чувствуешь кроме этого? Только честно.       Дейзи сначала молчит, не желая сдаваться под их натиском, но Лекса приседает перед ней на колени и берёт её всё ещё горячие ладони в свои. Её глаза наполняются слезами, когда сестра старательно избегает её взгляда.       — Пожалуйста, Дейзи, Кларк просто тебя осмотрит, — в её голосе звучит мольба, а Лекса никогда никого не умоляет. Может быть это, а может и подрагивающие пальцы Лексы делают своё дело и она закатывает глаза.       — Хорошо, — быстро кивает она, наконец, поддавшись на её уговоры. — Я последние несколько дней немного уставшая и с ночи болит голова, но ничего больше.       Кларк кивает и благодарит её за честность и достаёт из-под пояса стетоскоп. Лекса не успевает спросить, почему она его забрала, когда Кларк отвечает на её немой вопрос.       — Я слышала твой голос и подумала, что это мне может пригодиться, — говорит она и взгляд её сконцентрирован на притихшей Дейзи.       Кларк прослушивает её легкие и Лекса как может пытается прочесть выражение её лица, чтобы хотя бы немного успокоиться, но руки продолжают дрожать, и дрожь эта вырывается откуда-то изнути. Её Лекса остановить не может.       Она отходит к столу и опирается на него руками, пытаясь привести дыхание в норму. Сердце в груди стучит с невыносимой скоростью и жар поднимается к щекам.       — Были ли у тебя какие-либо боли в груди, кашель, хрипота? — спрашивает Кларк и Лекса всем телом напрягается, внимательно прислушиваясь к ответу Дейзи.       — Делать глубокий вдох больно, — шепчет она и сжимается на диване в комочек, подгибая ноги под себя.       — Понятно, — кивает Кларк, складывая стетоскоп обратно, — в лёгких есть хрипы, но едва заметные. Скорее всего, у тебя болезнь протекает в лёгкой форме, но мне нужно будет каждый день к тебе заходить, хорошо?       — Угу, — голос Дейзи поникший; и дураку понятно, что она расстроена. Лексе хочется сжать её в объятиях, прижать к себе так крепко, как только можно, и защитить от всего этого.       — Я оставлю вам термометр, — Кларк поворачивается к Лексе и её взгляд пронзительный, допытливый, но ободряющий. Она не может выдержать этот взгляд, и под натиском волнения переводит взор на сестру. — И завтра принесу с собой антибиотики и мы посмотрим, есть ли в них потребность.       Лекса кивает, сцепив зубы складывая руки на груди, и Кларк отправляется в ванную, чтобы помыть руки.       — Пойдем, солнышко, поспишь хоть немного, — шепчет Лекса и ласково улыбается, отодвинув хотя бы на время все свои эмоции. Времени для размышлений у неё будет — вся ночь, а сейчас она нужна Дейзи спокойной и уверенной.       Дейзи поднимается с дивана и направляется в комнату, Лекса за ней. Её шаги тихие, как будто она не хочет беспокоить свою сестру, но Лекса ощущает, как она дрожит на каждом шагу. Дейзи очевидно напугана.       Лекса усаживает её на постель и прикрывает тоненьким серым одеялом. Она выглядит хрупкой и такой крохотной, и Лекса со всех сил пытается ободряюще ей улыбнуться.       — Я здесь с тобой, Дейзи, — успокаивает её Лекса, садясь рядом на кровать. — Кларк знает, что делает, она позаботится о тебе.       Дейзи кивает, но в её глазах всё ещё виднеется тревога. Лекса понимает, что её сестра не привыкла к слабости и болезни. Она никогда не любила болеть, особенно после смерти мамы, и каждый раз был похож на предыдущий — Дейзи не хотела тревожить Лексу и доставлять ей ещё больше хлопот.       — Поспи, медвежонок, я посижу с тобой, — шепчет Лекса, аккуратно, со всей нежностью перебирая волосы Дейзи. — Всё будет хорошо, я обещаю.       Дейзи закрывает глаза и под тихую сказку Лексы погружается в сон, слегка подрагивая. Шестнадцатая ещё раз трогает её лоб и выдыхает, ведь теперь он заметно остыл. Лекса ещё несколько минут сидит с ней, вглядываясь в умиротворенные черты лица и не отпуская её руку.       В глаза снова набегает влага.

***

      — И как ты? — Кларк делает акцент на местоимении, привлекая внимание Лексы. Её голубые глаза смотрят внимательно, словно они способны прочесть каждую скрытую от любого другого взора деталь на её лице. Она пожимает плечами в ответ и запускает руки в волосы, чтобы стянуть давящую резинку. Неприятная испарина на спине холодеет от пронизывающего ветра, что ощущается сейчас сотнями мечей.       — Нормально, — кратко отвечает она, избегая излишних деталей. Дрожь в руках не прекращается, напоминая о Дейзи.       — Ты выглядишь уставшей, — тихо подмечает Кларк и поднимает голову, чтобы повернуться к опустившей лицо на колени Лексе.       В носу от этих слов щиплет; чувство вины за слова Рут добавляется к тому потоку беспокойства и злости на себя, что сейчас бушует внутри, смешивается, подпитывая друг друга.       — Так и есть, — неожиданно даже для себя признаётся она, сдаётся непридуманным, неотшлифованным словам, как если бы Кларк выдернула их из самой глубины. На мгновение Лекса надеется, что эти слова растворились в щелях деревянной лестницы, но они не растворились. Опустившиеся плечи Кларк дают понять, что она и вправду это сказала.       Лекса не привыкла делиться своими чувствами с кем-либо, кроме Ниссы. Даже ей иногда было сложно признаться в усталости и тяжести от вынашиваемой ею ответственности, но та и сама всё всегда понимала, и слова для этого были не нужны.       — Хочешь чай? — вопрос Кларк тихий, почти что призрачный, но его достаточно, чтобы послать очередную волну влаги к глазам, которую Лекса пытается сморгнуть, но с треском проваливается. Она сдавленно кивает, будто вся тяжесть мира лежит на её плечах. Возможно, не будто. — У меня есть немного горячей воды. Не против, если я..?       Лекса снова кивает, когда Кларк рукой показывает на дверь, а желудок свернулся в комок от напряжения. Она уходит и тихий скрип ступеней под её шагами дарит краткосрочное умиротворение. Оно заканчивается быстро, стоит Кларк только скрыться за тяжелой деревянной дверью, но даже так стук её массивных каблуков по дереву дарит мало-мальскую, но долю спокойствия.       Она не может потерять ещё и Дейзи. Не может увидеть ещё одну смерть, не может жить без неё потом. Её доверчивый взгляд появляется перед глазами, стоит только их закрыть, и боль становится живым и острым огнем, что касается каждой клеточки кожи, доставая до кончиков пальцев. Виски, сжатые в тисках, продолжают пульсировать, вторя сердцебиению.       Кларк появляется спустя несколько минут с двумя чашками исходящего паром чая. Аромат трав попадает в ошпаренные постоянным запахом гари ноздри, когда Кларк осторожно присаживается рядом, в этот раз ближе, и подает ей горячий напиток. Их колени почти соприкасаются и тепло её тела согревает не хуже, чем тёплая чашка.       — Спасибо, — бормочет Лекса, улыбаясь одним уголком губ и принимает ёмкость из рук Кларк. — У тебя пальцы холодные, — тихо добавляет она и Кларк сжимает ладони в кулак, потирая кожу пальцами.       — Плохое кровообращение, — отвечает она, неловко, слегка дергано пожимая плечами. Лекса хмыкает в ответ, делая небольшой глоток, и вкус трав во рту переплетается с горечью на языке. Она греет пальцы о чашку, пытаясь ощутить тепло и успокоение, но оно пока что только ускользает.       — Ты всегда была такой… закрытой? — спрашивает вдруг Кларк, но этот вопрос укором сейчас не чувствуется.       Лекса опускает кружку и смотрит в чай, словно там спрятан ответ. Её губы открываются, но она не говорит сразу, размышляя о том, как правильно сформулировать свои мысли.       — Не всегда, но… слишком много потерь в этом мире, — наконец отвечает она. — Иногда проще не делиться своими чувствами. Меньше болит.       Кларк кивает, будто поняла то, что она имеет в виду, но Лекса в этом сомневается. Они росли в совершенно разных мирах, и если идеальный мир Кларк сотрясла одна смерть, то руины, в которых живут они, ежедневно сотрясаются от землетрясений.       — Но разве сейчас болит меньше? — ничьи вопросы, кроме как Кларк, никогда не ставили её в такой тупик. Она шумно выдыхает, запуская свободную руку в волосы.       — Нет, — кратко шепчет Лекса, её голос наполнен смирением и безысходностью, и больше Кларк вопросов не задаёт. Разве есть у неё выбор?       Кларк опускает взгляд в свою чашку, видимо, погрузившись в свои собственные мысли, и в этот момент Лекса поворачивается к ней. Её взгляд рассеян, потерян в бескрайних просторах разума, а пальцы блуждают по каёмке кружки, вырисовывают какие-то свои бездумные узоры. Её волосы растрепаны, испачканы в пыли, стекают по опущенным плечам. Рот приоткрывается, чтобы что-то сказать, но она всё ещё молчит и Лекса вновь возвращает взгляд вниз.       — Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы Дейзи поправилась, — тихо, но решительно заявляет Кларк после нескольких мгновений молчания. Её голос разрезает тишину, давящую на уши. — Чего бы это мне не стоило, — и сердце пропускает удар.       — Как ты это делаешь?       — Что?       Лекса молчит несколько секунд, пытаясь собраться с мыслями.       — Как ты находишь силы в этом бесконечном аду? — спрашивает Лекса, её слова заполняют пространство между ними невидимой тяжестью, но в голосе звучит не только смирение, но и благовение. Она опустошена исходом событий, но взгляд Кларк все ещё светится ярким огоньком решимости. — Ты каждый день видишь, что эта болезнь делает с людьми, но продолжаешь говорить, что всё будет в порядке. Ты сама в это веришь?       — Верю, — Лекса хмыкает в ответ, закатывая глаза, но внимательно ожидает её последующих слов. — Но не потому, что я наивная, а потому что знаю, что рано или поздно всё изменится, — она слегка улыбается, сжимая чашку в руках крепче. Это улыбка, которая не скрывает следы усталости и тяжести её плеч, но в её голосе Лекса слышит решимость.       Кларк даже больше, чем Лекса, понимает насколько смертоносна эта болезнь, и была бы она на её месте, наверное опустила бы уже руки, надломалась под тяжестью того, что слышат уши и того, что видят глаза. Сдалась бы. Но Кларк всё ещё не сломалась. Она всё ещё верит в то, что всё будет хорошо, и, возможно, в любой другой ситуации Лекса посчитала бы это глупым. Сейчас же она видит перед собой не глупого солдата, а переполненную решительностью девушку, которая знает, на что способна, и не вольна сейчас сдаться. Это поражает.       — Если я поддамся минутному желанию потерять надежду, то не смогу ничего изменить.       Лекса на секунду замирает, поглощённая её словами, и по спине пробегает мимолётная дрожь. Неужели Кларк и вправду говорит о восстании? Неужели она и правда верит, что это всё ещё возможно?       — Не думаю, что во мне это осталось, — шепчет она, делая ещё один глоток, чтобы сбить внезапно появившийся ком в горле. Голос её хриплый, сломленный, и Лекса никогда не думала, что станет тем человеком, который это скажет. — Надежда убивает.       — Не тогда, когда есть за что бороться, — Кларк кивает головой в сторону дома, туда, где крепко спит Дейзи. — Если бы ты сдалась, то не пошла бы ко мне.       Как бы Лексе ни сложно было это признать, но её слова задевают какую-то такую натянутую струну внутри, что от этого касания в ушах поднимается звон. Это ведь правда. Она отправила бы Дейзи в карантин, как все вокруг, но она этого не сделала. И не потому что её сестра важнее любой другой жизни в секторе, нет. А потому что она продолжает сопротивляться.       Хотелось бы проклясть эту Гриффин за то, что знает, на что можно надавить. За то, что смогла зажечь давным-давно погасший фитилёк веры. За то, что продолжает пытаться, несмотря на то, через что здесь проходит, и был бы это любой другой солдат, Лекса не повелась бы ни на слово. Для них смерти здесь бессмысленные, оправданные тем, что они все заключенные, не люди; но не для Кларк, которая с первого дня своего пребывания здесь пыталась показать, что ей не всё равно.       Именно её небезразличность к судьбе секторианцев помогает понять, что для неё это тоже тяжело. Но она по какой-то неведомой Лексе причине продолжает верить.       — Я должна идти, — шепчет вдруг Кларк и сердце пропускает удар. Лекса поджимает губы, кивая, но внутри что-то так дрожит, что становится больно даже дышать.       Кларк поднимается, расправляя штаны, а на её губах мягкая улыбка. Её взгляд встречает взгляд Лексы и её глаза светятся в темноте, как звезды в бездне ночи.       — Нравится тебе это или нет, Лекса, но теперь ты в этом не одна, — говорит она и разворачивается, оставив Шестнадцатую в полном бардаке. Кларк постепенно скрывается в темноте.       Лекса продолжает сидеть теперь одна на лестнице, глядя в ту тьму, в которую исчезла Кларк. Её сердце бьется теперь громче, чем когда-либо. Внутри неё пробуждается что-то, что давно спало, что было потеряно в этом аду. И хорошо это, или плохо, пока что непонятно.       Этот греющий пальцы чай, эти слова надежды, эта живая искра, которую Кларк принесла с собой, напоминают Лексе о том, кем она была до того, как её разрушили, кем хотела её видеть мама. Кем хотела её видеть Дейзи. Лекса же не справилась.       Она тихо встаёт, поднимает со ступеней чашки, и тихо заходит в дом, пытаясь справиться с потоком чувств внутри. Надолго ли хватит этого фитилька?