Burn me & her

      Это было совсем нелегко отпустить Лексу в комнату в эту ночь. Это было совсем нелегко — видеть, насколько ей больно, но одновременно понимать, что сделать ничего нельзя. Дрожали руки даже Кларк, когда Лекса прижималась к ней, будто больше ни от кого это понимание получить не может, а она лишь закусывала губы, чтобы не проронить ни слезинки.       Стоит ли говорить, что внутри болело так, будто это именно Кларк потеряла близкого для себя человека? Стоит ли говорить, что сердце билось столь же неохотно, сколь и впускали в себя воздух лёгкие?       За эту ночь сотни тысяч мыслей успели посетить её разум. Может, и не стоило ничего начинать, чтобы не подвергать Ниссу опасности; может, это и вовсе было неизбежно, раз уж она поехала туда узнать свои корни и поговорить с родителями, а не только взять на себу эту маленькую, но важную, миссию? А может, в этом есть и вина Кларк, что она всё же допустила это, позволила ей уехать, даже когда так эгоистично не хотелось, чтобы Лекса страдала?       А если это и впрямь было неизбежно — зачем? Для чего в который раз выбивать у неё почву из-под ног, зачем в очередной раз доказывать, насколько несправедливость просочилась не только под кожу, но и в воздух?       Мыслей было много; может, именно из-за них, а, может, и по другим причинам Кларк предпочла остаться здесь. Глаза всё равно ни на секунду не сомкнула бы.       Поначалу всё это казалось даже страшным сон, от которого проснуться не получается, но вот-вот и он рассеется и всё вернётся на круги своя. Это не случилось ни через двадцать минут, ни через час, ни через три.       Но когда Рейвен отправила ещё одно сообщение, мозг вновь напомнил о том, насколько это реально, особенно когда глаза коснулись написанного. Кто-то вывел систему из строя нарочно. Это всё никак не укладывалось в голове. Кто-то не хотел, чтобы они попали в пятый сектор? Кто-то пытался им помешать, но была ли в этом замешана Нисса или стала «сопутствующим ущербом» узнать возможности нет ни единой. Даже Рейес здесь помочь не сможет.       Шорох из спальни вновь возвращает в реальность; Лекса, должно быть, уже проснулась, если и спала вовсе. Скорее, нет, чем да, Кларк почему-то в этом уверена. Поднявшись, она медленно потягивается, и едва слышный хруст суставов дарит небольшое удовлетворение. Мышцы ноют от неудобной, жестковатой древесины, ведь даже если Лекса и принесла ей несколько летних тонких покрывал, смягчить лавку удалось не существенно, но, когда Кларк всё же расправляет плечи, становится легче. Она подходит к столешнице и тянется к верхнему ящику, чтобы достать оттуда заготовки для чая. Он, может, и не будет слишком горячим, но, по крайней мере, тёплым. Горячую воду дали пятнадцать минут назад — это Кларк обнаружила, когда мыла руки в ванной и пальцы не онемели от её температуры.       В ожидании Лексы все струны внутри вновь натягиваются и в желудке появляется мелкая дрожь, но Кларк отвлекает себя приготовлением чая, что её немного научила делать Дейзи. В первый раз он вышел, правда, совсем отвратным, но с того момента Кларк не раз практиковалась в этом дома, поэтому более-менее приличный напиток сделать всё же получится.       Лекса выходит из комнаты бесшумно, молча, и воздух продолжает утяжеляться в комнате, уплотняется, и становится в разы тяжелее сделать вдох. Её шаги тихие, медленные, и когда она закрывает за собой дверь в спальню сердце всё же замирает вновь. Нисса погибла. И это теперь новая реальность, к которой привыкать придётся очень и очень долго.       — Утро, — шепчет Кларк, так и не поворачиваясь к Лексе, занимая руки полотенцем, которое через несколько секунд будет обвёрнуто вокруг ёмкости.       Когда поворачивается, сердце сжимается до микроскопических размеров. Её глаза опухшие, безжизненные, пустые — почти такие, в которые Кларк смотрела, как только приехала сюда, — бездонные, молчаливые; лицо опущено, безрадостно совершенно, ни следа сна на нём нет — всё же, уснуть она вряд ли смогла, — волосы собранной копной лежат на притупленных плечах. Кончики пальцев немеют, пока сердце продолжает сжиматься в такт ускорившегося дыхания. Между рёбер колет вновь.       Лекса не отвечает — только кивает, прочистив горло, и Кларк поворачивается к чаю, чтобы не позволить слезам появиться в уголках глаз. Она так и остаётся стоять возле двери, не продвигается дальше, ближе, и сердце начинает колотить в груди. Что говорить? Разве есть слова, что могли бы пережить утрату? Кларк в своё время они не помогали совсем.       Кларк молча ставит две чашки на стол, когда Лекса делает несколько шагов в противоположную сторону, к окну, и вглядывается в царящую за стеклом темноту.       — Как ты? — тихо спрашивает Кларк, справляясь с дрожью в ладонях, но тишина была настолько удушающей, оглушающей, что даже такой глупый вопрос казался вариантом лучше, чем молчание. Кроме того, это всё ещё очень важно.       Лекса тихонько хмыкает, через несколько секунд шумно шмыгает носом, и складывает руки на груди.       — Нормально, — отвечает она, расправляя плечи, только вот это настолько ложь, что Кларк даже не обижает факт её наличия. Она только покусывает губы, вопросительно приподнимая бровь, но пока что молчит. Когти внутри начинают скрежетать сильнее, цепляются за кости, неприятно тянут кожу, оставляют после себя кровоточащие ранки.       — Серьёзно, — саркастически говорит Кларк, опираясь о стол, сложив на него руки с внешней стороны бёдер, но не спрашивает — если Лекса думает, что она купится на эту откровенно отвратную ложь, она, должно быть, совсем Кларк не знает.       Лекса вновь играет желваками, глубоко вдыхая, и разворачивается. Она подходит к столешнице, чтобы сделать несколько глотков воды, и Кларк поворачивает голову, внимательно следуя её движениям.       — Мне кажется, тебе пора идти, — сглотнув, говорит она, и сердце пропускает удар, отправляя за мгновение остывшую кровь к лицу. Кларк прищуривается, складывает теперь руки на груди, с целью унять появившуюся вдруг дрожь в плечах. Когти внутри сжимают сердце чуточку сильнее.       Всё под кожей застывает, только вот Кларк не намерена сдаваться так быстро.       — Вот как, — выдыхает она, запуская пальцы в волосы, растрёпывая их, чтобы уменьшить давление на голову, — значит, теперь всё так.       Лекса не отвечает, не кивает, только стоит, взглядом вперившись в стол перед собой, и лицо её всё ещё опущено. Если она так уверена в своём решении, почему не взглянет тогда Кларк в глаза?       Кларк поднимается, сглатывая, но не собирается поддаваться её глупой игре.       — Не подходи, — тихо говорит Лекса в пол, но голос её теперь увереннее; это посылает очередной болезненный спазм в желудок. Кларк, всё же, делает к ней несколько шагов ближе, но останавливается.              — Почему? — спрашивает она, даже не надеясь на какой-либо внятный ответ. Нахмурившись, она продолжает всматриваться в лицо Лексы, пытаясь найти там хотя бы деталь, что поможет понять, почему она приняла именно такое решение.       — Потому что… Это моё решение, — отвечает она и Кларк хмыкает, цокает языком, слегка качает головой. Лекса сама хоть себе верит?       — Какое решение? Отвергнуть меня?       — Нет, Кларк, — она качает головой, поджав губы, и сердце в груди ускоряется в ожидании ответа, который может абсолютно точно раздробить его на мириады мелких осколков, которые собрать воедино потом уже не получится. — Это не относится к тебе лично.       Кларк хмыкает вновь, уже громче, и внутри, рука об руку со слепым страхом зарождается злость, щекочет внутренности, заставляет сжать ладони в кулаки, нахмуриться. Это решение отторгается всем, чем только можно — почему же Лекса тогда так быстро сдалась?       — У меня есть Дейзи, о которой я всегда буду заботиться, но этого мне достаточно. Я не могу больше подвергать себя такому, — говорит она и эти слова звучат, как оправдание. Кларк сжимает руки в кулаки ещё сильнее, делая ещё один шаг к Лексе.       — Это бред, — говорит она и Лекса сразу поднимает голову, встречая её взгляд с настороженностью, но враждебностью, и это действительно болезненно, но промолчать сейчас нельзя. — Ты хочешь сделать вид, будто тебе плевать, — добавляет Кларк охрипшим голосом, делая ещё один шаг к Лексе и она отходит назад, чтобы избежать столкновения их тел. — Но это не так. Тебя всё ещё преследуют все эти смерти, но тебе кажется, что проще от них убежать, а не справиться с этим и идти дальше.       Её слова резки, как стрелы, с которыми так мастерски управляется Лекса, только вот не в этот раз. В этот раз в её глазах пробегает растерянность, неожиданность, напускное спокойствие и так много всего, что Кларк за эти несколько секунд там разглядела, но ни одно из этих чувств не задерживается там надолго.       — Ты ничего, — чеканит Лекса сквозь зубы, зажатая врасплох, и теперь, между столом и телом Кларк, бежать уже некуда. Её глаза светятся тихой яростью, злостью, но таким огнём, перед которым устоять невозможно, — обо мне не знаешь, — заканчивает она, вновь сцепив зубы, но Кларк сдаваться всё ещё не намерена.       Она стоит так, сглатывая ком в горле, ощущая не только тепло тела Лексы напротив, но и насколько быстро бьётся её сердце. Её руки за спиной упираются в стол, но лицо её уязвимости не выражает.       Только вот Кларк не понаслышке знает, что к такому противостоянию она была готова навряд ли. Но готова ли была к этому Кларк?              — Я знаю достаточно, — просто отвечает она, вновь сглатывая, вглядываясь в её зелёные глаза в поисках ответов на все свои вопросы, но ничего, кроме напускной безразличности сейчас там не находит. Но это ложь. Кларк чувствует, как подрагивает её тело.       Быстрое дыхание Лексы на лице выбивает воздух из груди и Кларк не отстраниться стоит всех оставшихся сил. Лексины потемневшие глаза судорожно бегают по её лицу, и когда она лихорадочно сглатывает, Кларк хочется прижать её к себе.       — Достаточно для чего?       — Достаточно, чтобы я беспокоилась о тебе, — признается Кларк, и в глазах Лексы мелькает какая-то странная смесь изумления и нечто еще, что Кларк не могла однозначно определить.       Она отводит взгляд, словно уклоняясь от чего-то слишком личного, что зазвучало в её словах. Кларк стоит на месте, напряжение в воздухе становится физически ощутимым, и, казалось бы, барьер между ними стал теперь ещё более непреодолимым, пока сердце отбивает набатом в ушах и затылке.       — Мы просто из разных миров, Кларк, — произносит Лекса, и её голос звучит устало, как будто это её внутренняя борьба начинает проявляться наружу.       — Может быть, — тихо отвечает Кларк, следя за усталым взглядом Лексы своими взволнованными глазами. Лексин голос на удивление тихий, совсем не атакующий, всё ещё запускающий сотни мурашек на затылке и руках, но мыслей на то, чтобы что-то добавить не хватает.       Поэтому сердце выдаёт то, на что было способно.       Их противостояние заканчивается в ту же секунду, когда Кларк касается своими губами её. Время останавливается, сосредотачивается только в этом прикосновении.       Лекса не замирает; подаётся вперёд, будто это было вполне ожидаемо и этот поцелуй не выбивает почву из-под ног. Будто облегчение на губах Кларк она подбирает своими. Холодные, но податливые, слегка шершавые, но нежные губы не ощущаются, как решение всех проблем. Не дают ответы на вопросы, но когда Лекса целует Кларк в ответ, Кларк становится всесильной. Всё оказывается совершенно не важным, кроме расслабившейся в её руках Лексы, прижимающейся к ней, будто Кларк — последнее, что удерживает её на ногах.       Это соприкосновение губ исцеляет раны, кажущиеся безнадежными, дарит покой, так давно забытый, и надежду, что уже практически покинула эту землю. Лекса вновь собирает тихий вздох с губ Кларк, когда касается пальцами её щеки, и медленно, настолько нежно, что колени подгибаются, поглаживает её пылающую кожу. Кларк готова сейчас богу душу отдать, это уж точно, если Лекса продолжит позволять ей себя целовать.       Пульс подскакивает до такой скорости, что вдыхать нужно трижды в секунду, но кому сейчас до этого есть дело? Кларк готова задохнуться, лишь бы этот момент не прекращался. Внутри с каждой секундой что-то продолжает взрываться, рассыпаться, дрожать, только это впервые приятно. От этого ощущения не хочется отмахнуться, не хочется избавиться — совсем наоборот, поэтому когда Лекса постепенно отстраняется её первым инстинктом становится прижать её к себе, остановить, продлить эти мгновения, настолько здесь редкие, что так просто их терять кажется кощунством.       Лекса всё же отстраняется; рука на щеке Кларк там и остаётся. Сердце до сих пытается вырваться из своего заточения в груди, особенно когда кривоватая улыбка касается её губ, что ещё несколько секунд назад скользили по её собственным, а большой палец на щеке дёргается, поглаживает кожу так же, как только мгновение назад.       Тишина оседает между ними медленно, невесомо, слегка подталкивая к пониманию, что только что произошло. Кларк кусает нижнюю губу, не в силах отвести взгляд от глаз Лексы, что пытливо всматриваются в её лицо, но никто из них не произносит ни слова, пока внутри всё дрожит, звенит, пытается понять, что это значит.       Лекса всё ещё прижата к ней; Кларк слышит, чувствует своим телом её быстрое сердцебиение, её тихие вдохи, то, с какой скорость в голове крутятся мысли.       — Встреть меня вечером, — хриплым, обессиленным, но в то же время совсем не таким как пару минут назад, голосом говорит Лекса и вновь опускает взгляд на её покрасневшие губы и в этот раз Кларк понимает, что это ей уж точно не показалось, — здесь, — добавляет Лекса, прочистив горло и вернув свой взгляд в её глаза. Кларк кивает, будто в замедленной съёмке и Лекса тянется к ней снова, но, будто очнувшись от наваждения, несколько раз моргает, но не целует её вновь. Только поджимает свои магнитом притягивающие губы и мягким прикосновением руки отстраняет Кларк от себя на несколько сантиметров дальше.       Кларк даже не замечает, как кивает, пытаясь не поддаться неистовому желанию вновь её поцеловать, когда Лекса кивает ей в такт; но теперь её глаза настолько же манят, насколько манили несколько минут назад её губы.       — Вечером, — вновь шепчет Лекса, заключает их встречу в обещание, едва касаясь её губ в последний раз. Она отступает, оставляя Кларк в этой комнате, где всё ещё висит едва заметная тень прошедшего момента. Взгляд Лексы пронзает комнату, и она уходит, словно призрак, который только что напомнил о своём существовании.       Кларк стоит в молчании, взгляд теряется в пустоте. Сердце всё ещё колотится в ушах.

***

      Она не замечает даже, как пролетают мимо дома, люди, солдаты… Всё смешивается в один сплошной ком, играя теперь новыми красками, и даже если улыбка на губах освещает перед ней путь, стоит подумать о том, что только что произошло, внутри всё ещё болит.       Сердце отбивает свой несуществующий ритм в ушах, колотится так, что, кажется, скоро сделает дыру в груди, но пока Лекса идёт, это можно списать на быструю ходьбу. Она прекрасно понимает, что это ложь.       Все вокруг, кажется, вглядываются в неё, осуждающе на неё поглядывают, знают, что только что она целовала солдата, но в первый раз в жизни Лекса готова поспорить. Она не целовала солдата. Она целовала Кларк. Это остужает кипяток внутри, но эта же самая мысль разжигает другой, но не менее огромный, пожар в желудке.       Сердце всё ещё пытается вырваться из груди и в какой-то момент это становится настолько невыносимо, что желание остановиться, успокоить ненадолго свои глупые мысли становится несоразмерным.       Её шаги, направленные в никуда, в конечном итоге приводят её в укромное место, где можно найти укрытие от любопытных — несуществующих — взглядов. Лекса замирает, опираясь спиной о стену, и закрывает глаза, пытаясь собраться с мыслями. Это был поцелуй. Поцелуй с Кларк. С этим теперь невозможно не считаться, и, почему-то, Лекса думала, что это может быть сопряжено с неуверенностью, только вот стоило губам Кларк оставить на её собственных вкус нежности, аккуратной невесомости, так ещё даже не зародившаяся неуверенность улетучивается. Растворяется в воздухе, но в лёгкие не попадает.       В груди всё же невыносимо ноет. За одну секунду вспомнить, что произошло вчера, и разрушить магию умиротворяющего, но будорадащего кровь поцелуя; разочароваться, что не могло всё произойти при других обстоятельствах. Разочароваться, что Лекса не смогла сдержать данное себе обещание не подпускать больше к себе никого близко, только вот ошибка уже была совершена, не так ли?       Она уже давно подпустила Кларк к себе близко, да так, что сердце колет, стоит подумать, что это могло быть по-другому. Это же Кларк; Кларк, которая готова была пожертвовать своей жизнью ради Дейзи, Кларк, которая не требовала от неё больше, чем от себя самой, Кларк, которой удавалось ту ответственность и боль, что день за днём носила за собой Лекса, взять на себя, подарить ей облегчение и, наконец, покой. Как всё могло пойти по другому пути?       И если бы только Нисса была жива… Вместе со всеми этими волнущими чувствами в груди не было бы этого болезненного опустошения, что с каждым вздохом занимает своё место в лёгких, в желудке, в груди. Если бы всё не случилось так, Лекса не чувствовала бы эту вину, что все эти эмоции вихрятся в груди вместе.       Дыхание успокоить, как и сердце, не получается. Здесь, прижавшись к ледяной стене спиной, хочется остаться навсегда — здесь она незаметна, неважна, ничего не решает и не испытывается вселенной на прочность.       Сосредоточиться на дыхании, наконец, получается, поэтому Лекса следует своему разуму, постепенно успокаиваясь, паралельно убеждаясь в том, что ей действительно нужно сейчас увидеть Рут. Искать оправдания этому желанию совсем не хочется, поэтому Лекса даже не пытается — всё равно знает, что причины этому такие же болезненные, как и то, что творится внутри.       Поэтому она возобновляет шаг, так же набирая скорость, чтобы покончить с этим как можно быстрее. Морозный воздух неприятно проникает в нос, опаляя холодом затылок и горло, но это сейчас не остановит. Хотя бы с чем-то в жизни всё же нужно разобраться. Вновь пахнет холодом и зимой.       Домик Рут и Трины заставляет пульс вновь подскочить, но теперь в желудке что-то неприятно переворачивается. Ассоциации с этим местом всё ещё вызывают в горле ком и тошноту. На несколько секунд остановившись, Лекса глубоко вздыхает, облизывая губы, позволяя всё же небольшой улыбке появиться на лице от этого действия, и всё же делает решающих несколько шагов к порогу.       Рут стоит на кухне, укрытая длинной накидкой в пол, пытается вставить выпавшую из тумбочки дверцу назад, только успехом её действия назвать нельзя. Она несколько раз чертыхается, прежде чем отбросить дверцу на пол, и возвращается к приготовлению чая.       Её плечи распрямлены, голова наклонена и волосы переплетены между собой так, как учила её Мира. Это вновь вызывает ком в горле, который сглотнуть не получается.       — Так и будешь там стоять? — тихо спрашивает Рут, не поворачиваясь, и интересно, в какой именно момент она узнала, что Лекса здесь? Услышала её шаги на пороге или дыхание? Или просто увидела в окне?       Лекса вздыхает, складывая руки на груди в попытке слегка согреться, но безуспешно.       — Нисса мертва, — сглотнув, говорит она охрипшим ломающимся голосом, и глаза вновь набираются болючими слезами.       Ложка выпадает из рук Рут на столешницу, с неприятным звуком соприкасается с деревом и отскакивает на пол. Семнадцатая поворачивается; в глазах её шок. Она пытается сделать несколько шагов к Лексе, непонятно зачем, только её останавливают простым поднятием ладони.       — Не надо, — произносит она уже увереннее, только боль в переносице не уходит, не растворяется, продолжает давить, напоминать о том, что с этим ещё придётся смириться. — Я просто хочу поговорить, — добавляет она, поёживаясь, и упирается спиной о спинку тёмного мягкого кресла, прикрыв за собой дверь.       Рут кратко кивает, сглатывает, внимательно вглядываясь в лицо Лексы всё ещё шокированным взглядом, но берёт себя в руки несколько секунд спустя. Лекса медленно опускает взгляд, чувствуя вес каждого мгновения на своих плечах. Решение говорить об этом было трудным, но неизбежным.       — Меня разрывает на части, — тихо говорит Лекса, её голос скользит по комнате, точно тихий ветер, проникает в каждую щель, сдувает каждую пылинку и садится куда-то между лопаток. — Одна часть убита, разрушена, не готовая к скорби, к жизни без Ниссы, — голос всё же ломается, обрывается, чтобы позволить Лексе сделать вдох, но этого мало, чтобы унять эту боль внутри. Что-то там просто разорвалось, исчезло, теперь там пустота, бессмысленность, бездна. Она не заполнится.       Рут поджимает губы, её дыхание ускоряется, глаза наполняются слезами, что она одним движением руки смахивает со щёк.       — Вторая, — она едва слышно хмыкает, непозволяет улыбке появиться на губах, глаза на несколько секунд вновь зажигаются искорками, — наполнена всем, от чего я так долго бежала. Третья же, уже несколько лет кровоточит, не прекращая, и болит, стоит мне взглянуть на тебя, — Лекса поднимает взгляд, смотрит прямо во всё ещё влажные глаза Рут, и внутренности вторят словам, душат, не позволяют сделать ни шага спокойно; вздыхает, прежде чем продолжить. — Когда я узнала, что Нисса погибла, мне так хотелось тебя убить, ты даже не представляешь. Даже сквозь сон я ловила себя на мысли о том самом пистолете, что ты мне принесла, но не думаю, — она сглатывает, потупив взгляд, и ненадолго запинается, — что смогла бы. Ты воспитываешь дочь Ника.       Рут стоит ровно, будто Лекса говорит не об её собственном убийстве, будто это вообще её не касается, и со стороны можно было бы подумать, что её эти слова не трогают, только вот Лекса знает не понаслышке, как это её ранит. Лекса не знает, как бы реагировала сама, если услышала бы такие слова от глубоко любимого ею человека, но понимает, насколько это болезненно.       — Я не виновата в смерти Ниссы, — хрипло говорит Рут, подаваясь назад, чтобы ухватиться руками за стол позади себя.       — Да, не виновата, — кивает Лекса в ответ, облизывая губы, — но виновата в смерти Ника. Добраться до убийц Ниссы я не могу, но до убийцы моего брата… Они оба здесь.       Лекса замолкает на мгновение, внимательно следя за реакцией Рут. Напряжение в комнате можно физически ощутить, но парадоксально с каждым словом становится чуточку легче, словно каждый вздох несет в себе тяжесть невысказанного горя и гнева. Ей всё ещё становится легче от боли Рут. Садистично, эгоистично, но это правда.       — А я ведь любила тебя, — вздыхает Лекса, на несколько секунд прикрывая глаза, и внутри что-то уже не взрывается, медленно освобождается, выражаясь в непролившихся в уголках глаз слезах. Рут громко, оглушающе громко выдыхает, сжимая стол за собой крепче, в глазах столько всего, что смотреть в них тоже болезненно, но взгляд Лекса не отводит. — Почему ты думаешь, я так сильно тебя возненавидела? — она вновь замолкает, не позволяя голосу дрогнуть. — Потому что я любила тебя много лет, а ты погубила самого дорогого мне человека, предала меня, его, Трину, моё доверие, нашу дружбу, мои чувства, и даже не попыталась объяснить мне, почему.       Рут открывает рот, но ни слова из себя выдавить не может, пока Лекса выдыхает, выпуская весь гнев, всю свою ярость, все чувства, что годами не могла облачить в слова.       — Но пришло время поставить в этой истории точку, — выдыхает Лекса, сжимая руки в кулаки; в горле всё ещё стоит колючий ком, но теперь он не мешает словам выйти из неё, сформироваться в предложения, рассказать о том, что было внутри всё это время, и это освобождает.       Лекса годами освобождала людей от предсмертных мучений, а себя саму освободить не могла. Продолжала вариться в этом бурлящем котле из ненависти, любви, презрения и ярости, предательства, боли и слёз, что вытекая оставляли после себя шрамы.       — Я никогда не смогу простить тебя за его смерть, — сглатывая произносит Лекса, и в груди становится тесно, — именно потому что я тебя любила, а ты растоптала всё, что было, из-за чёртового солдата, и для тебя это было настолько легко, что ты даже не удосужилась объясниться, — Рут вновь открывает рот в попытке что-то сказать, но Лекса снова останавливает её, поднимая ладонь, — мне не нужны ответы, больше не нужны. Я здесь не за этим. Мне просто надоело закипать в ненависти к тебе, но больше её нет. Но…       Она вновь замолкает, собираясь с мыслями, собирая в себе храбрость и смелость всё же закончить свои страдания.       — Но я не буду больше оглядываться назад, — произносит Лекса, внутри её что-то сжимается, словно что-то важное осталось несказанным. — Я любила тебя, ненавидела тебя, но ни того, ни другого я больше не чувствую. Мне просто жаль, что ты разрушила не только что бы то ни было гипотетическое, но и вполне реальную дружбу, но жить сожалениями я не намерена.       С медленным выдохом выходит всё напряжение и вся боль, что долгие годы копилась внутри. Когда-то, в юности, Лекса подумала, что если это любовь, то ей она не нужна. Если это любовь, то она идёт только рядом с болью и литрами солёных горьких слёз. Если это любовь, то кому-то всё равно в итоге будет больно и сердца будт продолжать разбиваться. Но она ошибалась.       Может, в какой-то другой вселенной их судьбы сложились иначе. Может, Ник всё ещё был бы жив и Лекса смирилась бы с тем, что не смогла быть с Рут, проще и быстрее, не встречала помех в виде Райкера и его глупых игр. Может, в какой-то из них Лекса и вовсе в неё не влюблялась. Может, в одной из них в неё не влюблялась Рут.       Её карие глаза стеклянные, за стеной из слёз выглядят такими болезненными, и впервые за долгое время Лекса чувствует именно то, что и говорила, — жалость. Всё могло бы выйти по-другому, но не вышло.       — Ты всегда была сильной, Лекса, — хрипло, сквозь слёзы говорит Рут, вытирая рукавом щёку, — и я рада, что перестала быть для тебя грузом. Это всё, чего я когда-либо хотела, — всхлипнув, шмыгнув носом, пытаясь выдавить из себя улыбку добавляет она и, возможно, если бы Лекса была слепой, она могла бы в это поверить.       Только вот лицо её заплаканное, глаза кричат, ревут, просят, чтобы Лекса не уходила, но уже поздно. Ещё несколько месяцев назад она бы смогла её убить — по крайней мере, так хочется думать, но она точно знает, что умереть — слишком просто. Слова, что она сейчас произнесла, ранят намного больнее. Только вот все они — правда, а правду скрыть нелегко.       — Мне жаль, что мы не смогли поговорить об этом раньше, — тихо говорит Рут, когда Лекса разворачивается, успокаивая своё разволновавшееся сердце. Она не отвечает ей, не оставляет за собой ничего, кроме опустившегося за ней шлейфом молчания.       Ей не жаль.

***

      Работать сегодня, по какой-то причине, совсем не получалось. Даже если ей и не приходилось патрулировать, заниматься документацией дело до ужаса нелёгкое и нудное, что, честно, Кларк предпочла бы патруль.       Свежий воздух, люди вокруг, даже до безумия несносные разговоры солдат слушать было бы приятнее, чем постоянный шум двигателей и курсирующий по вентиляции ветер. И дело было даже не в том, что на улице можно было встретить Лексу. Скорее, наоборот.       Она берёт в руки очередной рапорт, неспеша пролистывает страницы, и концентрация ускользает, точно песок сквозь пальцы, а мысли гоняют друг друга в голове, словно стаи беспокойных птиц.       Губы, кажется, до сих пор горят вместе с глупыми щеками, что решили горящую строку на лице запустить, в которой говорится, что Кларк всё же поцеловала Лексу. Думала ли она, что такое возможно? Нет. Думала ли она о том, чтобы поцеловать Лексу?       Да.       Только вот вплоть до сегодняшнего утра это были просто глупые ничего не означающие мысли, которым, казалось, в реальность воплотиться не суждено. Не в таких реалиях. Не при таких обстоятельствах.       До своего приезда в сектор Кларк до ужаса редко задумывалась о таких мирских вещах. Она была первой, кто признался её тогда другу Финну в своих чувствах, была первой, кто проявил инициативу к их отношениям. Это всегда было легко — даже если бы её отвергли, она бы не стала тогда убиваться и думать о своей глупости и безрассудности. Это ведь чувства — над ними не подвластен никто. Зачем тогда винить себя в инициативе?       Сейчас же всё совершенно по-другому. Над ними постоянно нависает огромное тяжелое облако, что постоянно несёт в себе угрозу жизни. И сейчас, когда она поцеловала Лексу первая, это облако на мгновение рассеялось. Растворилось, будто бы его и не было. Забылось, будто бы она его сама себе и придумала. Это ощущалось магией.       Но насколько сильно она хотела в тот момент поцеловать Лексу, настолько же боялась её ранить. Теперь, когда Нисса, ещё один человек, что ей был так дорог, погиб, всё пошатнулось настолько, что уверенности даже в собственных ногах найти не удавалось. Не усложнила ли она всё ещё больше? Не стала той, кто собственноручно возложил на Лексу ещё больше забот?       Даже несмотря на все эти мысли, сердце всё равно бьётся быстрее, стоит вспомнить о том, каково это было — ощущать губы Лексы на своих, чувствовать её ладонь на своей щеке, прижимать к себе, пока она дрожит под трясущимися пальцами, доверчиво льнёт к ней в ответ. Все сомнения могли бы улетучиться, оставить её, наконец, в покое.       — …Лекса?       Кларк поднимает голову, отвлекаясь от такого увлекательного рапорта — или от мыслей, — и возвращается в реальность, где перед ней стоит Рейвен. В её руках два яблока и второе она учтиво бросает в Кларк.       — Не спи, — раздражённо говорит она, упираясь локтем о стол. Кларк хмурится, подставляя руку под щеку, и вздыхает не менее раздражённо, чем Рейвен.       — Не сплю, — бормочет она себе под нос, недовольно цокая языком, пока Рейес пытается умоститься на неудобном пластиковом стуле рядом.       — Не заметно, — произносит она, смачно прохрустев яблоком прямо под ухом, но взгляд её смягчается, стоит Кларк ещё раз на неё взглянуть. Она понижает голос, чтобы говорить потише, и добавляет: — Я спросила, как Лекса?       Кларк медленно и тяжко вздыхает, запуская ладонь в волосы, пытаясь не лечь лицом прямо на стол. Мышцы почему-то ноют и можно почти букально увидеть, как силы покидают тело.       Отвечать на этот вопрос не то что не хочется — больно, поэтому Кларк только едва заметно качает головой, поджимая губы, ощущая горький привкус во рту.       — Сказали Дейзи? — ещё тише спрашивает Рейвен, вновь откусывая кусок яблока, и в её глазах мелькают слёзы, которые она упорно пытается сморгнуть. Кларк отрицательно качает головой, сглатывая — это ещё один вызов, который предстоит всё же принять, и оттягивать этот момент всё же нельзя — но что поделать, если только от одной мысли об этом всё внутри сжимается, скручивается, наизнанку выворачивается?       Избежать этого нельзя, но Лекса не будет делать это одна. Рейвен молчит, продолжая есть своё яблоко. Она не торопится, давая Кларк время на восприятие, осознание и просто на момент отдыха. Кларк благодарна за это молчание, за понимание без слов, но вместе с этим пониманием в этот момент стоит то, что понимать никогда больше не хотелось бы.       — А ты как? — тихо спрашивает Кларк, слегка поворачиваясь к ней на стуле. Рейвен не отвечает.       Кларк не знает, насколько близки они были с Ниссой, но понимает, что даже если нет, это всё равно затрагивает каждую клеточку души, ведь Лекса для неё далеко не последний человек.       Рейвен сглатывает, несколько раз моргая, пытается беззаботно улыбнуться, но у неё получается это достаточно отвратительно, чтобы Кларк поняла, что это напускное.       — Нормально, — всё же говорит она и в голове вновь проигрывается момент утра, когда она услышала то же самое от Лексы. Кларк тоже откусывает яблоко в попытке отвлечь голову от этой темы. Это работает плохо, но всё же немного работает — плакать теперь хочется меньше.       — Макрири хочет меня видеть через десять минут, — делится вдруг Кларк, пытаясь сменить тему; да и есть вероятность, что Рейвен знает, о чём он хочет поговорить, но её глаза удивлённо расширяются — она не знала.       — Есть идеи для чего?       Кларк вновь качает головой. Впрочем, это не совсем правда — возможно, он в очередной раз хочет ей напомнить, что она служит в Сдерживающих Войсках Нового Мира, сказать, как же сложно здесь зарабатывается доверие и прочую ересь о верности и безропотном подчинении. На эту ерунду времени, да и желания, нет, но игнорировать его вызов всё же нельзя. Мысль о том, что после этого она увидит Лексу и греет и пугает одновременно.       — Завтра ночью у тебя? — ещё тише спрашивает Рейвен, почти беззвучно, но Кларк, несколько секунд поразмыслив, всё же кивает.       Рейвен кивает в ответ, и слегка похлопывает её по лежащей на столе ладони.       — Держись там, — мягко говорит Рейвен, в глазах её мелькает понимание с обнадёживающей поддержкой. — Если что, я рядом. Могу принести самогон Монти.       Кларк инстинктивно морщится от упоминания этого дрянного пойла, слегка усмехаясь, но не отказывается — а мало ли? Если всё будет настолько плохо, Кларк не против напиться даже этой гадостью. Рейвен остаётся с ней ещё немного, затем поднимается со стула.       — Если что-то изменится, дай знать, — говорит она, направляясь к двери, и когда она закрывается за ней, Кларк вновь вздыхает, поднимая голову со скрещенных рук. До встречи осталось совсем немного, поэтому она складывает так и не прочтённый рапорт в стол и поднимается, слегка потягиваясь, чтобы успокоить ноющие мышцы.       По дороге к лифту сердце слегка ускоряется, не готовое к очередной порции презрения, что сочится из каждого его слова. Пропуск срабатывает, поэтому она заходит внутрь, выдыхая, и прикрывает глаза, пока лифт несёт её к третьему этажу. Выходить их него не хочется, поэтому когда двери внов открываются, Кларк мысленно чертыхается, что поездка заняла всего лишь несколько секунд.       Солдаты в коридоре холодно с ней здороваются; Кларк отвечает тем же, выпрямляясь в попытке набрать в лёгкие вместе с воздухом немного больше уверенности. Пальцы слегка подрагивают от внутреннего напряжения, которое так и не разряжается.       Макрири, держа руку на винтовке, смотрит на неё таким же холодным надменным взглядом, как и всегда. Ухмылка а его губах ни о чем хорошем не говорит.       — Полковник Макрири, — здоровается Кларк, кивая, но он не не сводит с неё своих слегка прищуренных крысиных глаз. Отвращение внутри становится таким ясным, что хочется плеваться, но она держит лицо бесстрастным.       — Здравствуй, Кларк, — говорит он, вновь ухмыляясь, и кто-то заходит в кабинет за ней.       Должно быть, Дийоза, думает Кларк, прежде чем дверь закрывается. Мысль прерывается жёстким, тупым ударом сзади и комната пошатывается, теряя краски. В глазах темнеет.