***
Таким, как Цукияма Шу, рождаться надо было намного раньше, ведь редки те, кого можно назвать благородным рыцарем. Этот образ писался и воспевался для него: манеры превосходят любого мужчину, острый ум подмечает детали, а язык формирует правильные слова. Шу доминирует в любом разговоре, незримо для собеседника навязывает своё мнение с обаятельной улыбкой и теряет интерес к человеку, когда тот поддаётся красивым словам. Жертва не имеет удовлетворительного по меркам Гурмана вкуса, если её легко заговорить умными фразами и парочкой иностранных высказываний. «Дураки без вкуса» — так большую часть людей называет Шу в мыслях. Забавно, что вкуса они не имеют как в прямом, так и в переносном смысле. Ещё более забавно, что он случайно услышал это же выражение из уст милой дамы, так удачно столкнувшейся с ним в книжном. Удручает, что твой запах звучал многообещающе.***
— В первую очередь меня привлекла чёрная обложка, — глупо улыбаешься и сдерживаешь смех смущения, пока в руках, та самая книга, о которой идёт речь. — Потом я посмотрела на её описание и открыла конец. Этот абзац про вечность интригует. На что бы ты пошёл, если вечность тяжким бременем ляжет на плечи, Шу? Как бы убивал время? — Боюсь, mon cheri, я никогда не задумывался о таком, — собеседник берёт объект дискуссии из твоих рук, мимолётно касается пальцев и делает вид, что так и должно быть. Щеки рдеют от этого жеста, однако скрывать эмоции не умеешь здесь ты. — Герой заставил меня задуматься после прочтения, — стараешься не смотреть на Цукияму, рассматриваешь обложки книг на полках, свои руки или же вовсе пол, — когда проводишь вечность в одиночестве, то постепенно сходишь с ума. Он уже стал сходить с ума, когда его друзья и знакомые стали пропадать, а на следующий день в городе никто их не помнил, словно никогда не существовало человека. Это страшно, понимаешь? — твой взгляд меняется, когда рассуждаешь о героях. Шу замечал это много раз. Может, он уделяет тебе слишком много внимания? — Когда герой в поисках своего прошлого нашел предполагаемую жену, они пошли раскапывать могилу её мёртвого мужа, на которого похож герой. Он убил её, лопатой раскроил череп и, по-моему, закопал в могиле мужа. — Я слышу удовольствие в твоём голосе, — и удовольствие Гурмана — наблюдать за беглым взглядом и более розовыми щеками, даже шея краснеет от смущения. Его наблюдательность всегда была на высоте. — Да, это одна из любимых моих сцен, — хмуришься и снова смотришь мужчине в глаза. — Разве это плохо, наслаждаться оправданной жестокостью, тем более красиво написанной? «Не плохо», — отвечает Шу в мыслях. Оправданная жестокость, да? Его интерес кипит на костре твоих слов. Если ты свободно рассуждаешь об убийствах на бумаге, что же скажешь по поводу убийств реальных, происходящих прямо сейчас ради выживания? Принимаешь сторону гулей или считаешь их недостойными существования? Как гулю, действительно интересен взгляд кролика на лису. — Увидимся в следующий раз, Шу, — типичное прощание после телефона в руках. Кто-то ждёт тебя? Неблагоприятное обстоятельство: если ты пропадёшь, то станут искать быстрее. Цукияма пытается не думать о твоём уходе, пытается не смотреть на фигуру, ловко лавирующую между стеллажами. Все его попытки — песок в руках озорного ребёнка при ветреной погоде. Самообманом будет утверждение, что Цукияма не расстроен твоим уходом. Маленькая его часть (наверняка та, которая пыталась отыскать в зеркале маму) надеялась, что останешься подольше.***
Ты стала константой в мыслях Шу. Он думает о тебе каждое мгновение, проведённое порознь. Учитывая редкие встречи в книжном магазине, только в его голове проводите времени столько, чтобы оставить Гурмана удовлетворённым. Каждая ночь этой недели сопровождалась снами с тобой. Всё не может отпустить и желает большего, плетёт свою паутину, расставляет силки и ловушки, если первое не сработает. Всё, что угодно, лишь бы отведать тебя. Жадность — грех Цукиямы Шу. С чего же начать? Язык как самая накачанная мышца. Он наверняка будет таять во рту вместе с розмарином и тимьяном. Шу терялся в разговорах с тобой, слушал и внимал каждому тихому слову по поводу прочитанной книги или же принимал участие в анализе аннотации и последней страницы сборника рассказов из раздела «фантастика», иногда вы переходили к мистике, но здесь Цукияма вновь становился простым слушателем. Иначе твоё обаяние заставит выдать самый страшный из секретов. Пугать раньше времени — делать мясо невкусным. Или глаза? «Я слушал», — наглая ложь, ведь Шу пропустил монолог и наблюдал за твоим взглядом. Удивительно, что глаза действительно являются зеркалом души: каждая эмоция отражается в радужке, а зрачок предательски выдаёт интерес к противоположному полу. Или же к своему, но это не ваш случай явно. Человек не уловил бы краткого колебания, когда ты пытаешься смотреть в глаза Шу и тут же переводишь взгляд на руки, книгу, что угодно, только не смотришь на него снова. Милое разнообразие в рационе. Может, подойдёт корица? Сладким десертом определённо будет мозг. Без приправ, именно в чистом виде станет самым желанным блюдом на ужине для одной персоны. Твои прекрасные способности к анализу, определённая начитанность и умение понимать людей — лучшие специи. Шу не сдерживает стон, когда думает о консистенции: ещё мягче языка, он уверен. От других слышал, что с мозгом ребёнка двенадцати лет не сравнится ничего; именно в этом возрасте он созревает, а если умственные способности находятся на уровне детей старше, так это джекпот. Хоть ты и далека от нежного возраста, букет будет не менее ярким. Цукияма уверен в этом. Говорить с ним на равных, не поддаваться дьявольски опасному очарованию — самая большая твоя ошибка. Была возможность стать дураком из толпы без вкуса, спасти свою жизнь дурными манерами и излишними паразитами в речи, однако упустила её и охотно отвечала на провокационные вопросы об авторах и их известных работах. Размышления о еде вызывают голод. Парадоксально, да? Не тот голод, которым страдают гули, если не утолить его плотью. Шу знаком с иным видом голода, когда желание прикосновений выше удовлетворения вкусовых рецепторов. Достаточно быть рядом с объектом вожделения, чтобы насытиться, но та яма лишь растёт и жаждет ещё. Ей не будет конца: чёрная дыра без дна и диаметра растёт с каждым днём, и Гурман уже не может ответить на вопрос — хочет ли он тебя съесть или же он хочет тебя. Ты вызываешь вопросов больше, чем Шу успевает найти ответы. Одно знает наверняка: ты сводишь его с ума.***
Спокойный вечер в компании горячего чая и кинофильма, недавно появившегося в сети, прерывается короткими стуками, слишком разными по громкости и силе. Непогода усилилась, отчего дождь за окнами украшает тишину своим монотонным звуком. Ты бы отдала многое, чтобы вдохнуть запах свежести. И снова нетерпеливые удары по двери. Страшно? Безусловно, ведь никого не ждёшь в гости, а друзей не имеешь. И очередная просьба впустить заставляет содрогнуться. — Как ты нашёл меня? — спрашиваешь с порога у мужчины в безупречном костюме. Он был слишком занят мыслями о тебе, чтобы искать другие деликатесы. Цукияма не соображает: его разум в клетке за сотней цепей, перед тобой — зверь, движимый исключительно инстинктами и низшей потребностью — голодом. Пока не исчезнут навязчивые образы давно покинувших этот мир людей, пока болезненные спазмы в животе не прекратятся, пока не отступит агония, пелена тумана не пощадит помутившийся рассудок. Гуль не скрывает радужки на фоне черни и безумия в пугающем алом. Рот полон слюны, ведь вот она — добыча, ради которой приходилось посещать книжный, поддерживать диалоги о высоком искусстве и о повседневных вещах. Человек, ради которого он хотел вернуться каждый раз и возвращался. — Прошу, — не в характере Шу произносить это слово так протяжно, с надеждой и скрытой мольбой, — беги, mon cheri. Как же внимать этим словам, если в голове диаметрально противоположные вещи. Холод ужаса кусает обнажённую кожу, оставляет ощущение сотен тонких игл, желающих проткнуть твою плоть, пока кости стынут в губительных объятиях. Сердечный ритм выходит за пределы нормы, лёгкие выходят в овердрайв, и никогда в жизни ты не мыслила настолько ясно. Самопожертвование — самая большая слабость. — Шу, если надо, — закатываешь рукав футболки и вытягиваешь руку (в предплечье же нет ничего жизненно важного?), — я не против, кусай. Дурная женщина. Гурман будет ругаться потом, когда придёт в себя. Гуль перед тобой не отказывается от протянутой помощи и кусает настолько слабо, насколько могут позволить крупицы контроля, затерявшиеся во тьме. Небольшого кусочка и крови хватает очнуться от кошмара и утолить жажду, тлевшую в венах. — Amore mio, ты такая глупая, — шепчет Шу, зажимает рану на твоей руке и кладёт голову на плечо — самый близкий контакт, который у вас был. Ты не возражаешь, перебираешь пурпурные волосы и цепляешься за тепло мужчины, иначе упадёшь в обморок из-за неподготовленного к адреналину тела. — Ich liebe dich. — Что? — не понимаешь слов, всё больше опираешься на Шу. Нужно скорее лечь. — Спасибо, — повторяет Гурман. Но ведь не это он говорил ранее? Язык слишком мягкий, и непосильным трудом кажется открыть рот и издать пару звуков. Можешь лишь опустить руку на плечо, чёрная ткань пиджака приятная на ощупь, и слегка мнёшь в попытке устоять на ногах. — Я сделала бы это снова, — слова приглушены костюмом. Он пахнет той свежестью после дождя, которую так желала вкусить. — Я знаю. Безумец способен на многие вещи, но только влюблённый безумец готов пожертвовать своим благополучием ради другого. Цукияма Шу знает это из первых уст, ведь сам является таковым: теперь в клетке за сотней цепей сидит хищник, угомонить которого удалось твоей жертвой. Терзать себя самоконтролем не так больно, как в агонии голода. Гурман всё ещё голоден, все ещё хочет разорвать кого-нибудь: голыми руками вырвет глаза или язык, зубами будет вгрызаться в плоть, чтобы добраться до печени и почек. Однако всё ещё может сдержать себя, утоляя другую жажду. Твоя хватка слабеет, и Шу думает об аптечке, где определённо должны быть бинты. Оставить даму с открытой раной — не джентльменский поступок. Покидать квартиру тяжко, хоть он и вернётся, когда гулий голод будет утолён. В душе Шу давно зреет дьявольская страсть.