Отдых в стиле "Соукоку".

***

      —Демона в своей голове я называю богом... Он царствует как хочет, я вовсе- пхах! не против... Я сам привёл его к власти.. А тело сделал домом! И мне вообще уже плевать, кто там косо смотрит... — кровь на губах не засыхала, я кривилась из-за боли в горле, но пока я ждала помощи (я не могла бы даже пошевелиться, не говоря о встать и идти) было слишком скучно.       Дазай сидел рядом, перебирая волосы и на моментах, когда я затихала, чуть тянул пряди. Голова болела, но гулко, из-за перенапряжения, после отдыха пройдёт, а вот использование Порчи мне аукнется худшим. В общем, до второй медицинской помощи (первую мне всегда оказывал Дазай) мне нужно дотянуть в сознании, а там спасительный лечебный сон и мне не придётся петь, чтобы заглушить море неприятных ощущений.       — Сильно болит? — я прислушиваюсь к себе по большей части чтобы определить что и где болит, чтобы ответить в общем, а не подробно, как он этого хотел.       — В основном всё окей, очаги не так сильно отдают во все тело, как могло бы быть, — получалось, что у меня высокое внутричерепное давление, перенапряжение почти всех мышц (приятным исключением всегда становятся мышцы лица), возможны вывихи и трещины в костях. Бонусом: отголоски силы Арахабаки, которые автоматически залечивают "сосуд". А еще, как раз из-за его силы, я чувствую... Назовём это смутным ощущением надвигающейся опасности. По факту это сам Арахабаки, обычно я его присутствие не ощущаю, кроме как...        .... Убить, освободи, нам плохо, не держись, не моли, не смей останавливать... ... во время использования Порчи. Ну вот, ещё дня три флешбеки будут мешать спать. Ну, и боль во всем теле, да.

***

—Дазай, что ты от меня хочешь? — я тяжело вздыхаю (я очень устала и физически, и морально, а сверху провалилась в апатию).       — Чтобы ты отдыхала и всё доверила мне, — Одасаку за его плечом (не могу отделаться от мысли об ангеле-хранителе) пожимает плечами на мой вымученный взгляд.       — Что для тебя отдых, Кёко? — неужто добрался до значения моего имени? Ладно, пожалуйста.       — Это тепло и уют. А ещё чай и тортик, — он поднимает меня на руки, так как мне сказали не напрягать залеченные трещины в ногах, (я уже почти не удивляюсь его манере таскать меня аки принцессу) и тащит к дивану. Закутывает в плед, лежащий на нем. Идёт на кухню.       — Вы очень друг о друге заботитесь, — Ода никогда не говорил всего, что видел. Но любой достойный писатель умеет видеть людей. Не насквозь. Но видеть.       — Я начала это без задней мысли, а он оказался слишком принципиальным в плане одолжений, — а ещё мы забыли вести счёт и это стало привычкой. Потом мы начали искренне волноваться. Следом настолько срослись, что стали ассоциировать Соукоку не "я и этот человек", а "мы" без лишней мысли. Когда нас звали куда-либо, то стало обычным высылать приглашение на одну почту (на мою, потому что Дазай приглашения сжигает).       Мои яркие волосы и нестандартные платья и аккуратный и педантичный Дазай. Мы с лёгкостью могли сорвать банкет одним выступлением, не меняя масок.       — Тебе плохо не физически, — утверждает, когда я кутаюсь в плед. Мы могли включить обогреватель, но я хотела сохранить привычный холод.       — Не только физически и не плохо, — Ода на секунду столбенеет. Так он делает, когда я говорю честно, без утайки. Хотя, если я не ошибаюсь, то моя фраза далека от понятия "сказать прямо". Но я уже забыла, как это делать.       — Почему ты не скажешь это ему? — Дазай, ушастая зараза, всё прекрасно слышит. Но я не понижаю голоса и говорю чётко, уверенно в своей правоте:       — Если мне плохо, то это не значит, что я не буду это игнорировать, — Осаму наконец приносит чай и ставит на стол. А потом говорит. Спокойно, тихо, мне в макушку бормочет. — Если тебе плохо, то у тебя есть я. Если плохо нам обоим, то мы есть друг у друга. Если плохо мне, я могу на тебя положиться. Если-если-если, но, прошу тебя, не терпи, — я это... Понимала. Принять боялась. Привыкнуть. Привыкнуть к нему ещё больше, чем уже успела. Я в принципе к людям привязывалась моментально.       — У меня месячные со дня на день начнутся, а ты такие вещи говоришь, — вытираю слезы кончиком пледа, в который влезла уже по подбородок. — Опять задержка? — уточняет. Видел он таблетки от живота на тумбочке, зачем спрашивает — непонятно (это представление для Оды, вот как он глаза раскрыл).       — Я таблетки уже выпила, скулить о том, нахрена я родилась женщиной, не буду, — да, я говорю двусмысленно, и что вы мне сделаете?       — Накахара-сан?.. — я перевожу взгляд на Оду (как ему ещё не надоело обращаться ко мне так уважительно).       — Чуя, напомню, если вы вдруг забыли моё имя. Я вынуждена пить болеутоляющие, чтобы спокойно пережить эти дни, — ну и ещё потому что у меня итак всё чешется. Заживление мне ускорили, но от неприятных ощущений это спасло не до конца.       — И, пожалуйста, не придумывайте себе то, чего не было, — легонько ударяю Дазая по дых, когда он собирается воодушевленно врать о убитых мной наших детях, несомненно достойных жизни.       — Чуй-ка, весь кайф обломала, — мне даже не стыдно. Оду водить за нос не хотелось, он ближе всего был к моему мышлению. Он как... Ну, старший или равный родственник, которого ты видел пару раз в жизни, а оттого воспринимаешь, как чужого родного. Но при этом на вас оказывали схожее влияние, а потому вы будто смотритесь кривое зеркало. Не как с любящими родителями, там перенимаются почти все привычки и интонации, реакции, а именно что ты видишь, что похожи, но некоторые детали искажены.       — Мне иногда кажется, что ты относишься к нему лучше, чем ко мне... — бормочет, недовольный. Я закатываю глаза, но притягиваю его за затылок, чтобы можно было поцеловать в макушку, мол, не думай глупости. Для Оды, привыкшему, что я всё говорю словами через рот, кажется, что это непреднамеренный жест, что я расслабилась у себя на территории. Для Осаму — лишнее подтверждение, что он ближе, чем кто угодно, пусть даже я проявляю благосклонность к кому-то другому.       Ода по итогу решил не травмировать свою нежную психику бывалого мафиози (Дазай всеми возможными способами показывал, что ему лучше бы уйти) и быстро ретировался.       — Жаль, не увидим лицо Анго, когда Одасаку ему расскажет об ужасах моей квартиры. Представь, тут живёт высокое лохматое чудовище, от которого всегда пахнет перекисью, — на удивление, только она перебивала запах крови и пороха.       Чудовище спокойненько валялось у меня на коленях, подставляясь под ласку аки кот, прикрывая бесстыжие глаза. В приступе тактильного голода, я кусаю его за костяшки на пальцах. За ладонь. Цепляюсь за неё, прикладывая к щеке. Становится полегче. Осаму сам переодически лезет кусаться (вот уж кто тактильный маньяк), а потому лишь понимающе хмыкает.       — Ну как? — за сегодня я успела чуть подвыползти из апатии и потому спокойно улыбнулась.       — Скоро все будет хорошо. Так, давай-ка мы поменяем позу, а то ты мне все ноги отлежишь... — теперь он полу-лежал на диване с книгой, а я спиной валялась на нём. И так и заснула, раз теперь в полусне чувствую, как меня куда-то несут. Ну и хрен с ним, пусть тащит.       Я уже доверяю ему и в принципе нет смысла делать из этого драму. Просто принять к сведению, что мне будет очень и очень больно. Люди, отчего-то, надолго в моей жизни не задерживались, за исключением пары констант. Я молилась, что хотя бы один (Дазай или Сакуноске) оказался константой.

***

      — Да ты!.. Ничтожество, даже не эспер! — я удивлённо обернулась на человека, который явно сейчас покинет нашу славную организацию.        Портовую мафию покидают исключительно вперёд ногами.       Высокий, внешность приятная и он об этом знает, определённо умен, но явно недостаточно, чтобы знать о том, что человек смертен. Это из относительно положительных качеств, которые, к несчастью, тут сыграли плохую роль. Именно этот тип людей мне особенно не нравится.       — Осаму, это кто? — если он не знает, значит, мелкая сошка, не достойная внимания.       — Будущий труп, солнце, — ага, даже так? Значит, вообще хрень какая-то.       — Да как вы смеете?! Я вас старше, вы должны относиться ко мне с уважением! — я к истеричкам с уважением никогда не относилась и не буду. Откуда истероидный тип тут вообще взялся?       — С каких пор люди этого придурка ходят сюда как к себе домой? — уточняю, параллельно сама задумавшись, допустил ли это сам Мори или это инициатива Эйса (инициатива в любом случае поимеет инициатора в его случае, потому даже не верится).       — С тех пор, как на прошлой зачистке нас сократили, — а. То есть, крыса? Серьёзно, кто мог слить информацию? Все знали, что у нас таких вычисляют на раз, аналитики не зря едят свой хлеб, я уже молчу про то, что люди знают, что за своих мы стоим, а те, кто предают тут же возносятся в ранг врагов всей организации. И когда я говорю "всей организации" я имею в виду, что предателей знают в лицо даже пешки и имеют право привести в исполнение приговор.       — Тогда, этот труп нужен относительно живым и даже работоспособным, Осаму, — разворачиваю его за плечо, планируя уходить.       — Да как вы смеете!.. — на краю сознания полыхнуло чужой злобой.       — Я тебя на атомы расщеплю, если ты не перестанешь верещать, — почти не контролирую себя, шиплю, повернувшись полубоком. Потом, правда, беру себя в руки и добавляю уже самостоятельно, — Незаменимых нет, — Арахабаки был несколько... Непостоянным. В моменты, когда я слышу его (большее человеческий мозг не воспринимает) он видит всю мою жизнь. И смерть, естественно, тоже. Для него это миг, но в какой-то момент мои триггеры стали и его тоже. Эмоций у меня всегда было много. И Арахабаки проживал за те мгновения целые бури. И недостаток тактильности, и чувство, что тебя бросили, и море ожидания, и ненависть (вот её, кстати, мало), и искреннее счастье, возведенное в абсолют.       Я сопереживала ему. Несмотря на все его пригрешения, я имела представление, что значит быть в нигде какое-то количество времени, когда даже минута тянется годами.       Так стирается личность, поглащаемая в небытье пустотой.       Мне там, безусловно, было спокойно. Иначе бы я почти мгновенно стерлась. Потеряла бы себя в миллиардах Историй. До сих пор кажется, что частично я успела забыть или приобрести чужие черты, поглощенные пустотой, но что поделать.       Арахабаки я позволяла видеть и слышать, используя способность всегда. Чуть утяжелить сапоги или ботинки, примагнитив их к ногам, чуть надавить себе же на плечи. Мне тренировка, а Арахабаки телевидение.       Человеческий срок для него недолог, но ощутим. И я не хотела, чтобы ему было настолько же неприятно, насколько мне было в той пустоте. Но у меня были Истории. А у него... Только его собственная потребность в Хаосе. И я привыкла заботиться о тех, кто рядом, если мне это не в напряг.